https://wodolei.ru/catalog/unitazy/nedorogie/
– Да. Думаю, он знает. Он видит, где я, даже если я ему не говорю.
Ответ был неверный.
Я все еще стоял на коленях на грязном полу кладовки, а Нарим печально глядел на меня сверху вниз. И вдруг он щелкнул пальцами у себя за спиной. Я не успел понять, что это означает, Келлс и еще два незнакомых элима скрутили мне руки и запрокинули голову, так что я не мог двинуться, а Нарим вылил мне в рот флакон горькой маслянистой жидкости. Я попытался ее выплюнуть, посыпались искры, но Нарим зажал мне рот и нос, и пришлось проглотить снадобье. Меня порадовало, что вся четверка дула потом на обожженные пальцы. Я остался корчиться на полу.
Откашлявшись, отдышавшись и снова поднявшись на колени, я тихо поинтересовался:
– Что, Нарим, половины моей жизни вам оказалось мало? Только не говорите, как не хотелось вам этого делать и как вам жаль.
– Ах, Эйдан, мне действительно жаль. Если бы существовал иной выход… Хотя бы ради спасения Лары, если не ради чего-то еще. Просто у вас прекрасно получается делать то, что вы делаете, но при этом вы донельзя наивны. Я попрошу вас еще об одной услуге, и тогда…
– Тогда то, что вы начали, будет окончено. – Каморка поплыла перед глазами. Свечи вспыхнули невыносимо ярко, а потом съежились в огненные точки, так что пришлось прищуриться, чтобы их разглядеть.
– Да, будет. Будет окончено то, что я начал задолго до вашего рождения. Я вовсе не хочу, чтобы из-за чьего-то наивного и нелепого представления о справедливости история повторилась. В мире многовато предательства. Ненависти. Мести. Вы видели, что Всадники сделали с Тарвилом? Что помешает им сделать то же самое со всеми нами? – Он нагнулся и глянул мне в лицо. В глазах у него была такая неистовая приверженность одной-единственной идее, что его слова взволновали меня куда больше, чем близость собственной смерти. – Люди никогда больше не будут повелевать драконами. И ни один элим больше не умрет за прегрешения пятисотлетней давности. Мы на грани исчезновения. И я этого не допущу.
Язык у меня уже еле ворочался.
– Вы отправили меня в тюрьму на семнадцать лет, и я даже не знал, за что. Теперь вы говорите, что я должен умереть, хотя я сделал все, что вы хотели. Придется вам на этот раз все объяснить. Ведь вы столько раз ошибались – а вдруг и теперь ошиблись? Мне надо… – К горлу подкатила тошнота, кожа покрылась липким потом, но извергнуть неведомое снадобье не удалось. – Мне надо знать все.
– Нет. Нет, я не ошибся. Вы не смогли бы услышать ни Келдара, ни Роэлана и не смогли бы им ответить, если бы не провели семь лет в молчании. И сейчас я не ошибаюсь. Вам никогда не понять…
– А вы попробуйте объяснить… Хотя бы раз… Ради всех богов, попробуйте…
– Клянусь вам, перед смертью вы все узнаете. А теперь, Эйдан, покажите, что вы написали, пока тут прятались. Не хотелось бы, чтобы вы кого-то на нас навели. Паника и сумятица – наша единственная надежда на спасение.
Один из элимов полез было ко мне в карман, но я хлопнул его по руке – или скорее по воздуху там, где этой руке надлежало быть, – и неуклюже отполз по грязному полу, пока не уткнулся в угол.
– Никому не хотел показывать, – пробормотал я. – Нарим, один-то человек… вам дорог… – Говорить становилось все труднее, к тому же я сосредоточенно рылся в кармане, пытаясь на ощупь различить бумажки. Моля всех богов, чтобы выбор оказался верным, я вытащил сложенную записку и бросил ее на пол на расстоянии ладони – или полулиги – от себя.
Нарим подхватил записку, прочитал ее и, тяжко вздохнув, сложил снова.
– Клянусь Единым, Эйдан, мне правда жаль, что иного выхода у нас нет. Мы ее спасем. И я позабочусь о том, чтобы она это прочитала.
