Эйдан отшатнулся и сполз на землю, прислонясь к скале, которая пряталась в такой густой тени, что ни лунный свет, ни драконье пламя не могли нас выдать. Я чувствовала на себе взгляд его темных глаз, взгляд человека, кровавыми слезами оплакивающего своего потерянного бога.
– Как же мне все это сделать, Лара? – В голосе его звучали отчаяние и мука.
Никогда не была я ближе к позорной, непростительной, невообразимой слабости, чем в тот миг. Но ответить я не успела: снова раздался звериный крик. Словно труба герольда, зовущая в битву, он напомнил мне, где я, кто я и что я такое.
Я вывалила на землю содержимое сумки – то, что было смыслом моей жизни.
– Молчи, – приказала я Эйдану, когда затих пронзительный драконий скрип – как тупым ножом по кости. Не думая ни о чьей стыдливости, я сорвала с себя фальшивую шкуру из грязного драного шелка и надела собственную – полотно, грубую шерсть, кожу, вонючие доспехи моего клана. Скрутив волосы так, что стало больно, я напялила войлочный шлем, а потом свернула хлыст и тщательно уложила острые стальные наконечники, не обращая внимания на то, что могу этим кого-то смутить.
Луна пролезла-таки в наше убежище, загнав Мак-Аллистера поглубже в тень и блеснув на крышке жестяного сундучка, лежавшего у моих ног. Пора. Этот певец собирается погибать, и он заслуживает того, чтобы узнать правду, пока разум не покинет его, охваченного пламенем, вместе с последним криком. Конечно, лучше бы ненависть и месть столкнули его с этого пути, но, боюсь, этому уже не бывать, а поэтому лучше, не теряя времени, дать ему прочесть те страницы из книги Нарима…
– Дальше будет вот что, – отрывисто сказала я. – Я скажу все так, как говорят в Клане во время ритуала связывания. Произнесу все семь заклинаний. За это мне вековечное проклятие. Когда кай будет готов, в тот миг, когда по ходу ритуала Всадник с камнем кая выходит ему навстречу, я подниму левую руку. У тебя будет примерно полминуты на все, что ты придумаешь, чтобы спасти себе жизнь.
Он хотел что-то сказать, но я ему не позволила. Еще слово – и я упаду в обморок.
– Надо бы тебе кое-что вспомнить, прежде чем обращаться к зверю, – сказала я и, вытащив из сундучка книгу Нарима, открыла ее на странице, которую писали восемнадцать лет назад. Я сунула книгу в руки, обтянутые грязными белыми перчатками, надела на шею кровавик и оставила Эйдана в расщелине читать о том, как я похитила его жизнь.

Глава 27

Двадцать шестой день месяца Вельи Год позора нашего четыреста девяносто седьмой Четвертый год царствования короля Девлина, человека.

