Со всех сторон танцевали монотонно распевавшие варвары, со всех сторон колыхались копья и факелы – ожидали команды к наступлению.
При моем появлении царь резко обернулся, страшно удивленный, и его медное оружие ярко засверкало на солнце. Знать в страхе отступила подальше. Кто-то даже закрыл лицо руками. Один человек упал на колени.
– О, Повелитель Всех Людей, – сказал я низким грохочущим голосом, – я пришел сообщить тебе об ужасной краже, о похищении самого дорогого для Вашего Величества…
Абу– Ита-Жад зашипел, ноздри его раздулись.
– Как такое могло случиться? Кто осмелился ограбить меня? И почему ты именно теперьпришел ко мне с этим?
Я вытянул вперед мокрую от пота левую руку Собачьей Морды.
– Было украдено ваше собственно сердце, о Повелитель. Но мне, как вы видите, удалось вернуть его.
Царь страшно закричал. Кровь ручьем хлынула у него изо рта, как из дырявого ведра.
Я очень смутно припоминаю неразбериху последующих часов, а возможно, и дней. Страшный солнцепек валил с ног. Я задыхался от дыма. Земля шаталась у меня под ногами. Какие-то голоса что-то кричали на разных языках. Металл бряцал о металл. Меня едва не растоптали какие-то люди. Они падали на меня сверху, и мертвые, и раненые, извивавшиеся и кричавшие от боли. Гораздо позже, уже в темноте, я, выскользнул из сделавшей свое дело кожи чародея Собачья Морда и лег, свернувшись калачиком, как новорожденный ребенок, в прохладном ночном воздухе, обнаженный и с головы до ног залитый кровью.
Это все, что я помню. Могу лишь предположить, что, когда заргати обнаружили сморщенную, как сдувшийся рыбий пузырь, кожу своего чародея, они решили, что его убило то же волшебство, что и их царя. Во всяком случае, никто не пронзил меня копьем, что можно было сделать без всякого труда.
Потом пришло утро. Теперь вокруг меня говорили на языке Дельты, но никто даже не удосужился помочь мне. Для солдат я был всего лишь еще одним страшно изуродованным и залитым кровью трупом, совершенно неузнаваемым.
Каким– то образом мне удалось найти солдатский шлем и наполнить его кровью -из раны умирающего воина, а затем коснуться этой крови пламенем своих рук, дохнуть на пламя и, раздув его, снова сотворить магическое зеркало. Это все, что я мог сделать, чтобы сфокусировать свой разум и хоть как-то припомнить книжные полки и высокие витражные окна собственной лаборатории. Но я все же увидел ее. Я потянулся сквозь зеркало и дотронулся до знакомого стола, где часто читал и писал. Одного прикосновения к знакомому предмету оказалось достаточно. Я сумел протащить себя через зеркало.
Но, оказавшись там, я смог лишь лечь на холодный шероховатый пол, беспомощный и обнаженный, и тихо плакать, опасаясь, что Тика увидит меня таким и навеки проникнется ко мне отвращением из-за того, что я сделал.
Ваштэм, мой отец, лишь поддразнил меня:
– Ты как-то задал мне один вопрос, Секенр. Ты спрашивал, можно ли стать чародеем, не делая никому зла, не совершая гнусностей и преступлений. Это было, по-твоему, ключом к решению проблемы. Ну и что ты думаешь теперь по этому поводу? Ты знаешь ответ?
Прошла еще уйма времени, пока кто-то из слуг не нашел меня – причем, они были настолько напуганы, что боялись даже прикоснуться ко мне или просто сомневались, я ли это был. Но затем появился Такпетор и приказал им отнести меня в ванну. Меня отмыли в прохладной, успокаивающей боль воде, а врач промыл мне рану и перебинтовал руку. Он зафиксировал мое сломанное запястье деревянными дощечками. Наконец, о чудо из чудес и высшая благодать, я был перенесен в постель в библиотеке, и мне было дозволено долго-долго спать, в то время как отец, Орканр, Таннивар, Бальредон и все остальные, казалось, сидели вокруг меня, что-то обсуждая между собой приглушенными голосами, но этого я разобрать не мог.

ЧАША БОЛИ Из дневников Секенра Каллиграфа, но другим почерком
Ты думаешь, что знаешь историю о Трех Братьях целиком, Секенр? Нет. Твой учитель не рассказал тебе этой ее части.
…И возрадовались боги, узрев свет непрерывной агонии Кадем-Хиделя. И земля снова была возрождена, в то первое утро начала времен, когда старший брат загорелся в небе.
И прошли боги по девственной земле, вновь пробуждая все живое. Они простирали руки в небеса, наполняя их птицами. Они смачивали ступни в морях, и там вновь появились рыбы.
Но Кадем– Хидель ушел за горизонт, и первый закат окрасил море в красный цвет, предвосхищая всю кровь, которая будет пролита людьми в будущие времена, во времена войн и страшных волнений.