Пришлось мне удовлетвориться этим обещанием, потому что язык отказывался повиноваться, и я не мог спросить, как же они собираются спасать Лару. Когда три элима отволокли мое непослушное тело на тюфяк – причем Нарим оказался так любезен, что приказал им уложить меня на живот, – мысли у меня разбегались, как рыбешки в ручье. Отрава, кипевшая в желудке, требовала, чтобы я заснул, но засыпать было страшно. Стоит поддаться дремоте – и я утрачу остатки рассудка.
– Седлайте коней, – велел Нарим подручным. – Надо уезжать, пока Давин не проснулся.
– А чем Давин нам помешает? – удивился Келлс. – Почему бы тебе не рассказать ему все как есть?
– Нет. Вот когда мы все сделаем, он убедится в том, что я был прав.
Выходит, у Нарима хватило ума понять, что он не сможет объясниться со своим лучшим другом и что достойного и честного Давина не удастся убедить в целесообразности моего убийства. Но, с другой стороны, моей смерти Давин не одобрит ни при каких обстоятельствах, так что Нарим должен был рассказать ему что-то другое. Но что?! Проклятье всем заговорщикам на свете, что же они затеяли?
Рыбешки так и сновали вокруг моей головы, а одна из них, самая крупная, напомнила мне о том, что все отгадки, скорее всего, содержатся в чем-то вроде кирпича – это что-то как раз впилось углом мне в живот. Почему, ну почему я не позаботился прочесть проклятую книгу? Ниен'хак… Что же это такое? Где я слышал это слово? Почему Давин так переполошился? Сосредоточиться не удавалось. Рыбешки разбежались по темным уголкам сознания. Одна напомнила мне о том, что надо предостеречь Девлина. Не важно, что случилось со мной. Нашу историю Девлину может рассказать и Давин, только ему нужна моя записка, чтобы король согласился его выслушать.
Ночь понемногу уступала серому утру. Я отважился на дело поистине невыполнимое: надо было заставить правую руку, лежавшую в дальней дали – где-то возле бедра, добраться до кармана. Заняло это, по-моему, часа два. Я постоянно забывал, что делаю, и терял власть над рукой, так что она лежала на одеяле, будто кусок сырого мяса. Когда же наконец рука добралась до кармана, надо было еще заставить ее вытащить письмо и… и что? Устал я так, словно сдвинул гору Амрин от Караг-Хиум на край света.
– Давин, просыпайся! – Мне хотелось кричать, но язык распух и отказывался шевелиться, и вот уже появились Нарим и Келлс, а моего друга так и не видно…
Нарим, склонившись, тронул меня за плечо.
– Посланцы Давина принесли кое-какие вести. Лара пока невредима, – сказал он. Интересно, откуда он знает, что я его слышу? – Мак-Ихерн сейчас в Кор-Неуилл, и ее везут к нему. Если мы поспешим и вы мне поможете, мы успеем ее спасти, и Клан ее не тронет.
Времени на то, чтобы утешаться подобными заверениями, у меня не было. В отчаянии я смял записку и сжал ее в кулаке, а элимы поставили меня на ноги и то ли повели, то ли поволокли к конюшне. Колени у меня были как сырое тесто. От резких движений в голове у меня все окончательно перепуталось, и я перестал даже различать лица.
– Нарим, что происходит? О боги, что с Эйданом? – У двери конюшни кто-то стоял.
Среди круговорота пятен показалась рыбешка. Она разевала рот, выговаривала слова и настаивала, чтобы я их повторял, но у меня ничего не выходило. Меня совсем укачало.
– Он опять поговорил с драконом и едва жив остался. Чуть дом не запалил. Говорит, что не смеет больше так обращаться к Роэлану, а лучше отправится к озеру и попробует там – когда драконы попьют воды, это будет проще. Видишь, мне его даже уговаривать не пришлось.
– Но как же… – Говоривший осекся, и прямо передо мной вынырнуло лицо, совсем не похожее на рыбешку. На один глаз – вовсе не рыбий – падал белый завиток.
– Эйдан, ты как? Он правду говорит? Ты же говорил – у тебя какие-то дела, ты говорил, что не хочешь сейчас к озеру… Эйдан!
Нарим пихнул Келлса и меня к коням.
– Он, по всей видимости, не может тебе ответить. Мы спешим…
Я пошатнулся, вывернулся из рук Келлса и рванулся к перепуганному лицу, пытаясь подобрать слова и заставить онемевший язык их выговорить – достаточно отчетливо и громко. Надо, чтобы он все услышал.
