Обшарпанный стол на козлах и три колченогих стула – единственная в домишке мебель – были заставлены и завалены грязными кружками, объедками, щепками; я заметил полкаравая хлеба, такого черствого, что он пошел трещинами, и с десяток потемневших яблочных огрызков. В углу у неопрятной груды одеял были свалены лоскуты кожи и сумка с доспехами.
Нет, оружие в таком хламе она держать не станет. Я невольно обернулся. Ну разумеется. На почетном месте у входа висел полированный тисовый лук и тщательно промасленные ножны, из которых торчала сверкающая рукоять меча. А рядом – как же без этого! – бережно свернутый хлыст. Я едва не кинулся прочь со всех ног.
Тихонько ругаясь, Лара выволокла из самого дальнего от очага угла мешок. Мешок лопнул, по полу разбежались золотистые луковицы.
– Спать будешь там, – рявкнула Лара, кивнув в сторону освободившегося пространства. – Одеяло принес? У меня лишних нет.
– Не извольте беспокоиться, – отозвался я. – Обойдусь без перин.
Я совершенно не собирался язвить. Само сорвалось. Я так долго был совершенно один… а теперь должен жить в одной каморке с наглой девицей из Клана… Да уж. Если есть на свете бог, пусть знает, что я оценил его шуточку.
Лицо у Нарима окаменело, и он, не глядя на меня, со всей силы наступил мне на ногу. Однако в его словах не было ни намека на то, что он меня слышал:
– Лара, у нас пять недель на то, чтобы его подготовить. Ты всему его научишь. Я на тебя полагаюсь. Мы принесли тебе все, что ты просила, и я оставляю тебе книгу.
Лара, которая с трудом удерживалась от того, чтобы запустить в меня беглой луковицей, услышав Нарима, так и остолбенела:
– Книгу?!
Нарим усмехнулся и вынул из сумки толстый томик в кожаном переплете, такой ветхий, что я испугался, как бы он тут же не развалился на страницы.
– Ну, если эта книга – не просто историческая ценность, наверно, лучше ее вам оставить – вдруг пригодится. – Он протянул книгу Ларе и нежно погладил переплет, а потом с явной неохотой отнял руку. – Берегите ее, хорошо?
Лара прижала книгу к груди.
– Буду. Честное слово.
– Ну, вот и славно. – Нарим похлопал меня по плечу. – Эйдан, мальчик мой, ведите себя как следует: наша девочка превосходно владеет кинжалом. Через несколько дней я вас навещу и погляжу, как идут дела, а сейчас мне лучше вернуться в пещеры. Пусть кое-кто думает, что вы ушли с Тарвилом в Камартан, а меня нынче вечером ждут на собрании. Они думают, будто я изобрел очередной бессмысленный план по освобождению наших многострадальных душ, и заранее уверены, что он ничего не изменит, а им этого и надо…
Мы с Ларой проводили Нарима за порог. Не знаю, кто из нас больше сожалел о том, что он уходит. Дойдя до опушки леса, он обернулся и махнул рукой, и я был готов поклясться, что на его лице промелькнула ехидная усмешка. Мы повернулись и побрели к хижине, не глядя друг на друга и хором бормоча проклятия.
Лара изо всех сил изображала, что попросту не замечает меня. Подбросив поленьев в огонь, она сдвинула на край стола посуду и объедки, чтобы на свободном месте наточить кинжал. Делала она это демонстративно и яростно. Я стал разгружать сумки, которые тащил три лиги в гору от самой Кор-Талайт, – три массивных свертка кожи, матерчатый футляр с принадлежностями для шорного дела, плоскую жестянку с густым вонючим маслом, большую голову сыра, мешок сушеных бобов и еще кое-какие припасы для Лариной кладовой. Потом я расстелил одеяло и после некоторого размышления покинул хижину. Не последнюю роль в моем решении сыграл косой Ларин взгляд поверх сверкающего лезвия, такого острого, что оно могло бы рассечь блоху. До лесочка было примерно пять сотен шагов, и я трижды проделал путь туда и обратно, натаскав себе еловых веток для подстилки. Солнце стало клониться к закату, и желудок напомнил мне, что Ярины лепешки в Кор-Талайт были уже давно.