О, как ликует сегодня сердце мое! Несомненно, Эйдан Мак-Аллистер – тот, кого мы ждали, Говорящий с драконами, – именно о нем говорил мне Джодар пятьсот лет назад. Этот мальчик поет о видениях драконов и повсюду следует за ними, не понимая, почему он так делает, и представления не имея о том, какие разрушения он сеет. В жизни не слышал подобной красоты, чистоты и правды. Да и сам он… Ничего лучше и желать нельзя.
Однако есть в этом великом открытии и горечь – хотя в сравнении с ним это сущие пустяки. Как мне рассказать певцу, что он несовершенен, – ему, этому мальчику, который не знает, кто он и на что способен? Как мне убедить его, что он должен оставить прежнюю жизнь на семь лет? В древние времена Джодар говорил нам, что Говорящему с драконами нужно время молчания, и хотя мы не понимаем, зачем это нужно, его словами пренебречь нельзя. А что если Мак-Аллистеру не хватит сил на то, чего мы хотим? Он же человек. Он совсем молод. Людей так легко отвлечь – обычный недостаток тех, чей век столь короток. Людям нужны разгадки всех тайн.
Даже если я смогу его уговорить, где мне спрятать его, где укрывать семь долгих лет, чтобы Всадники, зная о том, что он существует, не нашли его? Если он им попадется, всему конец.
Лара говорит, что четыре года прятала кровавик и что Двенадцать так и не поняли, что он у них прямо под носом. Дитя полно горечи, но чутье у нее очень острое. Если бы только я мог доверять ей…
Но она права, в этом что-то есть, надо все обдумать. Прямо у них под носом…
Клянусь Единым, мысль, посетившая меня, чудовищна. Однако чем тщательнее я ее обдумываю, тем более разумной она мне кажется. Клан не уймется, пока не найдет того, кто сеет смуту среди их драконов, и если он будет делать это и дальше, они его просто убьют. Но что если я разгадаю для них эту загадку? Чтобы отточить свой дар, Мак-Аллистер должен семь лет прожить в молчании. Не сомневаюсь, что по доброй воле он этого не сделает. Клан располагает множеством способов принуждения, жестоких и смертоносных, но серьезно навредить Эйдану Мак-Аллистеру они не посмеют, потому что он в родстве с королем и слава его гремит по всему миру. Итак, я могу рассказать Двенадцати о том, кто он такой. Лара назовет брату имя того, кто мучает драконов, и расскажет, что в книге Нарима написано, будто излечить его от этого можно лишь одним способом – заставить молчать семь лет. Мак-Аллистер сделает, что ему велят, – ведь он человек, он слаб, его легко напугать. Стоит ему понять, что Клан не шутит – для этого достаточно пары ударов, – и выбора у него не останется. Он покорится, он будет молчать, и вот пройдет всего семь кратких лет – и мы будем свободны.