– Роэлан… понимает. Элимы обещали… сделают… что попрошу. Полагаюсь…
Меня оттащили.
– Не беспокойся, Давин. Мы о нем позаботимся.
Покуда Келлс и его помощники взваливали меня на лошадь, я все-таки разглядел Давина, потрясенно застывшего у стойла. Я прищурился, пытаясь разглядеть, не держит ли он скомканную бумажку, но он сразу пропал из виду. Однако, когда мои руки привязывали к седлу, чтобы я не свалился, в них ничего не было.
На пути к озеру огня защитой мне будут только эти веревки.
Глава 32
Донал
Никогда не видел ничего странного в том, что мой лучший друг – легенда. Наследник престола никогда не доверяет друзьям: я твердо усвоил это, когда мне было пять и мальчик, с которым я играл, ударил меня отравленным кинжалом. Три недели я провел в постели, и никто не навещал меня, потому что всех моих друзей изгнали или казнили. Тогда-то я и услышал о кузене моего отца, о моем дяде Эйдане Мак-Аллистере.
Няня рассказала мне о нем, когда у нее голова пошла кругом от моего нескончаемого нытья: живот болит, голова болит, под повязкой чешется, скучно, гадость твоя овсянка, хочу кататься верхом, почему никто не приходит со мной поиграть, почему мне нельзя делать, что хочу…
– Боги прогневались на меня – вот почему они забрали Эйдана Мак-Аллистера! – воскликнула она, пригрозив привязать меня к кровати, если я не буду лежать смирно, как велят отцовские доктора. – Только он с тобой управлялся! У него на руках ты пел, как соловей, правда-правда, а ведь маленький ты допекал меня даже хуже, чем сейчас!
Разумеется, я тут же потребовал, чтобы она рассказала мне про Эйдана Мак-Аллистера, особенно когда она шлепнула себя по губам за то, что произнесла имя, которое так не любит слышать мой отец-король.
– Ладно, – проворчала она наконец, – Его Величество никогда не запрещал держать здесь его подарки. Даже сам иногда на них смотрит, да так смотрит, будто что-то разглядеть хочет – тайну какую… Наверно, уж не разгневается, если я скажу, кто тебе их подарил.
Я пылал от любопытства, словно лихорадка вернулась ко мне, и подобными словами этот жар, конечно, было не унять. Я уперся, как целое стадо баранов.
И она рассказала мне о дне, когда меня провозгласили принцем и наследником, и достала с верхней полки колокольчик, дудочку, барабан и музыкальную шкатулку.
– Вот, смотри, это он прислал тебе, а потом пропал.
Я разволновался и просил ее рассказывать еще и еще, а сам, как завороженный, смотрел на солдатиков, под звуки марша печатавших шаг в шкатулке. Так я и узнал об Эйдане Мак-Аллистере, любимце богов, о музыканте, переворачивавшем сердца слушателей, о кузене моего отца, бесследно исчезнувшем, когда ему было всего двадцать один.
Узнать о том, что твой родич был на короткой ноге с богами, – сильное переживание для пятилетнего ребенка, и я не успокоился, пока не выведал все, что знали об Эйдане слуги, конюхи, лакеи и учителя. Оказалось, что его знают все, кому перевалило хотя бы за десять. Добрых полгода я донимал расспросами всех встречных. А потом настал день, когда я пришел к отцу и спросил его, куда делся его кузен.
– Ты же его единственный родственник, ты же король! Неужели он тебе не сказал, куда уехал?!
Никогда не видел отца в таком гневе – а ведь он человек далеко не кроткий. Гнев его обрушился даже не на меня, а на придворных и слуг, которые слышали мой вопрос.
– Не важно, куда он делся! Все эти разговоры о том, что он волшебник или бог, – пустые бредни! И говорить о нем не стоит! Он исчез, его забыли, и дело с концом.
Но для меня-то это вовсе не было концом. Я допускал, что легенды лгут, потому что отец так сказал. Отец ведь был король, а я точно знал, что короли не ошибаются. Но об Эйдане я не забывал ни на секунду. Тем же вечером, когда я запинался и мямлил, отвечая уроки, старик Джадсон, мой учитель, который воспитывал еще моего отца и знавал легендарного Эйдана, принес вместе с учебниками небольшую шкатулку, окованную бронзой.
– Это может быть вам интересно, принц Донал. Это ваше по праву, но лучше, как вы вскоре поймете, никому это не показывать.