И испугались боги, узрев, как их собственные тени, вытягиваясь, распространяются по миру, как тьма разливается из пустоты Хаоса по только что открывшимся каналам. И так силен был страх богов, что их собственные тени, застыв во плоти во всю свою величину, ступили на землю, чтобы побороть их.
Это были Титаны Тени, равные по силе Истинным Богам, ставшие их противоположностями, правителями ночи царями Хаоса – Титаны Разрушения, Землетрясений и Ярости: среди них был и Седенгул, Повелитель Штормов, и Арвадас, Повелитель Похоти и Страсти, и самый амбициозный среди них, Ведатис, Титан Снов, самый яростный и свирепый, способный смущать даже умы богов, наводняя их видениями, необыкновенными и прекрасными, или ночными кошмарами, в зависимости от того, что придет ему в голову.
Так же возрадовались боги и судьбе Маэны-Льякуна, увидев его катящийся по небу череп – он выл, как малодушный трус, который боится тьмы и Титанов, а превыше всего – Пожирателя. Он кричал, обращаясь к Девяти Истинным Богам. Он молился им, предлагая жертвы. Так Льякун стал первым из жрецов, первым в мире священником. Он выполнил все, что обещал. А его череп все катится и катится по ночному небу, сваливаясь оттуда днем.
Тимша, Пожертвовавший Собой, стал третьим из тех, кто погиб. Его живая кровь пролилась на землю, выпав дождем и наполнив реки, но она смешалась со слюной Смерти, которой был Сюрат-Кемад, Крокодил-Который-Выжидает. Таким образом, все создания из плоти и крови стали смертными, ибо в их жилах течет и слюна Сюрат-Кемада, разжижающая дарующую жизнь кровь Тимши.
И вот, что жрецы никогда не расскажут тебе, ибо боги повелели им хранить это в тайне: был и четвертый брат, и звали его Дальшепсут, что значило Таинственный. Он не умер вместе с остальными. Нет, он сидел во тьме в одиночестве, задумавшись над печальной судьбой своих братьев, когда его коснулось леденящее зловонное дыхание Сюрат-Кемада. Он проклял равнодушие и жестокость богов.
Дальшепсут зашептал, обращаясь к Титанам Тени, и шепот его был услышан. Они поднялись перед ним из бездны, разбросав море звезд по ночному небу, он увидел их воочию и затрепетал под их взглядами.
Но он сохранил в себе мужество и обратился к ним, и Титаны ответили, и сделка между ними была заключена. Дальшепсут взобрался на подобную горе спину Арвадаса, и Седенгул поднял его в ладонях, а Ведатис выдохнул ветер, который отнес его в то место, где встречаются горы с небом. Там, высоко над землей, четвертый брат нашел серебряную чашу.
– Иди, – приказали ему Титаны Тени, – и наполни эту чашу болью мира. Испей из нее, и от этого ты станешь сильнее. Лишь собрав все до последней капли крови, пролитой мечом, копьем и камнем из пращи, бичом мучителя и в муках родов, каждую каплю, съеденную изнуряющими болезнями, лишь когда мир не будет больше страдать, ты, Дальшепсут, лишишься своей силы и умрешь. Но не раньше.
И Дальшепсут не умер и стал могучим, хотя часто выбивается из сил и меняет одно тело за другим так же, как путник меняет старый изношенный плащ на новый. И по сей день бродит он среди нас, и даже если люди узнают его и пытаются убить и его собственная кровь наполняет Чашу Боли, Дальшепсут не погибает, так как живет в наших умах и сердцах под покровом наших тел.
Дальшепсут – старейший из всех чародеев, чья магия не исчезнет до конца времен, самый верный и преданный слуга Титанов Тени.
Но в тайне от всех сами Титаны Тени боятся его и даже обожествляют.
В этом – вера и надежда чародея.
Я написал это для тебя, пока ты спал, Секенр, сын мой.


Глава 13 ВРЕМЯ УХОДИТЬ

Я проспал, скорее всего, несколько недель. Краткие периоды бодрствования сменялись длинными безумными сновидениями, полными воспоминаний, которые были не моими, приключений, опять же не моих. Один раз я видел во сне маму, но она была гораздо моложе, чем я помнил ее – едва ли старше моих лет – она лежала передо мной обнаженная, очень мягкая и нежная, когда я ласкал ее, и что-то шептала. Я проснулся с громким криком, дрожа, как в ознобе, и весь мокрый от пота. Это был сон Ваштэма.
Такпетор несколько раз приходил вместе с врачом. Я так и не узнал его имени – этот совершенно лысый человек с серьезным лицом никогда не отвечал на мои вопросы, он обращался со мной, как с очень ценной вещью, которую необходимо тщательно отремонтировать. Не думаю, что он вообще видел во мне человека, скорее – оружие, самое опасное оружие в арсенале царицы. Так что он считал свою задачу страшно важной, почти священнодействием – ведь ему было оказано высочайшее доверие, – но проявлял ко мне полнейшее безразличие.
