Огибая Горбы, мы плыли еще пять дней, так что я впервые увидел Город-в-Дельте на шестое утро, и он предстал передо мной не множеством белых куполов на фоне Моря Полумесяца, а сквозь дымку, сквозь пелену теплого зимнего дождя – стены и башни, поднимавшиеся подобно горе со множеством вершин из белого и серого камня.
Но в город мы не вошли. Я сгорал от нетерпения. Я глазел на него, по словам Тики, как крестьянин из глухой деревни. Я должен вести себя с достоинством. Я должен вести себя, как чародей, союзник знатной госпожи. Я должен выждать надлежащее время, чтобы войти в город должным образом.
Так что мы встали на якорь, солнце обжигающе пекло сквозь туман, а посланцы с других судов один за другим приплыли на лодках осведомиться у госпожи Неку о ее дальнейших планах. Она разбила для себя громадный павильон посреди палубы и приветствовала их в короне, на которой в лучах дневного солнца ярко горели драгоценные камни; окруженная стражниками, приспешниками и священниками в мантиях, она выглядела – показалось мне, никогда прежде не видевшему коронованных особ, – как самая могущественная царица в мире. Один за другим жители города преклоняли перед ней колени, целовали протянутую руку и поднимались, когда она разрешала им. Некоторым она сказала всего несколько слов. С другими отходила в сторону и говорила довольно долго.
Мне страшно хотелось рассмотреть все поближе, но стражники окружили мое убежище и вежливо, но решительно не давали мне пройти. Я посмотрел на них в упор. Они избегали встречаться со мной взглядом, но все же повиновались приказам царицы.
Царица. Я уже мысленно называл ее так. И я был далеко не одинок. Ведь именно это было конечной целью всего, чем мы занимались. И это прекрасно понимал даже наивный Секенр.
Вскоре после полудня Тика принесла мне корзину с хлебом, сыром и какими-то незнакомыми фруктами. Мы поели, сидя на палубе безнадежно далеко друг от друга.
– Что происходит? – поинтересовался я. – Чего мы ждем?
– Еще не совсем безопасно. У мамы… у нас… здесь остались враги, с которыми надо покончить. Старый царь действительно умирает, и разные клики ведут ожесточенную борьбу за власть. Можешь представить их удивление, даже шок. Никто не ожидал снова увидеть нас здесь.
– Итак, что мы намерены делать?
– Будем ждать и, возможно, молиться богам, если ты не сотворишь чуда, Секенр.
Я мог бы надеть свою личину Чародея Таинственного и Ужасного, но мне было тяжело притворяться перед Тикой. Так что я просто пожал плечами и сказал:
– И надолго все это затянется?
– Думаю, уже через несколько часов мама все уладит. Она в этом настоящий гений, ты же знаешь. Она сумеет обернуть все, что произошло, в нашу пользу.
– Все?
Тика тяжко вздохнула и заговорила, с трудом подбирая слова:
– Да, абсолютно все. Как фишки на игровой доске. Мы просто обязаны использовать все, что есть в нашем распоряжении… даже… моего отца. Так как с ним было совершено нечто гнусное и отвратительное, преступники никогда не посмеют признаться в подобном святотатстве, и наши противники никогда не узнают об этом. А следовательно, не смогут утверждать, что мама была отстранена от власти законным путем, или, что ее… осквернил… труп, что, несомненно, не позволило бы ей стать царицей.
– Понимаю.
– Так ли это, Секенр? – Помолчав, она кивнула: – Да, мне кажется, ты действительно понимаешь.
Тика ушла. Мне страшно хотелось, чтобы она осталась. Я взял ее за руку и попытался удержать, но она вырвалась и просто сказала мне, что без ее присутствия не обойтись.
Политическая ситуация была вполне ясной, но в собственных чувствах я разобраться не мог. Я постоянно скучал по Тике, когда ее не было рядом со мной. Я все время думал о ней. Я пытался представить, как сложатся наши отношения, когда все закончится. Предаваясь мечтам, я раздумывал, что сказать ей, как сделать приятное, чем порадовать.
Но теперь ей надо было уходить, чтобы разодеться в пух и прах, подобно матери, и сидеть рядом с ней, кивать с умным видом, выяснять настроения городской знати, давать туманные обещания, намекая на достойную награду, которую получат последователи.
Так что я провел еще один вечер на реке в одиночестве, свесив ноги за борт. Какое-то время я наблюдал за судами: одни проходили мимо, другие собирались вокруг нас затаившейся в ожидании стаей. Громадная трирема с гордым Королевским Орлом и змеей на гроте подплыла к нам, убрала паруса, бросила якорь и выжидала с поднятыми веслами, а на ее палубе столпились моряки.
