– Но ты так и не рассказал мне, – уточнил я, – был ли Мальчик-Цапля счастлив после того, как переродился?
Отец заговорил моим голосом, он хрипел, так как в горле у меня пересохло от жары и пыли:
– Теперь он стал частью наших снов. Многие чародеи его знают. Он шепчет им в ночи. Я сам неоднократно вел с ним длинные серьезные разговоры, но он так никогда и не заговаривал о счастье.
– Правда? Так никогда и не говорил?
– Никогда. Правда, он никогда не упоминал и о том, что несчастлив.
Невозможно с полной достоверностью восстановить, то что произошло после этого. Но я все же попытаюсь…
Глаза не видели, уши не слышали, а мозг отказывался воспринимать действительность…
Мы с отцом стали свидетелями рождения богов, там, в Начале Времен, в первый день существования мира. Я спустился в долину невообразимо яркого огня, вокруг меня струились потоки лавы, а расплавленные камни пузырились у меня под ногами. Но я не обгорел, пока шел по бесконечному склону, пока пересекал реку огня. Мой путь неожиданно оказался легким – усилий от меня практически не требовалось, боли я не чувствовал – просто я сфокусировал свои мысли на тчоди разгадке ее тайн.
Мы достигли места, о котором грезил отец – это было кульминацией его трудов, его исканий – и которое он называл Сердцем Леса. В действительности же у него не было названия – просто больше никто не побывал там и не дал ему имени.
Самое сердце Вселенной, где пламя состоит из миллиардов солнц и миров…
Здесь глазницы моей маски заплакали слезами из расплавленного серебра…
Здесь, с вершины скалы, я осмотрелся, пользуясь не человеческим, а магическим зрением, заглянул за озеро белого огня и постепенно понял, что горный хребет – это позвоночник бога, окружающие скалы – его ребра, что из поднимающегося дыма и растекающейся, брызжущей лавы рождается божественная плоть. Земля содрогнулась, и я был выброшен в воздух, словно пепел из топки, когда части скелета начали соединяться: кости занимали места в суставах, мышцы медленно нарастали на них, словно лепестки невообразимо громадного, огненного цветка собирались обратно в бутон, слой за слоем, образуя единое тело и лицо, на которое я не осмелился поднять взгляда.
Я увидел Сюрат-Кемада, поднимавшегося из огня и дыма небес, громадного крокодила, извергавшего из своего рта звезды.
– Секенр, слушай меня,– произнес голос отца у меня в голове, а потом кто-то оборвал его. Все мои вторые «я» уже проснулись и отчаянно боролись между собой. Я не обратил на них внимания, сосредоточившись на собственной цели. Я почувствовал, как отец отстраняет Орканра и каннибала Регнато Барата. Остальные окружили его, как волки, попавшие в яму и отчаянно дерущиеся за место поближе к ее краю.
Свет сменился тьмой столь внезапно, словно на небе резко захлопнулась обложка гигантской книги. Не замедляя шага, я продолжал свой путь сквозь абсолютный мрак недоступной для описания языком простых смертных святыни Акимшэ. Наконец появилось свечение, оно исходило от отцовского дома, который, казалось, горел – пламя вырывалось из всех окон, не трогая здания снаружи.
Я вошел в дом. Во всех комнатах было светло, как днем – уже все стены были охвачены неподвижным пламенем. Отцовский кабинет приветствовал меня слабыми криками, крошечные темные создания в бутылках с глухим стуком бились об их стенки.
Тело захватил Ваштэм, отшвырнувший Секенра в сторону и с триумфом возвратившийся в свою лабораторию, в свой храм, святая святых, трепеща в предвкушении окончания всех своих трудов, всех своих страданий, всех своих предательств, кровавой цепи бесконечных убийств.
Все было направлено только на это. В течение многих веков он жил, трудился, страдал и даже умирал в ожидании наступающего теперь будущего. Именно этого мгновения.
Он открыл дверь в комнату Секенра, окинул взглядом опрокинутый стол, сломанную кровать, кучи мусора, обломков и застывшее пламя. В кресле у окна сидела спящая фигура в белой мантии и серебряной маске, но без меча и сложенной бумаги в слабо светящихся руках.
Ваштэм, мой отец, высоко поднял меч, собираясь нанести удар. Но его рука дрожала. Он колебался.
– Отец, что ты делаешь?– закричал я внутри него.
– То, что я всегда намеревался сделать, – ответил он мальчишеским голосом, и этот голос тоже дрожал, едва не срываясь. – Секенр, я с самого начала не хотел, чтобы ты участвовал во всем этом. Моим инструментом должна была стать твоя сестра, а не ты. Но все получилось по-другому.
