Из грязи на берегу реки восстало человечество, и боги тоже проснулись и моментально поднялись в небо, как стая испуганных птиц.
А теперь пришло время назвать их всех по именам, так как история уже действительно завершилась. Это древнейшая история о Смерти, имя которой Сюрат-Кемад, крокодил, затаившийся в грязи. Еще его зовут Всепоглощающим, Пожирателем Лет и Отцом Ужаса.
Первый брат, тот, который сгорел, – это Кадем-Хидель, могучее Солнце, чья боль дает ему силу. Он согревает землю днем, направляет ветер и является отцом храбрости и суетного тщеславия. Рассыпанные им монеты стали звездами.
Маэна– Ильякун, чей череп покатился по небу, стал бледной Луной, которую мы видим днем. Как печально его лицо, как испугано.
Третий брат – это Тимша-Пожертвовавший-Собой, Тот-Кто-Не-Испугался, Даритель Жизни, чья кровь пропитала плоть Земли.
Он – отец всех нас.


Глава 7 ЯЗЫК МЕРТВЫХ

Я проснулся в сумерках, уже зная, что это не рассвет и не вечер, а некий интервал в безвременье между никогда не прошедшими часами. Я по-прежнему лежал на кушетке в отцовском кабинете. Повсюду вокруг меня на полу валялись книги, бумаги и закупоренные бутылки. Что-то маленькое и темное едва заметно поднялось в углу, запищав, как раненая мышь.
Дым неподвижно висел в воздухе. Застывшие языки замерзшего пламени с изорванными краями бахромой окаймляли дверной проем подобно струям расплавленного металла.
Я прислушался. Существо на полу немного пошуршало бумагой, затем все стихло. Почему-то пришла уверенность, что оно умерло. Но эта смерть ничего не значит, так как всю ценную информацию от него уже давно получили под пытками.
Какая– то скрытая часть моего разума сообщила мне это, один из многих живущих во мне прошептал это мальчишке-Секенру.
В доме воцарилась полная тишина. Впервые за всю свою жизнь я не слышал даже шума реки. И я, и дом, казалось, плыли в абсолютной пустоте, в какой оказались когда-то Небесные Братья перед тем, как был создан новый мир. Лишь эта часть осталась от старого, прежнего мира – плот, плывущий по течению небытия.
Я осторожно сел, ожидая боли, но с удивлением обнаружил лишь легкое онемение в тех местах, куда я был ранен. Я поднес руку к лицу, ощупав отметину на правой щеке, куда вошла стрела. Язык подсказал мне, что я лишился двух зубов на верхней челюсти.
Меня поразила мысль: неужели чародеи регенерируют, как ящерицы и змеи, потерявшие хвост?
Я пошевелил пальцами правой руки, согнул запястье. И мышцы, и сухожилия работали как положено. Там, где стрела прошила мне руку, образовался лишь еще один белый шрам, абсолютно не чувствительный к прикосновениям, не принадлежащий моему телу, совершенно инородный фрагмент. Правая рука совершенно не болела. Осторожно выпрямив руку, я закатал рукав и обнаружил то, что и ожидал, – неровный шрам там, где стрела вошла в плоть, и небольшой нарост там, где она вышла.
Осмотрев бок, я нашел еще один шрам между ребрами.
Пораженный до глубины души, я поднялся на ноги и рылся в ящиках ближайшего шкафа, пока не нашел длинную тонкую иглу. Я воткнул ее в шрам на запястье, но ничего не почувствовал, кроме легкого скрежета, когда острие коснулось кости. Неожиданно игла соскользнула и отклонилась в сторону, показавшись наружу со стороны ладони. Я поднял руку, внимательно изучая странное явление, но тут у меня неожиданно закружилась голова. Я сел на кушетку, скрипя зубами и по-прежнему ожидая боли, однако так ничего и не почувствовал. И с той, и с другой стороны руки выступило по одной-единственной капле крови – там, где вошла игла, и там, где она вышла.
Я снова лег на кушетку, устроившись на боку, и взял раненое запястье другой рукой, пытаясь понять, что со мной произошло. Все было именно так, как сказал отец. Я понемногу становился чародеем, пропитывался магией. Я слышал истории о черных магах, постепенно превращавшихся в чудовищ, в металлических монстров, в деформировавшиеся сверхъестественным образом существа, которые нельзя описать никакими словами. Сейчас, после всего приключившегося со мной, меня почему-то совсем не пугала подобная перспектива. Я инстинктивно чувствовал, что так и должно случиться. Наверняка я буду внушать ужас, но меня это совершенно не волновало – наверное, мой разум так же онемел, как и мое тело. Возможно, магия поможет мне излечить и его.
Мне даже стало интересно, зайдет ли моя трансформация так далеко, что меня даже в сумерках нельзя будет принять за человека. Возможно, так будет честнее, подумал я, Секенр, по-прежнему выглядевший, как любой мальчишка из Страны Тростников. Во многих отношениях, надо признаться, это будет очень полезно.