В городе запели трубы: вначале – одна, затем – вторая, а потом они слились в хор, подобный отдаленному шторму. На стенах и крышах домов замерцали фонари и факелы.
Наблюдая за городом и рассматривая темнеющее небо, я почувствовал, как внутри меня снова зарождается и ищет выход магия. Я зажег костры холодного пламени у себя на ладонях; бережно, словно хрупкие стеклянные скульптуры, я отнес их к себе в палатку и сел, пристально рассматривая то, что создал.
У меня в голове заговорил чей-то голос, но я не узнал его.
Танал– мадт, Секенр. Танал-мадт. Жребий, выброшенный сверкающими камнями, костями и фишками. Случайность, не являющаяся случайностью вовсе. Не для твоей забавы эти хитросплетения, этот жребий. Мы выбираем его сами, ради нашей обшей пользы, и в конце концов, Секенр, ты и сам придешь к подобному заключению.
– Нет! – вскричал я и в сердцах раздавил ростки пламени в своих ладонях.
Секенр, а знаешь ли ты, для чего этот огонь, что можно делать с его помощью?
Не сказав ни слова, я вернул в свои сложенные лодочкой ладони ростки пламени и начал придавать им форму, вначале почти не осознавая, что делаю, словно повиновался какому-то непонятному импульсу, и сотворил четырехугольник из холодного белого пламени, который, мерцая, плавал в темноте. Но затем я полностью подчинил происходящее своей воле, увлекся процессом творения, и на свет появились полупрозрачные, сияющие, но проработанные до мелочей, до малейших штришков письменный стол, пузырьки с чернилами, кисти, ручки и рукопись, над которой я работал, когда на мой дом напали горожане.
Из меня выливался все новый и новый огонь, и мне казалось, что я там, в своей старой комнате, до того, как ее разрушили. Я посмотрел в окно на иллюзорный Город Тростников – не реальный город, а картинку из дыма и огня, подобную заре, созданной богом.
Моя комната была воспроизведена до мельчайших деталей: книги, сундуки, беспорядочно разбросанная на кровати одежда.
Все, все, все… Дом заговорил со мной на своем незабываемом языке таинственных звуков.
Кто– то стоял за дверью. Щеколда звякнула.
– Отец? – Ответа не последовало. – Хамакина? – Снова тишина. – Я долго ждал, затем с трудом сглотнул и поднялся на ноги, а сердце мое забилось сильнее: – Мама?…
Это была Тика, возникшая в пламени, одетая, как царица, в платье из золотой парчи, с короной на голове. Она потянулась ко мне, нагнулась, ссутулившись, как часто делала. Я не мог понять, почему она так горбится.
Уже в следующее мгновение она почувствовала, что я ее вижу. У нее вырвался возглас изумления А затем и комната, и пламя исчезли, словно кто-то задул свечу, и оказалось, что она пригнулась, чтобы войти ко мне в палатку. Я выполз на палубу и встал на ноги.
– Секенр, – сказала она, – ты должен пойти со мной. Пришло время отправиться в город.


Глава 10 УБИЙСТВО ВЕЛИКОГО ЦАРЯ

Со мной обращались, как с вещью, как с куклой, которую надо приодеть, причесать и привести в божеский вид – именно так обстояло дело, когда Тика с маленькой армией женщин, которых я не знал, – главным образом, служанок – окружили меня в моем убежище, и началась бесконечная суета: меня мыли, растирали, обмазывали маслами, больно дергали за волосы и, не обращая ни малейшего внимания на мои вопли и протесты, наконец завязали их в три хвоста – один, длинный, на затылке и два коротеньких за ушами. Никто не услышал меня, когда я заявил, что выгляжу глупо. Тика была увлечена делом – прямо боевой командир, раздающий приказы своим войскам. До того, как она закончила, я уже был, поверх всего остального, облачен в блестящую красную накидку, на каждом пальце у меня красовалось по кольцу, а лент и бантов было столько, что я чувствовал себя связанным и выставленным на продажу зверьком. Наконец она взяла в руки тяжелое ожерелье из золотых прямоугольников с изображением солнца.
Тика торжественно возложила его мне на плечи, а остальные женщины почтительно молчали, наблюдая за ней.
– Это символ принадлежности ко двору, – объяснила она. – Он означает, что ты знатен и благороден.
– Что?…
– Весьма важная персона, Секенр.
