О боги, Эйдан с племянником – одного поля ягоды. Наивные. Глупые. Разве можно с уверенностью сказать, что смирный элим, бредущий по элирийским дорогам, – это точно не Нарим и не его приспешник?
Но тут принц позвал своего прислужника – писца-татуировщика, который метил запястья воинов, присягнувших на верность принцу. Трое солдат держали Нарима, а татуировщик иглами и тушью нанес ему на лоб – не на запястье – крест и личный знак принца.
– Носи этот позорный знак вечно, элим, и благодари госпожу Лару и моего родича за то, что ты еще дышишь. Никакие прегрешения нельзя загладить предательством, как нельзя достичь добра, злоупотребив честью воина. Уходи из владений моего отца и не смей больше топтать его тропы.
Прочих заговорщиков заклеймили тем же знаком.
Нарим и прочие изгнанники покинули страну в тот же день. Десять элирийских солдат отвели их к границе – они должны были и охранять преступников от возможной мести, и удостовериться в том, что те покинули страну. Мой самый старый друг не сказал мне на прощание ни слова и не заметил протянутой ему руки.
Моего имени среди осужденных не оказалось.

Несмотря на то что принцу Доналу не терпелось поскорее занять место рядом с отцом, он решил переночевать у Кир-Накай, чтобы дать отдохнуть своему отряду. Многие солдаты были ранены, и всем надо было выспаться после пятидневного марша и яростной схватки в Кор-Неуилл. Принц с благодарностью принял помощь Давина, который раздобыл в разгромленных элимских пещерах еду, одеяла и прочие уцелевшие припасы.
Мне тоже надо было запастись кое-чем в дорогу. Меня снедало желание поскорее уйти. Теперь Эйдану известно все: я знала, что Нарим намерен подчинить драконов себе, и я знала, что после этого Эйдан должен будет умереть. Нельзя было больше прикидываться, что мои преступления – всего-навсего шалости невоспитанного ребенка. Ну вот и славно. Искушение лгать ему и дальше было так сильно, что впору сойти с ума. Но выносить его взгляд я больше не могла: ведь теперь он знает, что внутри я такая же уродина, как и снаружи.
Когда Давин и несколько солдат отправились в путь по тропе вдоль берега, я услышала голос Эйдана:
– Ты не видел, куда делась Лара?
– Эта женщина все время куда-то исчезает, – ответил ему голос принца. – Мне тоже надо бы с ней поговорить. Думаю взять ее на службу, если она согласится. Я столько о ней слышал и видел ее в деле – не сомневаюсь, что нам понадобятся ее умения и таланты. Сейчас такое начнется…
Воспользовавшись тем, что два сеная увлечены разговорами, я проскользнула мимо них и догнала Давина на берегу. Я спросила, не найдется ли у него лишних припасов и пары одеял.
– Надо мне уходить. Лучше сегодня.
– Все, что у нас есть, – твое, – ответил он. – Можешь не спрашивать.
Мы двинулись вдоль берега, и тут меня окликнули:
– Нам надо поговорить, Лара.
– Не о чем нам разговаривать, – бросила я через плечо. А потом уставилась в спину Давина и стала усердно переставлять ноги.