В шкатулке оказалось десятка три нераспечатанных писем. Все они были адресованы мне. Джадсон помог мне разобрать письма по датам и прочесть первое из них: я ведь еще не умел толком читать.
Моему горластому племяннику.
Я собирался написать вам вот уже несколько недель – со дня нашей сладостной встречи. Познакомиться с вами было для меня честью и счастьем. Надеюсь, вы не терзаете больше вашу добрую нянюшку, а усердно разучиваете наш дуэт. Мне показалось, что вы верно уловили гармонию, так что вы – родня мне в той же мере, что и вашему батюшке.
Со дня нашей встречи я успел проделать долгий путь, и, вероятно, когда вы подрастете, вам будет интересно посетить далекую страну, где мужчины носят юбки, а женщины – тяжелые золотые кольца в ушах. Эта страна называется Мальдова, и она лежит на склонах прекраснейших гор…
Эти письма стали моей величайшей драгоценностью, и много лет я перечитывал их снова и снова, пока бумага не истерлась и не стала мягкой, как ткань. Они были чарующе увлекательны и полны остроумия, а того, что в них говорилось о людях, о дальних странах и о сотнях других вещей, хватило бы на основательное образование. Я знал Эйдана Мак-Аллистера лучше, чем кого бы то ни было, – ведь у отца не было на меня времени, а больше никто не отваживался откровенничать с наследным принцем Элирии. В некоторых письмах были рисунки и чертежи и почти во всех – ноты. Эйдан писал, что сочинил эти мелодии специально для меня.
Отец отвергал все мои настойчивые просьбы учить меня музыке. Но в девять лет я свел дружбу с одним сельским дворянином, который умел играть на лютне и разбирался в нотах. Я взял с него клятву молчать, и он целую ночь играл мне музыку моего дяди. В жизни не слышал ничего чудеснее. Даже в неумелом исполнении моего приятеля эта музыка звучала так, словно ее играют прямо во мне. Я подумал, что Эйдан знает меня так же хорошо, как я его, и что даже в огромной толпе я сразу узнаю его – и он меня тоже.
Я сочинял разнообразные истории о том, куда делся Эйдан Мак-Аллистер и что он сейчас поделывает. Обычно занятия его виделись мне таинственными, волшебными и божественными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Ответ был неверный.
Я все еще стоял на коленях на грязном полу кладовки, а Нарим печально глядел на меня сверху вниз. И вдруг он щелкнул пальцами у себя за спиной. Я не успел понять, что это означает, Келлс и еще два незнакомых элима скрутили мне руки и запрокинули голову, так что я не мог двинуться, а Нарим вылил мне в рот флакон горькой маслянистой жидкости. Я попытался ее выплюнуть, посыпались искры, но Нарим зажал мне рот и нос, и пришлось проглотить снадобье. Меня порадовало, что вся четверка дула потом на обожженные пальцы. Я остался корчиться на полу.
Откашлявшись, отдышавшись и снова поднявшись на колени, я тихо поинтересовался:
– Что, Нарим, половины моей жизни вам оказалось мало? Только не говорите, как не хотелось вам этого делать и как вам жаль.
– Ах, Эйдан, мне действительно жаль. Если бы существовал иной выход… Хотя бы ради спасения Лары, если не ради чего-то еще. Просто у вас прекрасно получается делать то, что вы делаете, но при этом вы донельзя наивны. Я попрошу вас еще об одной услуге, и тогда…
– Тогда то, что вы начали, будет окончено. – Каморка поплыла перед глазами. Свечи вспыхнули невыносимо ярко, а потом съежились в огненные точки, так что пришлось прищуриться, чтобы их разглядеть.
– Да, будет. Будет окончено то, что я начал задолго до вашего рождения. Я вовсе не хочу, чтобы из-за чьего-то наивного и нелепого представления о справедливости история повторилась. В мире многовато предательства. Ненависти. Мести. Вы видели, что Всадники сделали с Тарвилом? Что помешает им сделать то же самое со всеми нами? – Он нагнулся и глянул мне в лицо. В глазах у него была такая неистовая приверженность одной-единственной идее, что его слова взволновали меня куда больше, чем близость собственной смерти. – Люди никогда больше не будут повелевать драконами. И ни один элим больше не умрет за прегрешения пятисотлетней давности. Мы на грани исчезновения. И я этого не допущу.
Язык у меня уже еле ворочался.