Я рассуждал как чародей, как черный маг.
Но тут я вспомнил о своей драгоценной книге: дневнике, автобиографии и ученической работе одновременно. Я вскочил с кушетки и бросился в спальню. С тех пор, как я был там в последний раз, ничего не изменилось: гора сломанных досок и разбросанных книг, гигантская стрела, проткнувшая кровать и пол, перевернутый стол, раскиданные по полу ручки, пузырьки, бумага.
Трепетно и нежно я собрал свои школьные принадлежности и сложил их обратно в сумку. Пролистав рукопись, я ужаснулся, насколько она испорчена – края нескольких страниц были залиты золотыми чернилами, а лист, над которым я работал, теперь украшал ручей засохшей крови, текущий по диагонали из верхнего правого угла в нижний левый. Я долго ломал голову, удастся ли подтереть страницу или лучше ее выбросить и начать все заново, но потом понял, что все произошедшее со мной было частью общего, всеобъемлющего узора. Даже кровавое пятно на листе было вовсе не ручьем, а стволом дерева, к которому я смогу пририсовать заглавные буквы – и расположение, и форма этих букв поможет глубже раскрыть смысл произведения.
Вот так любой эпизод нашей жизни, каким бы тривиальным он ни казался, появляется в ткани Сивиллы, становясь частью задуманного ею узора. Нам остается лишь попытаться увидеть целое, понять, что этот узор означает.
Теперь я рассуждал, как чародей, который, помимо всего прочего, хочет быть еще и каллиграфом.
Я поставил стол на место и бережно положил на него сумку, а затем подошел к окну и выглянул наружу. Хотя в доме было совсем темно, словно свет просто не мог проникнуть в него, небо было еще голубым, только начиная окрашиваться в золотые и красные тона. Таким закат бывает поздней осенью. Снаружи было холодно. В своей легкой летней одежде я моментально продрог. Оглянувшись вокруг в поисках чего-нибудь потеплее, но так ничего и не обнаружив, я вылез из окна на балкон и встал там, сотрясаясь от дрожи и обняв себя за плечи, чтобы хоть немного согреться.
Я обнаружил, что дом стоит у отмели на берегу какого-то неизвестного мне притока Реки. Никаких признаков присутствия человека или следов жилья поблизости не наблюдалось. В тростниках шуршал ветер. Стая гусей с криками пролетела у меня над головой. Постояв немного на балконе, я уже подумывал вернуться в дом, чтобы одеться потеплее, но вдали увидел величественную барку, тупым черным лезвием разрезавшую золотистую воду, – темный силуэт на фоне заходящего солнца. Мне стало интересно, заметила ли меня команда. Уставились ли все в изумлении на странный полуразрушенный дом, возникший из Ниоткуда и стоящий посреди Нигде. Или я надежно заперт в своем собственном крохотном мирке и просто заглянул в их мир, словно сквозь стекло бутылки?
Я решил вначале пройтись, чтобы согреться, затем – чтобы оценить размер ущерба, нанесенного моему жилищу. После недолгого обхода обнаружилось, что восемь горящих снарядов-стрел громадных размеров воткнулось в стены и крышу дома, как гарпуны в тело гигантского левиафана, и из каждого из них исходили дым и огонь, не двигавшийся и не горевший, замерзший в безвременье, как и все остальное.
Вернувшись в дом, я предпринял отчаянную попытку вытащить снаряд, сломавший мою кровать. Навязчивая идея овладела мной – пострадал мой дом, единственный надежный приют, я сам пострадал, и если мне удастся выдернуть эту гигантскую стрелу или хотя бы сломать ее, все восстановится, все снова будет хорошо.
Но я не смог даже сдвинуть ее с места. Я понял, что мне понадобится топор или пила. Страшно уставший, я сел на пол, бездумно перебирая руками остатки постели. Вскоре мне стало страшно холодно в промокшей насквозь рубашке, плотно прилипшей к телу. Я даже испугался, что от чрезмерного перенапряжения открылись раны, но это оказался обычный пот.
Я снова встал и отправился на балкон, на сей раз через дверь. Собирая разбросанные там факелы, я немного успокоился – работа отвлекла меня. Когда я сбрасывал факелы в реку, каждый из них оживал, пролетая во тьме яркой огненной дугой и с шипеньем падая в воду. Я спихнул с балкона и остальной мусор: обломки, камни, доски, пару черепов и полуразложившуюся массу из одежды, костей и плоти.
И стены, и ставни дома надо мной были утыканы стрелами, торчавшими, как иглы дикобраза. У окна моей спальни стрел было такое множество, что они казались торчащей в разные стороны бородой вокруг разинутого рта – окна.
Но ни одна из этих стрел, даже громадины толщиной с мою ногу, не была истинной стрелой Царя Неока – я прекрасно понимал это – все они были лишь грубыми поделками лучников сатрапа и конструкторов осадных орудий. Меня просто хотели сжечь вместе со всеми собранными внутри меня чародеями. Если бы я поддался панике и решил бежать, меня бы прикончили стрелами, копьями и мечами, а у священников уже были подняты над головами иконы, чтобы нейтрализовать любые злокозненные заклятья, которые я мог сотворить.