Они вдвоем или с помощью других слуг протирали меня губкой, перевязывали, осматривали раны, кормили с ложки бульоном, когда у меня не было ни сил, ни желания есть. Я отстраненно наблюдал за всем этим, не в состоянии оценить, насколько тяжело был ранен, насколько был близок к смерти от простой кровопотери.
Когда я пытался заговорить, врач попросту отводил взгляд, делая вид, что не слышит. Такпетор тоже говорил совсем немного. Он обрабатывал мои раны со словами: «Ее Божественное Величество очень довольна!» или «Бессмертная часто думает о тебе!».
Я спрашивал о Тике, но он отвечал лишь: «Наследная принцесса также выражает тебе свою благодарность».
Я пытался строить на этом какие-то умозаключения, пытался сохранить надежду, хотя прекрасно понимал, что это простая формула вежливости.
Иногда по несколько часов подряд попросту выпадали у меня из памяти. Я мог очнуться с раскрытой книгой, которую я никогда не держал в руках. Я опускал глаза, возвращаясь к строкам, которые, по всей видимости, только что читал, но Секенр и в глаза не видел этого текста.
Или же я приходил в себя за столом с бутылкой, содержащей душу одного из пленников. Но я совершенно не помнил, говорили ли мы с ним о чем-то или нет.
А один раз после очередного периода беспамятства я очнулся перед зеркалом, обнаженный до пояса и внимательно изучающий лиловый, еще не до конца заживший шрам, похожий на громадный солнечный ожог, на правом плече и глубокие отметины по всей верхней части руки там, где ее не закрывал фартук. Такова была каллиграфия боли, история моей жизни. Возможно, кто-то из других моих «я», увидев расположение этих шрамов смог бы прочесть по ним некую сокрытую тайну бытия. Или это могла бы сделать Сивилла. Но я не мог.
Я открывал свои записки и обнаруживал вещи, которых не писал. Да, отец, я нашел твой рассказ и долго размышлял над ним. Но ты и так это знаешь. За ним было написано следующее:
Из тьмы рождается свет,
Из света – благословенная земля,
Из земли – Великая Река,
Из ила Реки рождаются боги,
Из снов богов пробуждаются люди,
В снах людей возвращается тьма,
Во тьме возрождается Смерть,
Страх перед смертью – во снах чародея.
Мне кажется, этот своеобразный почерк принадлежал Таннивару. Я лишь с большим трудом смог разобрать его.
Все эти вещи тревожили меня, да, бесспорно, но хуже всего мне было тогда, когда я очнулся в погребе, а руки у меня были черными от копоти и сажи – скорее всего, я гладил, возможно, с любовью и нежностью, поверхность топки. Слезы полились у меня из глаз, и я бежал из этого места, сокрушая на своем пути механизмы и аппараты и путаясь в цепях и кандалах. Наверху я надвинул на крышку люка все, что попалось под руку. Я, как помешанный, искал молоток и гвозди, чтобы намертво забить вход в подвал, но так и не нашел. От слабости я потерял сознание; в таком состоянии меня и нашел Такпетор. Скорее всего, он испугался по-настоящему. Раб побежал за врачом, который бесстрастно снова занялся мною. Страшная судорога свела запястье. Мне кажется, я снова сломал его.
Но все же я выздоравливал, правда, медленно, и жившие внутри меня постепенно отступали. Теперь Секенр владел своим телом. И никто другой.
Я возобновил свои записи. Если я туго перебинтовывал запястье, я был вполне способен держать перо и писать, по крайней мере, разборчиво. Но вырисовывать изящные заглавные буквы я и не пытался.
Однажды днем со мной в своей характерной манере заговорила Лекканут-На – старческий лягушачий голос вылетал из моего собственного горла.
– Секенр, а ты так и остался неряхой, – ее тон напоминал ворчание строгой, но любящей родительницы.
Я позволил ей продолжать. По сути, она была права.
– А кого это волнует? – спросил я.
– Ну, если больше некого, хотя бы меня.
Я нигде не бывал и ни с кем не встречался. Визиты врача прекратились. Даже Такпетор не показывался уже некоторое время. Со мной были только слуги, безмолвные, практически незаметные. Они оставляли корзинку с едой под дверью или забирали грязное белье, если находили его.
Пришла зима. Иногда я сидел днем в саду, но теперь одевался гораздо теплее. Небо часто затягивали тучи. Дожди только начинались – легкая изморось с серого неба или просто туманная дымка, которую уже не могло разогнать холодное солнце. Но, когда я сидел в саду, никто не осмеливался нарушить мое одиночество. Я остался совершенно один.
Лишь с помощью зеркала я узнал, что войско заргати давно было разбито, лишь отдельным отрядам кочевников удалось ускользнуть в ночи, не попав в засаду перешедших в наступление солдат царицы, сурово расправлявшихся с побежденными.
Царь заргати Абу-Ита-Жад, Кровавый Лев, был посажен на кол перед городскими воротами и стал пиршеством для мух и стервятников, но лишь он один. Остальных варваров просто убили в бою. Они всегда сражались до последнего вздоха, и взять их в плен было невозможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62