..
— А ты любишь учиться, не так ли? — Ворманн схватил со стола вещи майора и кинул ему. — Пошли, я покажу тебе кое-что новенькое!
Не давая Кэмпфферу опомниться, Ворманн быстро сбежал вниз, пересек двор и спустился в подвал. Приостановившись перед проломом в полу, он зажег лампу и повел Кэмпффера в нижнее подземелье.
— А здесь прохладно, — поежился Кэмпффер.
— Здесь лежат тела. Все шесть.
— Как, разве ты их еще не отправил?
— Я не счел возможным отправлять их по одному, во избежание пересудов среди румын, которые могли бы подорвать престиж немецкой армии. Я собирался забрать их с собой при передислокации, но, как ты знаешь, мне не разрешили покинуть замок.
Ворманн остановился перед телами на холодном полу, с неудовольствием отметив, что простыни в беспорядке. В общем-то, мелочь, но он считал, что к телам усопших нужно относиться с уважением. Если уж приходится ждать отправки на родину, то по крайней мере мундиры и саваны у покойников должны быть чистыми. Он подошел к последнему из погибших солдат, откинул простыню так, что стали видны плечи.
— Это рядовой Ремер. Посмотри на его горло. Кэмпффер глянул с невозмутимым видом.
- Ворманн перешел к следующему, держа лампу так, чтобы Кэмпффер мог получше разглядеть разорванные глотки солдат. Он показал ему всех, оставив самое интересное напоследок.
— А теперь рядовой Лютц.
Только тут Кэмпффер, проявив наконец эмоции, тихонько ахнул. Но и Ворманн не смог удержаться от. восклицания. Голова Лютца была перевернута: макушка приставлена к плечам, а подбородок и обрубок шеи устремлены в темноту.
Быстро и бережно Ворманн поправил голову, мысленно поклявшись найти того, кто так по-свински поступил с...погибшим товарищем, и заставить крепко пожалеть о содеянном. Тщательно расправив простыню, он повернулся к эсэсовцу.
— Теперь ты понимаешь, что заложники не помогут?
Майор не ответил. Вместо этого он повернулся и поднялся наверх. Ворманн понял, что Кэмпффер потрясен гораздо сильней, чем хочет показать.
— Эти люди не просто убиты, — произнес наконец Кэмпффер. — Они убиты с особой жестокостью!
— Вот именно! И существо, сделавшее это, совершенно безумно! И для него жизнь десятка крестьян ничего не значит!
— Почему ты говоришь «существо»?
Ворманн твердо выдержал испытующий взгляд Кэмпффера.
— Потому что я не знаю, что это такое. Одно совершенно точно — убийца разгуливает по замку как хочет, какие бы меры безопасности мы ни предпринимали.
— Какие бы меры ни предпринимали, говоришь? — К Кэмпфферу уже вернулся его прежний апломб. — Единственная действенная мера безопасности — страх. Заставь убийцу испытывать страх. Страх перед той ценой, которую заплатят другие за его действия. Страх — вот основа безопасности.
— А если у убийцы такие же взгляды, как у тебя? Что, если ему наплевать на судьбу деревенских?
Кэмпффер промолчал. Не получив ответа, Ворманн пошел в наступление.
— Страх, о котором ты толкуешь, не годится для борьбы с подобными тебе. Так что йрибереги эту теорию для Освенцима, когда отправишься туда снова.
— Я не вернусь в Польшу, Клаус. Как только разберусь здесь, у тебя, — это займет пару дней, не больше, — поеду в Плоешти.
— Не вижу там для тебя поля деятельности, синагог там нет, жечь нечего, разве что нефтеперерабатывающие заводы.
— Ладно, Клаус, продолжай в том же духе, — процедил Кэмпффер, — но уверяю тебя, как только я запущу свой проект в Плоешти, ты больше не посмеешь разговаривать со мной в таком тоне.
Ворманн сел за стол, с трудом сдерживая раздражение — Кэмпффер был просто невыносим. Глядя на фотографию Фрица — своего младшего пятнадцатилетнего сына, капитан продолжил:
— И все-таки не понимаю, что может привлечь в Плоешти такого, как ты.
— Отнюдь не нефтяные заводы, уверяю тебя — их я оставлю на попечение Ставки.
— Как мило с твоей стороны. Кэмпффер сделал вид, что не слышит.
— Нет, меня интересует железная дорога.
По-прежнему глядя на фото сына, Ворманн повторил словно эхо:
— Железная дорога.
— Да! К твоему сведению, самый крупный железнодорожный узел Румынии расположен в Плоешти. Это — идеальное место, чтобы создать там лагерь для перемещенных лиц!
Ворманн мгновенно вышел из транса и поднял голову.
— Ты имеешь в виду такого, как в Освенциме?
— Именно! Поэтому в Освенциме и создали такой лагерь. Для перевозки низших рас в лагеря самое главное — разветвленная железнодорожная сеть. А из Плоешти бензин идет во все точки Румынии. — Он широко развел руки. — А обратно в Плоешти из каждого уголка
Румынии повезут евреев, цыган и прочий человеческий мусор, которым полна эта страна и ее окрестности.