Глава 28

Я села шагах в пятидесяти слева от Мак-Аллистера, на полпути вниз по склону, спрятавшись между двумя самыми большими валунами. На какое-то время они меня прикроют, но так близко к каю надежного убежища найти нельзя. Неважно, что я не пересекла Всаднический Круг: ведь цель обряда в том, чтобы взбесить зверя, чтобы от ярости он полыхал белым пламенем, жарче которого нет. Взглянув вниз с плоского камня, я поняла, что нам опять не повезло. Внизу виднелась каменная хижина – жилище Всадника. Что если там живет тот самый Всадник, который связан с этим драконом? В поединке с волей, приковывающей хозяина к зверю, мне не победить. Но выбора не оставалось. Надо было начинать.
Я заставила себя не думать об Эйдане – о любви и о вине, о сомнениях и страхе. Во мне не должно остаться ничего, кроме воли. Ноздри кая уже начали раздуваться, алые глаза засверкали ярче, раздался низкий рокот, от которого у меня заныли зубы. Я развернула хлыст, вытащила кинжал и закричала:
– Тенг жа нав вивир!
И тут началась самая тяжкая битва в моей жизни. Она была даже тяжелее, чем разрушительное детское безрассудство. Той ночью я должна была не просто подчинить себе кая, но и преднамеренно взбесить его. Много времени для этого не понадобилось. Когда я закончила первое из семи заклинаний, тварь кричала так, что я потеряла равновесие и рухнула на камень. Не отпуская дракона, я поднялась и уперлась ногами в трещину в скале, а спиной – в валун. И тогда я произнесла второе заклинание.
Я вспомнила все, что Нарим написал в своей книге о Ритуале Третьего Крыла – о том дне, когда элимы поработили драконов, спев им те самые песни, которыми звери успокаивали детенышей, о том дне, когда драконы увидели своих детенышей мертвыми и изрыгали на элимов белое пламя, непонятным образом привязав элимов и драконов к проклятым кровавикам. Я переворошила все детские воспоминания, чтобы вспомнить тон, позу, все мельчайшие изменения, которые могли повлиять на исход ритуала. Но во время всех ритуалов, которые мне приходилось видеть, у Всадника были доспехи и кровавик, чтобы защититься от драконьего гнева. И у всех элимов, которым удалось выжить после страшной беды, случившейся у Кир-Накай давным-давно, были при себе кровавики. А Эйдан – Эйдан решил предстать перед драконом без защиты, решив… что решив? Что он сам – этакий живой кровавик? Что дар… сердце… преданность помогут ему достучаться до крупицы разума, скрытой в этом чудовище, и покорить его?
Спокойно, не отвлекайся, а то этому дурню не жить!
Я произнесла третье заклинание – стихи о воссоединении братьев и сестер в царстве ветра. Кай хлестнул хвостом и расправил крылья – целый океан зелени и меди залил чуть ли не полдолины. Всадник, связанный с драконом, запретил ему взлетать, и тварь заревела так, что я испугалась – не оглохнуть бы снова. Тварь поползла, покачиваясь, к нам и в мгновение ока преодолела половину расстояния. Я вжалась спиной в камень, горько жалея о том, что эта тварь не слепа, как Келдар, и не ранена, как тот фандинский дракон.
Внизу, подо мной, блеснул алый огонь, и едва я прокричала четвертое заклинание, как из хижины вышел Всадник. Власть Всадника преумножила и направила ненависть кая. Зверь снова рванулся вперед, голова раскачивалась, выискивая, вслушиваясь, все ближе, ближе… Глаза у меня защипало от едкого дыма. Ох, как близко… Я отшатнулась и побежала вдоль обрыва, пытаясь найти укрытие, упала на землю, когда прямо над головой просвистело крыло. Зловонный ветер не дал мне подняться, я кашляла и задыхалась. Неистовая злоба полыхнула в алых глазах, когда я с трудом выдавила пятое заклинание. Я лежала навзничь, и меня прижимала к земле тяжесть ненависти чудовищного зверя.
– Лара! Что происходит? Ты сошла с ума?! – раздался надо мной знакомый голос. Голос моего брата.
– Уберите ее отсюда!
– Мы же тут все из-за нее изжаримся!
– О Джодар! Измена! У нее кровавик!
– Убейте ее поскорее, и дело с концом! Груэсин, давай сюда!
– Отпусти его, Лара! – закричал Седрик. – Груэсин справится с каем, только отпусти его!
Слева ко мне бежали четверо во всаднических доспехах. Пятый, Всадник из хижины внизу, взбирался по откосу справа.
Я взмахнула хлыстом – направо, налево, – и чтобы отогнать Седрика и его присных, и чтобы отпугнуть нависшую надо мной тварь. Я выкрикнула шестое заклинание, и дракон отшатнулся, выпустив в небо струю пламени – белого пламени, едва тронутого оранжевым. Падая, я потеряла шлем, и лицо мне опалило жаром.
В мои доспехи вцепилось множество рук, и я принялась отбиваться кинжалом, пытаясь договорить последние строчки. Никогда не доводилось мне слышать этих слов.
– Бери этого детеныша, это дитя ветра и огня. Подними ему крылья дыханием своим и мощью. Будь ему третьим крылом, покуда не покорит он горних просторов. Этот птенец – он твой и не твой. Он живет по твоей милости и умрет по твоему приказу. Его служение всегда будет тебе в радость. При свете солнца будете вы парить, став единым целым; в холодных лучах луны вместе вкусите ночь. Неделимо. Неизменно. Навеки.
Всадники потащили меня по камням вверх по склону – прочь от беснующегося кая. Кинжал выпал у меня из рук. Хлыст застрял в трещине. Вокруг мелькали пять хлыстов и сверкали не меньше двух кровавиков, стремясь усмирить обезумевшего зверя. Но когда ярящийся кай вытянул шею, подняв голову высоко над нами, и испустил струю слепящего белого пламени, мне удалось высвободить левую ногу, и едва я приготовилась кого-нибудь пнуть, как меня уронили на горячую твердую землю. Всадники в смятении показывали на темную фигурку, сползающую по скалам справа от нас. Я принялась брыкаться и кричать, дотянулась до второго ножа за левым голенищем и воткнула его по крайней мере в одну прикрытую доспехами ногу, так что в погоню они не бросились, пока не стало слишком поздно. Дракон тоже его заметил.
Эйдан остановился шагах в двадцати от взбесившейся твари и поднял руки, словно моля ее о чем-то. Крошечное, хрупкое создание рядом с чудовищным зверем. Я так и не услышала, успел ли он хоть что-то сказать, а потом он закричал, рухнув на колени, потому что дракон испустил невыносимый вопль и облил Эйдана Мак-Аллистера потоком слепящего белого пламени.
– Эйдан, любимый! – задохнулась я.
Успев еще увидеть, как загорелись на нем волосы и одежда, я зажмурилась, закрыла лицо руками и упала на горячие камни. Нет, я не плакала. Пламя выжгло слезы из моего сердца.