– Вы отправили меня в тюрьму на семнадцать лет, и я даже не знал, за что. Теперь вы говорите, что я должен умереть, хотя я сделал все, что вы хотели. Придется вам на этот раз все объяснить. Ведь вы столько раз ошибались – а вдруг и теперь ошиблись? Мне надо… – К горлу подкатила тошнота, кожа покрылась липким потом, но извергнуть неведомое снадобье не удалось. – Мне надо знать все.
– Нет. Нет, я не ошибся. Вы не смогли бы услышать ни Келдара, ни Роэлана и не смогли бы им ответить, если бы не провели семь лет в молчании. И сейчас я не ошибаюсь. Вам никогда не понять…
– А вы попробуйте объяснить… Хотя бы раз… Ради всех богов, попробуйте…
– Клянусь вам, перед смертью вы все узнаете. А теперь, Эйдан, покажите, что вы написали, пока тут прятались. Не хотелось бы, чтобы вы кого-то на нас навели. Паника и сумятица – наша единственная надежда на спасение.
Один из элимов полез было ко мне в карман, но я хлопнул его по руке – или скорее по воздуху там, где этой руке надлежало быть, – и неуклюже отполз по грязному полу, пока не уткнулся в угол.
– Никому не хотел показывать, – пробормотал я. – Нарим, один-то человек… вам дорог… – Говорить становилось все труднее, к тому же я сосредоточенно рылся в кармане, пытаясь на ощупь различить бумажки. Моля всех богов, чтобы выбор оказался верным, я вытащил сложенную записку и бросил ее на пол на расстоянии ладони – или полулиги – от себя.
Нарим подхватил записку, прочитал ее и, тяжко вздохнув, сложил снова.
– Клянусь Единым, Эйдан, мне правда жаль, что иного выхода у нас нет. Мы ее спасем. И я позабочусь о том, чтобы она это прочитала.
Пришлось мне удовлетвориться этим обещанием, потому что язык отказывался повиноваться, и я не мог спросить, как же они собираются спасать Лару. Когда три элима отволокли мое непослушное тело на тюфяк – причем Нарим оказался так любезен, что приказал им уложить меня на живот, – мысли у меня разбегались, как рыбешки в ручье. Отрава, кипевшая в желудке, требовала, чтобы я заснул, но засыпать было страшно. Стоит поддаться дремоте – и я утрачу остатки рассудка.
– Седлайте коней, – велел Нарим подручным. – Надо уезжать, пока Давин не проснулся.
– А чем Давин нам помешает? – удивился Келлс. – Почему бы тебе не рассказать ему все как есть?
– Нет. Вот когда мы все сделаем, он убедится в том, что я был прав.
Выходит, у Нарима хватило ума понять, что он не сможет объясниться со своим лучшим другом и что достойного и честного Давина не удастся убедить в целесообразности моего убийства. Но, с другой стороны, моей смерти Давин не одобрит ни при каких обстоятельствах, так что Нарим должен был рассказать ему что-то другое. Но что?! Проклятье всем заговорщикам на свете, что же они затеяли?
Рыбешки так и сновали вокруг моей головы, а одна из них, самая крупная, напомнила мне о том, что все отгадки, скорее всего, содержатся в чем-то вроде кирпича – это что-то как раз впилось углом мне в живот. Почему, ну почему я не позаботился прочесть проклятую книгу? Ниен'хак… Что же это такое? Где я слышал это слово? Почему Давин так переполошился? Сосредоточиться не удавалось. Рыбешки разбежались по темным уголкам сознания. Одна напомнила мне о том, что надо предостеречь Девлина. Не важно, что случилось со мной. Нашу историю Девлину может рассказать и Давин, только ему нужна моя записка, чтобы король согласился его выслушать.
Ночь понемногу уступала серому утру. Я отважился на дело поистине невыполнимое: надо было заставить правую руку, лежавшую в дальней дали – где-то возле бедра, добраться до кармана. Заняло это, по-моему, часа два. Я постоянно забывал, что делаю, и терял власть над рукой, так что она лежала на одеяле, будто кусок сырого мяса. Когда же наконец рука добралась до кармана, надо было еще заставить ее вытащить письмо и… и что? Устал я так, словно сдвинул гору Амрин от Караг-Хиум на край света.