— Но это ведь не оккупированная территория! Ты не можешь.
— Фюрер хочет держать под контролем весь этот сброд в Румынии. Действительно, генерал Антонеску и Железная Гвардия убирают евреев с ключевых постов, но у фюрера более грандиозные планы. У нас в СС это называется «Решение румынского вопроса». Гиммлер уже договорился с генералом Антонеску. СС покажет румынам, как нужно действовать. И мне предложили взять на себя эту миссию; Я назначен комендантом лагеря в Плоешти.
Ворманн был настолько ошарашен, что потерял дар речи, а Кэмпффер тем временем с воодушевлением продолжал:
— А знаешь ли ты, сколько евреев в Румынии? По последним данным — семьсот пятьдесят тысяч! Возможно, даже миллион! Точно не знает никто, но как только я введу четкую систему учета, мы получим абсолютно точные данные! Однако это не самое страшное — страна кишит цыганами и масонами, и хуже того — мусульманами! В общем и целом — два миллиона нежелательных элементов!
— Если бы я знал! — воскликнул Ворманн, закатив глаза и схватившись за голову. — Ноги бы моей не было в этой помойке!
На сей раз Кэмпффер его услышал.
— Можешь смеяться, сколько хочешь, Клаус, но Плоешти приобретет большое значение. На данный момент мы вынуждены перевозить евреев из Венгрии в Освенцим, что сопряжено с большой тратой времени, горючего и людских сил. А как только начнет действовать лагерь в Плоешти, многих повезут в Румынию. И будучи комендантом, я стану одним из самых влиятельных лиц в СС во всем Третьем рейхе! И тогда настанет мой черед посмеяться.
Ворманн молчал. Смеяться ему совсем не хотелось. От всей этой затеи его просто тошнило. Он понимал, что к власти над миром рвутся буйно помешанные и что он как офицер помогает им в этом. И в создавшейся ситуации ему не оставалось ничего другого, как ерничать. Он молча наблюдал за Кэмпффером, ходившим из угла в угол по комнате.
— А я и не знал, что ты художник. — Майор остановился перед мольбертом, словно только сейчас увидел его. Мгновение он молча смотрел на полотно, затем сказал: — Потрать ты столько же времени на поиск убийцы, как на этот отвратительный рисунок, возможно, кое-кто из твоих людей...
— Отвратительный?! В моей картине нет ничего отвратительного!
— Неужели? Ты хочешь сказать, что силуэт повешенного на стене радует глаз?
Ворманн вскочил и подошел к картине..
— О чем это ты?
— Да вот, на стене. — Кэмпффер ткнул пальцем в холст.
Ворманн уставился на картину. Сначала он не увидел ничего особенного, кроме серого фона стены, нарисованной им несколько дней назад. Ничего, что хоть немного напоминало... Минуточку... У него перехватило дыхание. Слева от окна, за которым сияла залитая солнцем деревня, шла тоненькая вертикальная линия с темной тенью на конце. Да, эту тень можно было принять за силуэт повешенного. Он смутно помнил, как рисовал и эту линию, и тень, но тогда он не ви дел в них ничего зловещего. Однако, не желая доставлять удовольствие Кэмпфферу и соглашаться с ним, Ворманн возразил: — Один замечает уродство, другой красоту. Но Кэмпффер уже думал о другом.
— Хорошо, что ты закончил картину, Клаус, потому что я не позволю тебе приходить сюда и заниматься живописью. Вернешься к этому после моего отъезда в Плоешти.
Ворманн ждал подобного выпада.
— Здесь ты жить не будешь. Это мои комнаты...
— Ошибаетесь, капитан, они МОИ, Вы, кажется, забыли, что я старше вас по званию?
Ворманн фыркнул.
— Эсэсовское звание! Чушь! Пустое место! Да мои сержанты во сто крат больше солдаты, чем ты, да и, кстати, во сто крат мужественней!
— Осторожно, капитан! Только Железный крест, полученный в прошлой войне, до сего момента служил вам защитой! Не перегните палку!
И тут Ворманн не выдержал. Он сорвал с груди серебряный мальтийский крест, отделанный черной эмалью, и сунул его Кэмпфферу под нос.
— Да, а у тебя такого нет! И никогда не будет! Во всяком случае, настоящего, как мой — без этой гнусной свастики в центре!
— Хватит!
— Нет, не хватит! Вы, эсэсовцы, только и можете убивать беззащитных женщин, стариков и детей! Я получил этот орден, сражаясь с мужчинами, вооруженными мужчинами! И мы с тобой оба знаем, — Ворманн перешел на свистящий шепот, — как ты не любишь стреляющего противника!
Кэмпффер, побелев от ярости, наклонился вперед и уставился на Ворманна своими голубыми глазами, горящими от бешенства..
— Та великая война, твоя война — в прошлом. О ней уже забыли. Эта великая война — моя.
Ворманн улыбнулся, довольный тем, что сумел-таки вывести Кэмпффера из себя:
— О нет, Эрих, ту войну не забыли. И никогда не забудут. Особенно твою храбрость под Верденом!