Их расчет был верен, и у них бы все получилось, если бы не отец. Он спас меня, отправив в мир магии. И я остался совсем один в своем одиночестве чародея. Мне оставалось лишь исследовать мое крошечное королевство, как и должен поступать каждый маг.
От голода, холода, боли, а возможно, и от самой магии у меня снова закружилась голова. Пожалуй, стоило вернуться в дом, завернуться в теплое одеяло и оставить исследования на завтра, но вместо этого я направился к реке и ступил на поверхность воды. Она была гладкой, холодной и слегка проседала – я даже подумал: скорее у меня под ногами был не лед, а мертвая плоть. В воображении моментально возник образ: крохотный карлик – то есть я сам, – разгуливающий по хладному трупу мертвого великана.
Я выдохнул колдовское пламя, слепил из него шар, отправил в воздух, поймал на кончик пальца и понес над головой, как фонарь.
Так я и шел на закате среди тростника, солнце садилось за дальним берегом реки, небо окрашивалось полосами от оранжевых до красных и темно-пурпурных, а надо мной в ночной тьме уже сияли звезды. Я брел среди раскачивающегося на ветру тростника к открытой воде, тихо ступая между спящими на воде утками, похожими на хлопья ваты. Встретив пробирающуюся по воде цаплю, я поприветствовал ее, как брата, вспомнив, что мое имя тоже – Цапля. Птица открыла клюв, но не издала ни звука. Она взмахнула широкими крыльями, бесшумно поднялась в воздух и скрылась из вида.
Я оглянулся на дом – он скрючился у самой кромки воды, как большой черный зверь, пришедший на водопой, и смотрел на меня множеством огненных глаз – языков замерзшего пламени. Этого монстра я не боялся. Для меня он был родным и любимым.
Через какое-то время я перестал мерзнуть.
Мимо меня проплыла длинная, узкая, низко сидящая в воде лодка. Гребцы шли очень мягко – так говорят наши речники, когда гребцы стоят, опуская весла вертикально в воду, а не сидят на скамье, работая ими по горизонтали, – они плавно направляли лодку вперед, а на высокой корме приглушенно светил фонарь. Лодка тоже показалась мне живым существом, которое убегает от меня в ночи, чутко вглядываясь во мрак глазами-фонарями. Я закричал. Я заставил огненный шар на своем пальце засветиться ярче. Кто-то поднял фонарь, чтобы посмотреть, что случилось, но никто не ответил мне.
Поднялась ущербная луна. Острые рога месяца изгибались в темной воде, заливая реку бледным серебристо-белым светом. Луна воплощает в себе множество вещей и множество лиц, в том числе и богиню: кто-то видит в ней олицетворение Шедельвендры, кто-то – той, что зовется Матерью Звезд; ее рождение, старение и смерть скрывает в себе тайну нашей жизни, а возрождение сулит нам бессмертие и вечность.
На месте луны я увидел лицо Сивиллы. Я узнал ее, как только ущербный диск поднялся над темной водой. Неожиданно она открыла глаза и заговорила. Я отпрянул назад в испуге.
– Цапля, – сказала она.
– Я не призывал тебя.
– Цапля.
– Неужели моя история настолько запутана, что ты постоянно суешь в нее свой нос? Она и вправду так тебя интересует? – Должно быть, я потерял голову или про сто сошел с ума, осмелившись говорить с Сивиллой подобным тоном.
– Да, Цапля. Ты прав.
– Что ж, весьма польщен.
Она закрыла глаза, и ее лицо расплылось, вновь превратившись в луну.
Я пошел дальше в каком-то странном состоянии между сном и бодрствованием, нет, все же во сне, понимая при этом, что сплю, так как находился в двух местах одновременно – в моем собственном магическом мире и в мире реальном; или, возможно, я стоял на распутье, выбирая, по какой дороге мне отправиться дальше.
Я нашел разрушенный паводком замок в излучине и бродил среди развалин, слушая крики привидений.
Довольно долго я брел по отмелям, где после каждого моего шага белые и желтые рыбки разбегались у меня из-под ног у самой поверхности воды. Отмели сменились болотистым берегом, и, как только я коснулся ногой земли, способность ходить по воде исчезла – я по колено увяз в холодном иле. Огонь на пальце погас. Я вновь ощутил ночную прохладу и растер плечи, сильно дрожа в своей тонкой рубашке.
Прямо передо мной у самой кромки воды, где из вынесенного рекой ила образовался небольшой полуостров, стояла лачуга.
Внутри лачуги кто-то кричал.
Больше заинтригованный, чем испуганный, я направился к убогому жилищу. По пути мне пришлось пересечь небольшой залив. Один раз я поскользнулся и приземлился на четвереньки, промокнув с головы до ног.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62