Фигура в кресле, внезапно проснувшись, в испуге подняла голову. Маска упала с нее, обнажив вылепленное из пламени лицо, огненная плоть отходила от него слой за слоем, как лепестки раскрывающегосяцветка, черты его – если такие и были, – постоянно расплывались, и оно горело все ярче и ярче. Вначале, всего лишь мгновение, это было лицо Ваштэма, затем – моей матери, затем – Хамакины и многих-многих других знакомых и незнакомых мне людей, зверей, чудовищ и демонов, и все эти лица мерцали, расплываясь и меняя форму так быстро, что глазу трудно было проследить за этим.
Голем тупо повернулся в мою сторону – пустышка, создание, не способное ни мыслить, ни чувствовать. Громовым голосом он забормотал какие-то бессмысленные слова. Дом содрогнулся, как корабль в бурном море.
Горящее лицо было моим собственным.
Отец в последний раз поднял меч.
И я, Секенр, чародей и убийца чародеев, смело вошел в его разум и перехватил контроль над телом, словно поводья, которыми управляют лошадью.
Он закричал моим голосом и попытался нанести ответный удар, уронив и меч, и сложенный лист на пол, но я снова был Секенром, это я катался по полу, беспорядочно молотя руками и ногами, пока Ваштэм, Тально, Бальредон, Лекканут-На и все остальные сражались внутри меня и со мной и друг с другом – даже отца я стал ощущать значительно слабее, когда он включился в драку. Я задыхался. Борясь со слабостью, я с трудом поднялся на ноги, но все тело свело судорогой, снова свалившей меня на пол. Очертания предметов потеряли четкость, комната поплыла перед глазами, погрузилась во тьму, и пока ко мне не вернулась способность видеть, они кричали, дрались у меня в голове, используя магию друг против друга. Белое пламя с шипением и треском вырывалось из моих ладоней. Изо рта шел дым.
– Секенр! Не стой на моем пути! Позволь мне убить его! Убей бога и станешь богом! Ты тоже станешь частью его. Обещаю!
Стиснув зубы, я продолжал бороться за контроль над телом. Теперь я сам был чародеем, а не перчаткой, которую надевает другой чародей. Я вцепился в свое истинное «я», повторяя формулы заклятий, выученные мной в Школе Теней – не то чтобы они были особенно нужны мне сейчас, просто я использовал их, чтобы сконцентрироваться, чтобы ввести всех остальных в заблуждение…
В этот момент я почувствовал невообразимое искушениемагией, гораздо более сильное, чем когда-либо прежде. Я был точно таким же, как отец. Это было ужасно смешнои до смешного ужасно, так что я не смог сдержать ни хриплого смеха, ни судорожных всхлипываний.
Я умудрился сесть. Нагнувшись за упавшей на пол бумагой, я поднял ее высоко над головой, так, чтобы ее увидело божественное создание.
– Я пришел, – заявил я. – Смотри.
Я считал, что в букве тчодзаключена громадная магическая сила, вполне достаточная, чтобы подчинить безмозглого бога.
Но он взял у меня листок и обжог мне руку своим прикосновением – мой рукав загорелся, листок бумаги тоже исчез во вспышке пламени, полетел пепел и лишь сияющая буква тчод, написанная ярким светом, осталась плавать в воздухе.
– Секенр! Сделай то, что ты должен сделать!
– А что я должен сделать, отец? Я не помню.
– Помнишь, помнишь, Секенр,– неожиданно оживилась Лекканут-На. – Мы все помним. Но именно я могу помочь тебе. Ведь мы друзья, правда?
В тот же момент я понял, что она больше не была мне другом, впрочем, как и остальные.
Кареда– Раза, чародейка, повелевавшая болью, сориентировалась в ситуации лучше всех нас вместе взятых. Она просто лишила силычасть моего заклятья, отбросив его, как мантию.
Мое тело больше не было защищено от огня Акимшэ.
Теперь я сам кричал, катаясь по полу, моя одежда загорелась в тот же миг, кровь зашипела, кожа покрылась пузырями, загоревшись, как факел. Я кричал в бесконечной агонии от беспощадной боли, агонии, которая никогда не кончится.
Я вспомнил трех горящих женщин, наставниц и жертв Тально…
Больше я ни о чем думать не мог…
Кареда– Раза питала свои силы, жадно поглощая боль, все виды боли, любую боль, даже свою собственную; теперь она получала удовольствие от моих страданий, хотя они стали и ее страданиями -она захватила тело и поднялась на ноги, голая, обрамленная пламенем, с мечом в руке, наступая на новорожденного бога, который в страхе инстинктивно пятился от нее.
Я закричал внутри Кареды-Разы, обращаясь не к ней, а к отцу, и предлагая нам объединить свои силы.
Вдвоем мы были много сильнее любого из всех остальных. Изменившееся соотношения сил на миг застало Кареду-Разу врасплох, всего лишь на миг.
Но именно этого мига хватило отцу, чтобы выхватить меч и вонзить его мне в сердце.
Закричав в ужасе и в изумлении, я упал на колени. Кареда-Раза вопила от ярости.
Крови не было. Огонь продолжал гореть на моем теле. Я стоял на коленях на полу посреди комнаты, полностью обнаженный, мучаясь от невообразимой боли, уставившись на меч, по рукоять погруженный в мою грудь. Не могу сказать, вышел ли он со спины. Вполне возможно.