— Я тебя предупреждаю, — прошипел Кэмпффер, — не то... — И замолк.
Потому что Ворманн шел прямо на него. Капитан был уже сыт по горло общением с этим лощеным людоедом в форме, обсуждающим ликвидацию миллионов беззащитных людей так же спокойно, как, скажем, меню на ужин. Хотя Ворманн не сделал ни одного угрожающего жеста, Кэмпффер невольно отступил к дверям. Капитан спокойно обошел его и распахнул дверь.
— Вон отсюда!
— Да как ты смеешь?
— Вон!
Довольно долго они смотрели друг на друга, и даже в какой-то момент Ворманн подумал, что Кэмпффер полезет в драку. Он знал, что майор находится в лучшей форме, да и физически сильней. Но только физически. Наконец Кэмпффер не выдержал и отвел глаза. Они оба хорошо знали, что собой представляет на самом деле штурмбаннфю-рер СС Эрих Кэмпффер. Не говоря ни слова, эсэсовец схватил шинель и вылетел из комнаты. Ворманн спокойно закрыл за ним дверь.
Какое-то время капитан стоял неподвижно. Напрасно он позволил Кэмпфферу вывести себя из равновесия. Раньше он лучше владел собой. Он подошел к мольберту и уставился на холст. И чем дольше смотрел, тем больше нарисованная на стене тень приобретала сходство с повешенным. Это вызвало неприятное ощущение, да и огорчило. Ворманн хотел, чтобы центром картины была солнечная деревня, а теперь не видел ничего, кроме этой чертовой тени.
Оторвавшись от рисунка, Ворманн вернулся к столу и снова взял фотографию сына. Чем больше он встречал людей, подобных Кэмпфферу, тем больше переживал за Фрица. Он так не волновался за старшего, Курта, когда тот воевал во Франции, в прошлом году. Курту девятнадцать, он уже капрал. Взрослый мужчина.
Но Фриц... Что они сделали с Фрицем, эти чертовы нацисты! Мальчика каким-то образом завлекли в Гитлерюгенд, и когда Ворманн последний раз приезжал в отпуск домой, то был неприятно поражен и расстроен, услышав из уст своего четырнадцатилетнего сына эту чушь о превосходстве арийской расы и о том, что сын говорит о фюрере как о Господе Боге. Нацисты украли у него сына, чтобы превратить его в змею, такую, как Кэмпффер. И Ворманн ничего не мог сделать.
Так же как ничего не мог сделать и с самим Кэмпффером. Эсэсовец ему не подчинен, и, если решат расстрелять заложников, нет никакой возможности ему помешать, разве что арестовать. А этого Ворманн сделать как раз не мог. Кэмпффер прислан сюда по приказу Ставки. Его арест был бы открытым неподчинением, явным вызовом. Все прусское наследие Ворманна восставало при этой мысли. Армия — его жизнь, его дом... По крайней мере была таковой на протяжении четверти века. И восставать против нее он не мог.
Беспомощность. Полная беспомощность — вот что чувствовал Ворманн сейчас, как и тогда, в Польше, под Познанью, полтора года назад, когда там только что прекратились бои. Он со своими людьми отдыхал на привале, когда из-за холма примерно в миле от них донеслись звуки
автоматных очередей. Ворманн пошел посмотреть. И увидел. Эсэсовцы ставили перед рвом евреев — мужчин и женщин всех возрастов, детей — и расстреливали из автоматов. Затем сбрасывали тела в ров и выстраивали следующих, и так без конца. Земля, была влажной от крови, воздух пропах порохом и повсюду раздавались крики умирающих, заваленных телами, которых никто не потрудился добить.
Он ничего не мог поделать тогда. Не может и сейчас. Не может превратить эту войну в войну солдат против солдат, не может остановить существо, убивающее его людей, не может помешать Кэмпфферу уничтожить крестьян.
Ворманн тяжело рухнул на стул. К чему все это? Зачем пытаться что-то сделать? Дальше будет еще хуже. Он ведь ровесник века — века надежд и перемен. И принимает участие уже во второй войне — войне, которой не понимает.
А ведь он желал этой войны, хотел получить шанс отомстить всем этим стервятникам, которые налетели на Фатерлянд после той войны, задавив ее огромными репарациями и смешивая с грязью год за годом, год за годом. И он получил свой шанс, стал участником грандиозных побед Германии. Победное шествие Вермахта остановить невозможно. Почему же тогда ему так плохо. Он корил себя за то, что мечтает уйти от всего этого и оказаться в Ратенау рядом с Хельгой, за радость от сознания того, что его отец, тоже кадровый офицер, погиб в ту войну и не видит творящихся сейчас во имя его любимого Фатерлянда ужасов.
При всем при этом, когда всё идет наперекосяк, он, Ворманн, держится за свою службу. Почему? Видимо, дело в том, что сказал себе Ворманн в сотый, а может быть, и в тысячный раз, что немецкая армия, он в этом уверен, переживет нацистов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49