– Давин, просыпайся! – Мне хотелось кричать, но язык распух и отказывался шевелиться, и вот уже появились Нарим и Келлс, а моего друга так и не видно…
Нарим, склонившись, тронул меня за плечо.
– Посланцы Давина принесли кое-какие вести. Лара пока невредима, – сказал он. Интересно, откуда он знает, что я его слышу? – Мак-Ихерн сейчас в Кор-Неуилл, и ее везут к нему. Если мы поспешим и вы мне поможете, мы успеем ее спасти, и Клан ее не тронет.
Времени на то, чтобы утешаться подобными заверениями, у меня не было. В отчаянии я смял записку и сжал ее в кулаке, а элимы поставили меня на ноги и то ли повели, то ли поволокли к конюшне. Колени у меня были как сырое тесто. От резких движений в голове у меня все окончательно перепуталось, и я перестал даже различать лица.
– Нарим, что происходит? О боги, что с Эйданом? – У двери конюшни кто-то стоял.
Среди круговорота пятен показалась рыбешка. Она разевала рот, выговаривала слова и настаивала, чтобы я их повторял, но у меня ничего не выходило. Меня совсем укачало.
– Он опять поговорил с драконом и едва жив остался. Чуть дом не запалил. Говорит, что не смеет больше так обращаться к Роэлану, а лучше отправится к озеру и попробует там – когда драконы попьют воды, это будет проще. Видишь, мне его даже уговаривать не пришлось.
– Но как же… – Говоривший осекся, и прямо передо мной вынырнуло лицо, совсем не похожее на рыбешку. На один глаз – вовсе не рыбий – падал белый завиток.
– Эйдан, ты как? Он правду говорит? Ты же говорил – у тебя какие-то дела, ты говорил, что не хочешь сейчас к озеру… Эйдан!
Нарим пихнул Келлса и меня к коням.
– Он, по всей видимости, не может тебе ответить. Мы спешим…
Я пошатнулся, вывернулся из рук Келлса и рванулся к перепуганному лицу, пытаясь подобрать слова и заставить онемевший язык их выговорить – достаточно отчетливо и громко. Надо, чтобы он все услышал.
– Роэлан… понимает. Элимы обещали… сделают… что попрошу. Полагаюсь…
Меня оттащили.
– Не беспокойся, Давин. Мы о нем позаботимся.
Покуда Келлс и его помощники взваливали меня на лошадь, я все-таки разглядел Давина, потрясенно застывшего у стойла. Я прищурился, пытаясь разглядеть, не держит ли он скомканную бумажку, но он сразу пропал из виду. Однако, когда мои руки привязывали к седлу, чтобы я не свалился, в них ничего не было.
На пути к озеру огня защитой мне будут только эти веревки.
Глава 32
Донал
Никогда не видел ничего странного в том, что мой лучший друг – легенда. Наследник престола никогда не доверяет друзьям: я твердо усвоил это, когда мне было пять и мальчик, с которым я играл, ударил меня отравленным кинжалом. Три недели я провел в постели, и никто не навещал меня, потому что всех моих друзей изгнали или казнили. Тогда-то я и услышал о кузене моего отца, о моем дяде Эйдане Мак-Аллистере.
Няня рассказала мне о нем, когда у нее голова пошла кругом от моего нескончаемого нытья: живот болит, голова болит, под повязкой чешется, скучно, гадость твоя овсянка, хочу кататься верхом, почему никто не приходит со мной поиграть, почему мне нельзя делать, что хочу…
– Боги прогневались на меня – вот почему они забрали Эйдана Мак-Аллистера! – воскликнула она, пригрозив привязать меня к кровати, если я не буду лежать смирно, как велят отцовские доктора. – Только он с тобой управлялся! У него на руках ты пел, как соловей, правда-правда, а ведь маленький ты допекал меня даже хуже, чем сейчас!
Разумеется, я тут же потребовал, чтобы она рассказала мне про Эйдана Мак-Аллистера, особенно когда она шлепнула себя по губам за то, что произнесла имя, которое так не любит слышать мой отец-король.
– Ладно, – проворчала она наконец, – Его Величество никогда не запрещал держать здесь его подарки. Даже сам иногда на них смотрит, да так смотрит, будто что-то разглядеть хочет – тайну какую… Наверно, уж не разгневается, если я скажу, кто тебе их подарил.
Я пылал от любопытства, словно лихорадка вернулась ко мне, и подобными словами этот жар, конечно, было не унять. Я уперся, как целое стадо баранов.