Глава 29


Я вижу клочья рваных облаков -
Там, высоко, туда мне не взлететь
С тех пор, как стройный мой распался мир,
Утратил всю гармонию, и хаос
Его порвал своей когтистой лапой
На клочья…
Даже мысли неподвластны
Дракону пленному,
и неподвластно небо -
Мне не подняться до подзвездных высей:
К земле привязан, как презренный пес
На цепь посажен…
О позор и боль!
Я, властелин небес, ветров владыка,
И что же…
Не пускает алый коготь -
Язвит, терзает, мучит гнусный страж,
Смердящий смертью.
Грезить о полете
Бессмысленно.
О, мой народ летает
По-прежнему, но лишь у стражей-хларов
Язык их, будь он проклят, повернется
Назвать полетом это.
Еле-еле,
Медлительней улитки по листу
И ниже червяка, что роет землю
Летит дракон плененный – под седлом,
Во имя жалких войн двуногих этих.
О горе, горе племени крылатых!
Мы все познали униженье плена,
Мы все во сне бываем лишь свободны.
Немало лет прошло, а избавленья
Все нет.
А Всадник смеет говорить
На языке драконов. Горе, горе!
Пусть даже искаженные, слова
Напоминают мне о прошлом живо, -
И вот уже, как наяву, я вижу
Все, что утратил, чарами окован -
Простор, и солнце, и небес бездонность;
Прохладная услада облаков
Ласкает крылья, и трепещут ноздри
От ледяных ветров тех горних высей…
О небо, сколь мучительно и больно
Мне вспомнить, как, еще себя робея,
Парили в вышине, расправив крылья,
Ловили ветер отпрыски мои.
Но нет – к земле навеки я придавлен,
И эти злые чары… Темный ужас
Связал меня, подобно крепким путам.
Драконы все испробовали кровь
Уже давно. С тех пор постылый, липкий
И душный вкус нам голову кружит.
Уста мои, что пламя изрыгают,
Осквернены, а древнее наречье
Драконье Всадник запятнал навек.
О горе, горе племени драконов!
И все ж, чем больше я вкушаю крови,
Тем более желанна мне она.
Коварный Всадник мне приносит мясо,
Сочащееся кровью, – утоляю
Я жгучий голод – заглушает боль
И притупляет ноющую память:
Так яд, увы, становится лекарством.
А я, скользивший гордо в вышине,
Куда не поднимались даже птицы,
Все глубже погружаюсь в хаос… в бездну…
Ужель, себя теряя, я исчезну
Навеки… навсегда… во тьму… в ничто…


Но те слова, пускай в устах чужих,
Звучат опять и вновь напоминают
О прошлом – как учили мы летать
Детенышей на крыльях неокрепших…
Народ мой, сестры, братья, дети, где вы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48