Мы с Давином вернулись из сожженных пещер сразу после заката. Разгребать там пришлось гораздо дольше, чем я думала, и пришлось отказаться от мысли покинуть проклятую долину засветло. Мы присоединились к принцу и его солдатам; они жарили на костерках кроликов и прочую дичь и бросали беспокойные взгляды на запад. Драконов видно не было. Уничтожая свою порцию ужина, принц, посмеиваясь, рассказал, что полдня надоедал Эйдану болтовней, достойной пятилетнего несмышленыша, и в конце концов тот утомился и заснул, пригревшись на валуне. Элирийские солдаты улеглись спать пораньше, потому что на рассвете собирались отправиться в путь.
После недели, проведенной в подземельях Мак-Ихерна, я не могла заставить себя спать иначе как под открытым небом. Так что я устроилась под скалой у края бывшего озера, подальше от костров, горько сожалея, что у меня не хватает храбрости идти в темноте. Рядом лежала сумка с запасом еды и воды – все было готово к тому, чтобы покинуть долину при первых же лучах солнца. А до того времени буду прятаться.
Около полуночи Эйдан слез со своего валуна. Он безудержно зевал и скреб черную щетину на голове, словно пытался содрать паутину, накопившуюся аж за год. Давин предложил ему еды и травяного настоя, который ему предусмотрительно оставили. То, что сенай ответил, понять было невозможно – как вчера. Он с силой протер глаза ладонями и попробовал еще раз.
– Спасибо, – произнес он с третьей попытки. – У меня внутри пусто, как в Кир-Накай.
– Мы увидимся утром? – спросил Давин. – Принц отправляется на рассвете.
– Проснусь. А если нет – кинь в меня камнем.
– Может, лучше тебе пойти с нами? Будешь под защитой принца. Для того, кому Клан обязан своим крушением, этот мир – место небезопасное.
Эйдан отхлебнул из кружки и помотал головой.
– Пока нет. У меня здесь дела.
– Эйдан Мак-Аллистер, наши жизни принадлежат друг другу, – напомнил элим. – И горевал я уже достаточно.
– Посмотрим, как пойдут дела. А ты что собираешься делать? Будешь присматривать за моим юным племянником, как присматривал за мной?
– Он говорил тебе, что просил меня остаться при нем?
– Это было бы очень… правильно и для элимов, и для Донала, и для тебя. Мир нужно лечить, и, боюсь, он получит еще множество ран, прежде чем мы сможем начать лечение.
– Я подумаю. – Элим коротко взглянул на меня. – Мы все должны подумать о том, как исцелить собственные сердца. Но сейчас я намерен досконально изучить изнанку моего одеяла. Спокойной ночи, Эйдан.
– Спокойной ночи, друг. – Сенай остался у костра один. Он рассеянно ворошил угольки, прихлебывая из оставленной Давином кружки.
Кажется, меня он в темноте не заметил. Вот и славно.
Я заставила себя смотреть на оплавленную плиту, навеки скрывшую под собой родники, на звезды, на песок, на гальку – куда угодно, лишь бы он не почувствовал, что я гляжу на него.
Это не помогло.
– Нам надо поговорить. – Он двигался стремительно и неслышно, как лис, и уже высился надо мной.
В темноте я не видела его лица.
– Ты уже веки вечные это твердишь, только все время то не в себе, то под дурманом, то засыпаешь на ходу. По-моему, говорить нам не о чем.
Боги, боги, ну почему он от меня не отвяжется?!
Он сел передо мной на песок, скрестив ноги, наморщив лоб. Какая там улыбка.
– Роэлан хочет, чтобы я ушел с ними.
– С драконами? Куда? – Изобразить безразличие мне не удалось.
– Куда они. Дальше в Караг-Хиум. За горы, туда, где они жили раньше.
– Ты полетишь… – Непрошеные слова вырвались сами собой.
– Думаю, нет. Поплетусь за ними пешком. Я никогда не буду летать.