Отец сотворил знак Воориш, связывающий мертвых, и умудрился выдохнуть через мое обожженное горло:
– Кареда-Раза мертва. Она умерла окончательно.
Он вытащил меч. Следующее, что я помню – я лежу на спине на полу, не уверенный в том, кто я и жив я или мертв, ошеломленным помимо всего остального последним открытием: чародей, бывший однажды Рыцарем Инквизиции – и лишь он один – может использовать священное оружие, чтобы убить другого чародея внутри себя самого.
Кареда– Раза исчезла окончательно -обрывки ее воспоминаний больше не смущали умы всех остальных. Она больше не жила внутри меня.
– А теперь мы должны закончить начатое, Секенр,– сказал отец.
Я попытался встать, все еще не понимая, опасны мои ожоги или нет. Одежда исчезла. Волосы, скорее всего, сгорели полностью. Тело одеревенело, кожа зудела. Но болела лишь рука, которой коснулся божок.
И что дальше? Что делать с этим новорожденным богом, Богом Чародеев, чье рождение отец предвидел и каким-то непонятным даже для меня образом предопределил? Более того, отец связал божественного младенца, наложив на него магические путы, так что он оказался в нашей власти.
Светящаяся фигура уже вдвое увеличилась в размерах. Обнаженный, как и я, он горел изнутри, но мягко, словно бумажный фонарь – ведь он появился на свет в человеческом обличье. Он опустился передо мной на колени, пуская слюни из жидкого огня, который зашипел у меня на груди, на животе, на бедрах… Я вскрикнул от дикой боли и поспешил откатиться в сторону, чтобы убраться с его пути.
Мы с отцом сомкнули наши руки на рукояти меча. Мы снова перекатились по полу и сели, опершись спиной о стену и наблюдая, как огненный гигант, который теперь, сгорбившись под потолком, по-прежнему продолжал увеличиваться, как надуваемая паром шкура, заполняет всю комнату.
Я опять перехватил у отца «поводья», вернув способность контролировать тело.
– Убей его, глупец! Ударь!
– Не знаю, смогу ли сделать это. Я слишком долго думал над тем, что за этим последует.
– Безмозглый глупец! Не время спорить! Это означает триумф магии над Девятью Богами. Это означает, что победитель заполнит магией весь мир. Это означает, что ты никогда больше не будешь бояться, Секенр. Ты действительно думал об этом?
Новый бог протянул руки к букве тчод, как ребенок, пытающийся поймать бабочку.
– Отец, почему тебе самому не удалось одержать победу?
– Потому что я…
– Я никогда не верил тебе, когда ты твердил мне о том, что не смог сконцентрироваться, сфокусировать свои мысли. Из-за того, что слишком любил меня?
– Секенр, я в последний раз спрашиваю тебя, в самый последний: ты любил своего отца?
Я задыхался от дыма. Пришлось поднять руку, чтобы защитить лицо от летящего сверху дождя искр. Боли больше не было, хотя искры осыпали меня с головы до ног. Но это был не священный огонь Акимшэ, а просто горящие деревянные щепки.
Я ухитрился заговорить – не внутри своего разума, а собственным голосом, и слезы катились у меня по щекам.
– Отец, – сказал я. – Я не могу ненавидеть тебя. Действительно не могу. Возможно, это значит, что я люблю тебя. Во всяком случае, я и сам не знаю. Я любил маму, любил Хамакину и даже Тику. На счет госпожи Хапсенекьют… не могу сказать. Она была добра ко мне, даже когда использовала в собственных целях. А был ли ты столь же добр к своим орудиям, к тем, кого использовал? Но любовь, ненависть – ведь ни то, ни другое ничего не значат… Тебе, так же как и мне, прекрасно известно, что чародей должен быть свободным от любви и ненависти, даже от страха. Ты знаешь, что лишь добившийся этого, станет совершенным…
– Как Мальчик-Цапля в конце истории, – продолжил Ваштэм вслух моим голосом.
Богоподобное создание слушало, сгорбившись под потолком и заполнив чистым белым огнем всю комнату, в то время как я скрючился между его ступней. Понимало ли оно, о чем говорили мы с Ваштэмом? Кто знает, умело ли оно вообще думать. Бог в начале своей жизни подобен нарождающемуся урагану – вначале он собирается, свивается, набирает силу, но дает о себе знать лишь по прошествию какого-то времени.
– Убей его, Секенр,– вновь заговорил отец. – Убей его сейчас. Я не могу ни принудить тебя, ни подчинить тебя себе. Ты стал слишком силен для этого. Я могу лишь советовать. Секенр, ты должен сделать это. В любом другом случае ты не достигнешь вершин мастерства, не станешь совершенством.
Я дрожал от искушения магии так же, как и он, но что-то по-прежнему останавливало мою руку.
– Я не могу. Я действительно не могу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62