И она рассказала мне о дне, когда меня провозгласили принцем и наследником, и достала с верхней полки колокольчик, дудочку, барабан и музыкальную шкатулку.
– Вот, смотри, это он прислал тебе, а потом пропал.
Я разволновался и просил ее рассказывать еще и еще, а сам, как завороженный, смотрел на солдатиков, под звуки марша печатавших шаг в шкатулке. Так я и узнал об Эйдане Мак-Аллистере, любимце богов, о музыканте, переворачивавшем сердца слушателей, о кузене моего отца, бесследно исчезнувшем, когда ему было всего двадцать один.
Узнать о том, что твой родич был на короткой ноге с богами, – сильное переживание для пятилетнего ребенка, и я не успокоился, пока не выведал все, что знали об Эйдане слуги, конюхи, лакеи и учителя. Оказалось, что его знают все, кому перевалило хотя бы за десять. Добрых полгода я донимал расспросами всех встречных. А потом настал день, когда я пришел к отцу и спросил его, куда делся его кузен.
– Ты же его единственный родственник, ты же король! Неужели он тебе не сказал, куда уехал?!
Никогда не видел отца в таком гневе – а ведь он человек далеко не кроткий. Гнев его обрушился даже не на меня, а на придворных и слуг, которые слышали мой вопрос.
– Не важно, куда он делся! Все эти разговоры о том, что он волшебник или бог, – пустые бредни! И говорить о нем не стоит! Он исчез, его забыли, и дело с концом.
Но для меня-то это вовсе не было концом. Я допускал, что легенды лгут, потому что отец так сказал. Отец ведь был король, а я точно знал, что короли не ошибаются. Но об Эйдане я не забывал ни на секунду. Тем же вечером, когда я запинался и мямлил, отвечая уроки, старик Джадсон, мой учитель, который воспитывал еще моего отца и знавал легендарного Эйдана, принес вместе с учебниками небольшую шкатулку, окованную бронзой.
– Это может быть вам интересно, принц Донал. Это ваше по праву, но лучше, как вы вскоре поймете, никому это не показывать.
В шкатулке оказалось десятка три нераспечатанных писем. Все они были адресованы мне. Джадсон помог мне разобрать письма по датам и прочесть первое из них: я ведь еще не умел толком читать.
Моему горластому племяннику.
Я собирался написать вам вот уже несколько недель – со дня нашей сладостной встречи. Познакомиться с вами было для меня честью и счастьем. Надеюсь, вы не терзаете больше вашу добрую нянюшку, а усердно разучиваете наш дуэт. Мне показалось, что вы верно уловили гармонию, так что вы – родня мне в той же мере, что и вашему батюшке.
Со дня нашей встречи я успел проделать долгий путь, и, вероятно, когда вы подрастете, вам будет интересно посетить далекую страну, где мужчины носят юбки, а женщины – тяжелые золотые кольца в ушах. Эта страна называется Мальдова, и она лежит на склонах прекраснейших гор…
Эти письма стали моей величайшей драгоценностью, и много лет я перечитывал их снова и снова, пока бумага не истерлась и не стала мягкой, как ткань. Они были чарующе увлекательны и полны остроумия, а того, что в них говорилось о людях, о дальних странах и о сотнях других вещей, хватило бы на основательное образование. Я знал Эйдана Мак-Аллистера лучше, чем кого бы то ни было, – ведь у отца не было на меня времени, а больше никто не отваживался откровенничать с наследным принцем Элирии. В некоторых письмах были рисунки и чертежи и почти во всех – ноты. Эйдан писал, что сочинил эти мелодии специально для меня.
Отец отвергал все мои настойчивые просьбы учить меня музыке. Но в девять лет я свел дружбу с одним сельским дворянином, который умел играть на лютне и разбирался в нотах. Я взял с него клятву молчать, и он целую ночь играл мне музыку моего дяди. В жизни не слышал ничего чудеснее. Даже в неумелом исполнении моего приятеля эта музыка звучала так, словно ее играют прямо во мне. Я подумал, что Эйдан знает меня так же хорошо, как я его, и что даже в огромной толпе я сразу узнаю его – и он меня тоже.
Я сочинял разнообразные истории о том, куда делся Эйдан Мак-Аллистер и что он сейчас поделывает. Обычно занятия его виделись мне таинственными, волшебными и божественными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48