– Но ты же отправил его спасать принца. – Это прозвучало настолько по-детски, что я чуть язык не прикусила. При нем я чувствовала себя просто ужасно – так, словно еще шаг, и я свалюсь за край мира.
– Донал не сидел на нем верхом. Роэлан нес его в лапе. Но даже если бы Роэлан предложил мне сесть на него, я бы отказался. Это все равно что запрячь Давина. – Боги, боги, он что, оправдывается передо мной? Что с ним?
Я сделала над собой усилие и вернулась к насущным делам.
– А как ты будешь жить? Что будешь делать?
– Не знаю. Они не дадут мне умереть с голоду. Но пока что разговаривать я могу только с Роэланом. Остальные совсем одичали и обезумели. Я нужен, чтобы помочь им вспомнить, кто они и кем когда-то были. Чтобы помочь им поначалу произносить слова – потом-то они и сами смогут.
– Но теперь нет озера.
– Зато теперь они в безопасности, – кивнул он. – Времени не было, и выбирать не приходилось. – Он надолго замолчал, и я чувствовала, как за тонкой пленкой этого молчания собираются слова – только ткни, и они польются.
– Ты собираешься все это делать?
– Это мой дар.
Три слова – и в них весь смысл его жизни… Я увидела все, что он чувствовал – радость, изумление, готовность, а за ними и другие чувства – смирение, печаль и…
– А чего ты боишься-то?
– Я не знаю, надолго ли меня хватит, сколько я смогу делать это и оставаться самим собой. Когда я говорю с Роэланом, даже недолго, как сегодня, потом даже "Есть хочу" получается только с третьего раза…
– Я заметила.
– А ведь еще и это… – Он легонько коснулся моей руки, и в ночное небо взлетела струйка искр. – Я не знаю, кто я, и представления не имею, кем я стану. Мне страшно, потому что я столкнулся с чудом, по сравнению с которым и музыка, и боги, и драконы – детский лепет. – Я почувствовала на себе взгляд темных глаз, обращенный до сих пор вовнутрь. – Ты – жизнь во всей ее полноте, Лара, чудесная, святая, человеческая жизнь, полная любви и боли, радости и печали, храбрости и чести, красоты и шрамов. Если бы я мог быть с тобой… со всем, что есть ты… тогда я ничего не забуду. Я не знаю, куда я иду и надолго ли, но зато знаю, что хочу взять тебя с собой.
Слепой сенайский дурень! Кем он меня считает? Моя "честь" отправила его в Мазадин, изуродовала его! Из-за моей "храбрости" погибли его друзья! Я вскочила на ноги, чувствуя, что эта ночь поймала меня в западню, что мне не распутать чудовищный клубок мыслей и чувств, который вот-вот разорвет меня в клочья, что я не в состоянии сказать ничего осмысленного. Ну нет у меня таланта ни к музыке, ни к словам!
– Нет! – выпалила я. – Ты безумный урод, который собирается жить с чудовищами! Найду себе занятие получше!
Он не стал спорить, не спросил, почему я так решила, даже не показал, как больно я ему сделала этакой грубостью. Он печально улыбнулся и сел на мое место, прислонясь к скале.
– Ах, Лара, а ты-то чего боишься?
Некоторое время я шагала туда-сюда по песку и гальке, проклиная ночную тьму, сумятицу в голове, саднивший ожог на руке и полную мою неспособность понять, что же со мной происходит, стоит мне подумать об Эйдане. В конце концов я вернулась, чтобы забрать сумку, спрятаться где-нибудь и броситься бежать со всех ног при первых лучах зари.
Сенай глядел на меня.
– Это не конец, – тихонько произнес он мне вслед. – Ты же слышала, что сказал Давин: наши жизни принадлежат друг другу. А от того, что принадлежит мне, я так просто не откажусь, пусть даже снова просить тебя быть со мной мне придется уже по-драконьи.
Серебристые звезды неспешно плыли над головой, и я заставила себя пойти спать ко входу в пещеры, за скалой.