Даже если бы Лара дала мне понять, что не имеет ничего против моего общества, разделить трапезу с членом Клана было бы выше моих сил. Так что я просто вывалил припасы на стол, отрезал себе сыру и забился в угол. Мне ужасно хотелось вскипятить над очагом воду и заварить ромашки – я захватил с собой разных сушеных трав, – но пока я собирался с духом, Лара уже повесила над очагом помятый котелок, плеснула туда воды и бросила лук и сушеное мясо. Разнесся божественный аромат. Холодный сыр лежал в желудке тяжко и безрадостно… Но тут лук, к счастью, пригорел. Лара сорвала котелок с крюка и принялась мешать стряпню деревянной ложкой так яростно, словно хотела разогнать назойливых насекомых. В очаге взметнулись искры. Быстро стемнело, толстые каменные стены остыли, и я завернулся в одеяло и в плащ и улегся, не дожидаясь, пока Лара доест свое жарево. Засыпая, я ломал себе голову над тем, что же имел в виду Нарим, не забывая при этом, что ночью мне вполне могут воткнуть между ребер клинок.

Привычный кошмар вырвал меня из объятий сна, когда серый свет только начал пробиваться в дверные щели. Утро было страшно холодное, и я, пытаясь непослушными пальцами натянуть задубевшие башмаки, никак не мог поверить, что до весны осталось всего-то чуть больше месяца. Наверно, драконы – и те меньше страдают от холода, чем я. Право слово, я бы с удовольствием впал в спячку до середины лета.
Лара бесформенной серой грудой свернулась в самом дальнем от меня углу. Я ее обнаружил только по белым пушистым облачкам пара, ритмично поднимавшимся от ее изголовья. Пожалуй, больше ничего белого и пушистого в ней и не было. Я натянул толстую шерстяную фуфайку и самые теплые перчатки и накинул плащ, а потом тихонько отворил дверь и выскользнул наружу. В предрассветной тиши едва начали вырисовываться очертания Караг-Хиум, а нетронутый снег на поле оттенял темную линию леса на юге и западе и скалы на севере и востоке.
Надо было двигаться, поэтому я побродил вокруг хижины. С западной стороны я нашел то, что искал: небольшую ровную поленницу, топор, вонзенный в чурбак, и деревянные салазки. Для топора нужна была пара крепких рук, а я едва управлялся с ножом, которым брился: ничего тяжелее мне было не удержать.
Набросив веревку на плечо, я потащил салазки к лесу. Я твердо решил не возвращаться с пустыми руками и в конце концов нашел поваленное дерево – достаточно большое, чтобы с него стоило оборвать ветки, и достаточно сухое, чтобы я смог это сделать. Башмаками и руками я обломал сучья, нагрузил салазки и пустился в обратный путь.
Поляна была залита ярко-розовым светом, а из трубы поднимался сизый дымок. Проснулась, значит. Только мысль об огне и горячем питье заставила меня войти в домишко, а не найти себе еще какое-нибудь занятие. Любое. Но, с другой стороны, она же не зарезала меня ночью… Сгрузив хворост у тщательно расколотых дров, я понес охапку в дом.
Она пилила черствый хлеб своим драгоценным кинжалом. Хлеб немилосердно крошился. Ссыпая сучья в дровяной сундук, я понял по ее взгляду, что за ночь отношение к сенаю-постояльцу ничуть не изменилось. На стене по-прежнему висел драконий хлыст, так что мы были квиты – я тоже вовсе не смягчился. И как я только дал себя уговорить?!
– Я тут травок принес – ромашки, шалфея, мелиссы, – можно заваривать, – сказал я. Ничего более умного под ее полным ненависти взглядом в голову не приходило. – Нужны?
– Все, что мне надо, у меня уже есть, – был ответ.
Я кивнул и, вытащив из сумки оловянную кружку, шагнул за порог, чтобы наполнить ее снегом, и поставил согреваться у огонька. Теперь придется доставать из мешочка травы. Я долго возился с толстыми перчатками, а ее презрительный взгляд жег мне спину. Наконец мне удалось ухватить щепоть крупных листьев и бросить их в кружку, в которой, когда снег растаял, воды осталось всего на четверть, какая-нибудь пара глотков. Вздохнув из-за того, что придется ждать, я принес еще горсточку снега.
– Стряпать тебе я не стану, – вызывающе заявила Лара, задрав острый подбородок. – Придется самому управляться, ничего, что ручки замараешь.
– Я вовсе не ожидал такой любезности с вашей стороны, – пожал я плечами. – Я хочу по мере сил помогать вам и постараюсь не мешать.
Она фыркнула и бросила в огонь один из моих сучьев.
– Эти же горят, как солома, – никакого проку! Ты что, не знаешь, на что человеку топор?!
– Имею смутное представление.
Да, разговор не клеился. Хорошо хоть она не возражает против того, чтобы я грелся у очага. Некоторое время, стоило ей отвернуться, я подбрасывал в огонь сучья, пока он не разгорелся настолько, чтобы закипел мой драгоценный отвар. Напиток удался на славу, и я с наслаждением ощутил, как внутри разливается долгожданное тепло. Теперь мое твердое намерение бросить все и попытать счастья в Камартане несколько ослабело.
Лара макала хлеб в подогретый мед. Я жевал холодную лепешку и поставил кипятиться еще воды. Хозяйка принялась расстилать на полу куски темной кожи, а я почистил нож и вышел с кружкой кипятку наружу. Пора было приступать к ежедневному ритуалу бритья, а мне не хотелось этого делать на глазах у женщины. Потратив всего полчаса и ни разу не порезавшись, я снова оказался в перчатках и без щетины и вернулся к очагу, размышляя, разозлится ли Лара еще сильнее, если я за день сожгу все ее дрова. Лучше думать о чем-нибудь другом.
– Нарим просил вас чему-то меня научить… – осторожно начал я.
– Чушь собачья. – Лара, стоя на коленях у расстеленных на полу кож, наградила меня презрительным взглядом. – В общем, я должна рассказать тебе про драконов все, что знаю. Нарим хочет, чтобы ты выучил слова – ритуальные слова, которые нельзя произносить никому, кроме Двенадцати, ну и другие слова, которые написаны в книге. Еще он хочет, чтобы мы сделали тебе доспехи. Как у Всадников. – Эта мысль была ей настолько ненавистна, что Лара даже кулаки сжала.
– Доспехи? Как у Всадников?!
– Он считает, что, когда ты придешь в пещеру и кай решит тебя сжечь, доспехи тебя защитят. Я ему сто раз говорила – нечего на это время тратить. Зачем тебе доспехи, если эта тварь так тебя любит?
– Да, вы правы, в этом нет ни малейшего смысла.
Кажется, то, что я с ней так легко во всем соглашался, ее немало удивляло. Меня тоже.
– Ладно, ерунда, – отмахнулась она. – Я дала слово, так что теперь пусть все идет так, как идет, пока ты не решишь, что наша затея чуток поопаснее будет, чем на арфе бренчать, и что твоя нежная сенайская шкура тебе дороже, чем Наримовы планы. – Она выволокла на середину хижины сумку и вытащила потертые жесткие наголенники. В воздухе распространилось то же густое зловоние, какое я почувствовал тогда в пещере, – нечто среднее между запахом перегоревшего лампового масла и подгнившего сена. – На, приложи к ногам, посмотрим, сколько надо надставить.