Меня разбудила песня Эйдана. Он сидел на скале, закрыв глаза, и белое пламя плясало вокруг его головы и рук; стоя рядом с Давином, Доналом и потрясенными элирийскими солдатами, я смотрела и слушала, как дивный голос творит музыку такой пронзительной красоты, что сердце у меня сжималось. Лицо его отражало нечеловеческое блаженство, он пел мелодию своей души, а вдали, на утесах за опустевшим Кир-Накай, сидел и слушал, отблескивая медью в лучах рассвета, величественный темный дракон.
Бездна зияла у меня за спиной. Я взвалила сумку на плечо и пошла прочь.

Глава 36


Я чую, облака таят грозу.
В расцвете лето, солнечные дни
Длинны и светлы; все ж мы предвкушаем
Тот зимний сон, ту сладостную дрему,
В которой зачинаем мы детей,
В которой нам отказывали долго
Проклятые безжалостные стражи,
А нынче поутру моя сестра
Летела на восход.
Я видел, видел -
Парила Меттис, утренний туман
Пронзая, поднималась выше, выше,
Сверкала чешуя ее на солнце.
Впервые Меттис складывала песню
За годы долгие позорнейшего рабства!
Благословен будь Эйдан: песнь его
Освободила мой народ из плена,
Который был нам горше смерти тлена.


Но ты, любимый мой, скорбишь, я вижу;
Умолкнешь ты, певец богов крылатых, -
И внятна мне в повисшей тишине
Вся боль твоя, тоска твоя и мука,
Как внятен посвист ветра зимней ночью,
Как слышен в небе шорох птичьих крыл.
О, не печалься, ибо дни летят
Стремительно, как искры от костра,
Настанет час, и весь народ крылатый,
Которого избранник ты любимый,
Подхватит песнь твою, споет с тобою -
Ведь это предначертано судьбою.


О Эйдан, голос твой утишил боль
Моих сестер, чьи небеса померкли,
Когда они оплакивали горько
Детенышей утраченных. А ты,
Ты врачевал мелодией своею
Безумье их. А вспомни, как Джодар,
Мой брат крылатый, – и не он один,
Кто опьянялся кровию людскою -
Они, тебе внимая, исцелялись,
С их глаз спадала мрака пелена.
О мой любимый, ты слагаешь песни,
И с каждым днем растет и крепнет мощь
Той магии, что наполняет голос
Твой сладкозвучный…


Что его терзает?
Его страшит день завтрашний, и смутно
Ему грядущее в неверном мире этом,
Который зыбок, словно отраженье
Луны в озерной глади. Он тоскует
О том, что соплеменники его
Плутают, будто путники во тьме
Лесной чащобы. Все же знаю я:
Не раз сойти снегам, созреть плодам,
Не раз листве опасть и вновь раскрыться,
Пока они услышат и постигнут
То, что поет любимый мой… Послушай,
Твою, как книгу, я читаю душу,
Ужель меня ты думал обмануть?
Так знай же – связь меж нами неразрывна,
Ты предан мне навеки, закаленный
Тем пламенем, что было жарче ада
И снегопада первого белей.
Ты полон боли, ты подобен ране
Кровоточащей. Роэлан не в силах
Страданье видеть. Выше, выше в небо
Летим, любимый, – только так отыщешь
Ты то, что потерял в себе самом.
Лечу! Пока клубятся облака
И ветер наполняет эти крылья,
Не кончена история, не смолкнет
И песнь твоя крылатая. Лечу!


Глава 37

Лара

Я сидела у костерка в трех днях пути от Кир-Накай – или того, что от него осталось, – и ждала, когда растопится снег в котелке. Мой огонек был не более чем крошечной искоркой в бесконечной ночи – ясной и немилосердно холодной, хотя уже почти настало лето. Надо бы спуститься пониже.
Я поворошила вялый огонь. На такой высоте дров не найти. Кустарник отсырел, потому что днем было довольно тепло и снежное одеяло подтаивало. Как хорошо одной. Можно спокойно выбросить из головы сумятицу и неопределенность, донимавшие меня всю весну. Сыновьям и дочерям Клана замешательство не пристало.
Скоро мне станет не до слезливых мечтаний. Грядет война – подобных войн те, кто живет в этом мире, еще не знают. Только стрелы, мечи и копья. Люди против людей. В Камартане есть один умелец, который может вытравить с моей руки знак Клана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48