Весь день Лара ругалась, мерила и кроила. Я нашел у поленницы помятое ведро и стал мирно чистить очаг. Мне пришлось перемерить все ее доспехи, чтобы стало понятно, где и что надо подогнать. Но когда она швырнула мне перчатки, я отдал ей свои запасные и попросил сделать выкройку по ним.
– Ну ты и неженка! Даже в доме перчаток не снимаешь! Боишься запачкаться о Всадника, да?
– Стесняюсь, – буркнул я, выгреб из очага полный совок золы и поклялся про себя, что, когда в следующий раз увижу Нарима, схвачу его и буду трясти, пока не вытрясу все тайны. На что и зачем он меня обрек? Пять недель – долгий срок.
Когда стемнело, в очаге пылал веселый огонь, а у Лары накопилась целая груда раскроенной кожи. Весь пол был усеян обрезками. Я бросил в котелок с кипятком горсть сушеных бобов, они прекрасно разварились, и получился вполне приемлемый суп. Исключительно из уважения к моей доброй и ласковой маме, которая учила меня быть учтивым с дамами, я предложил суп Ларе. Она скривилась и принялась жевать полоску сушеного мяса. Я счел это отказом.
– Небось доспехов-то настоящих никогда не носил, тебя же от военной службы отмазали, – фыркнула Лара.
– Нет, не носил.
– Небось и меча-то в руках никогда не держал.
– Меня учили фехтованию.
– Ах да, конечно. Сенаи же воины, как это я забыла. Вот и играют в войну. Даже ты небось тоже играл.
– Да.
– Может, сразимся? Мне размяться даже не с кем. Элимы – не то, они мелкие.
– Нет.
Она кивнула, будто ничего другого и не ждала, и передвинула сапоги поближе к огню.
– А знаешь, я ведь слышала, как ты поешь. Народ удавиться был готов, лишь бы к тебе поближе оказаться. Хотели тебя потрогать. Совали тебе колечки, локоны да письма, чтобы ты их передал семьям и невестам. Заставляли тебя петь до зари. Никогда этого не понимала.
Я доел суп и уставился в огонь.
– Чему же вы будете учить меня?
– Нарим говорит, ты знаешь истинный язык. – Она перешла на наречие Клана.
– Да, когда-то я говорил на нем свободно, но теперь подзабыл. Но кое-что помню. – Теперь мне не надо было нарочито спотыкаться, как в Кор-Неуилл, притворяясь, будто я слаб в древнем языке. У каждого в жизни есть свои маленькие радости.
– Гхм… – Кажется, то, что я говорил по-всаднически хорошо и правильно, ее обескуражило. – Ладно. Урок первый. К дракону надо обращаться так: тенг жа нав вивир.
– Дитя ветра и огня.
– Ты что, уже знаешь?
– Я слышал, как вы произнесли эти слова, когда будили Келдара.
– Да. Именно так. – Лара рассеянно отбросила с лица выбившиеся темные пряди, обнаруживая ужасные шрамы. – Так ты понял все, что я тогда говорила?
Я повторил ее команды – сперва на древнем языке, затем по-элирийски. Запоминать слова мне было легко, как дышать.
– Неужели все запомнил? Надо же. А с виду был как тухлый гриб. Хныкал, как размазня.
Мне подумалось, что уродуют Лару вовсе не ожоги и не полузакрытый глаз, а вечная глумливая усмешка, постоянно кривящиеся губы и язычок, всегда готовый уколоть побольнее. А может быть, в душе у нее шрамы куда страшнее, чем на лице? Кому, как не мне, знать, что душевные раны меняют лицо до неузнаваемости. Мне хотелось накричать на нее, чтобы стереть с ее лица эту усмешку, но в глубине души я, как дурак, терзался виной за то, что мое присутствие заставляет в общем-то миловидное лицо Лары искажаться от ненависти и тем самым так ее унижает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48