– Я?!!
– Да, ты, – сказала она немного раздраженно. – С этого самого момента ты и на самом деле стал страшно важным. – Она взяла меня за плечи. – А выглядишь ты очень даже ничего… Да, я думаю, так вполне прилично. Мама хотела, чтобы я тебя загримировала, но…
– Нет!
– Это традиция. Знатнейшие из высокорожденных, высшие священники, члены королевских семей – все они гримируются по случаю церемоний.
– Нет. Я не хочу.
Тика засмеялась.
– Я сумела убедить ее, что это не слишком удачная мысль – надеюсь, теперь тебе легче. Это было бы слишкомпретенциозно. Каждый раз, когда ты открываешь рот, Секенр, моментально выясняется, что ты иностранец, а накрасить лицо иностранцу так же, как принцу Дельты, было бы слишком большим вызовом…
– Я не буду гримироваться!…
Она приблизилась ко мне и прошептала на ухо:
– Вот видишь, мы уже пришли к соглашению по важнейшему политическому вопросу.
Она взяла меня за руку и повела из-за ширм к центру палубы, где две шеренги солдат освободили для нас проход, сдерживая громадную толпу народа. Над головами толпы развевались на ветру гирлянды бумажных фонариков.
– Что с нами будет, Тика? – спросил я.
– Мама уже сказала тебе. Мы будем жить во дворце.
– Я не это имел в виду.
Она странно посмотрела на меня.
– Что ты хочешь этим сказать, Секенр?
Я почувствовал, что краснею. Я так и не смог ничего ей ответить. Она отвернулась и подняла руки, отвечая на приветственные крики толпы.
Мы присоединились к госпоже Неку, которая восседала в громадном паланкине, напоминавшем размерами кубрик, но, в отличие от последнего, роскошно убранном подушками, шелками и балдахинами; он мягко покачивался, как корабль на спокойной воде, когда двадцать человек впереди нас и двадцать позади, взявшись за длинные ручки, несли эту махину по трапу на берег.
Будущая царица красовалась на переднем плане во всех своих драгоценностях и выглядела в обрамлении завес, как изображение божества. Мы с Тикой съежились сзади, скрытые от любопытных взглядов толпы. Мне так хотелось поглазеть на город, но я знал, чего от меня ожидают, поэтому мог лишь пытаться хоть что-то разглядеть сквозь множество слоев материи, и мои впечатления были весьма размытыми.
Носильщики, полуобнаженные гиганты с гладко выбритыми головами, были умащены каким-то маслом, придававшим их коже легкий синеватый оттенок. На каждом из них сверкал серебряный ошейник. Они были рабами, но рабами дорогими, отборными, как скаковые лошади в упряжке. Они смотрели только вперед, шли в ногу, и ритмичный топот их тяжелых сандалий перекрывал шум толпы, уступая лишь трубам герольдов, возвещавшим о нашем прибытии.
Ворота, поражавшие своими воистину гигантскими размерами, сияли в лучах заката, подобно разверзтой пасти бога, готового поглотить весь мир – словно сам Сюрат-Кемад поднялся из тьмы, воплотившись в огне.
И стены, и башни, напоминавшие украшенные скульптурами и причудливой резьбой горы, казались мне слишком громадными, чтобы быть творениями рук человеческих.
Мы свернули в длинный узкий проход, гораздо более темный и затхлый, чем любой из переулков Города Тростников. Мне моментально стало не по себе – я даже немного испугался: казалось, мы действительно медленно, но неотвратимо соскальзываем в утробу всепоглощающего божества, чьей пастью были городские ворота. По стенам с обеих сторон вились бесконечные фризы из резных змей, освещенные факелами.
Далеко впереди редко и ритмично забили барабаны, словно в небесах запульсировало сердце бога. Запели новые трубы. Со всех сторон на шестах развевались знамена и поднимались в небо бумажные змеи, люди держали над головами иконы богов, а копья стражников, возвышавшиеся над их шлемами, колыхались, как тростниковые поля на ветру.
Нас сопровождали сотни солдат, оттеснявших в сторону другие отряды, их доспехи и овальные щиты казались чешуей громадного чудовища, извивающегося, протискивающегося в узкие улочки и заполняющего Город-в-Дельте – свою силу оно демонстрировало торчащими на спине копьями, а его мозг и железное сердце прятались за властным лицом и расшитой драгоценными камнями одеждой госпожи Хапсенекьют. Я сразу же вспомнил мамин волшебный геват – крокодила, оживленного ужасным ветром.
Мы были подобны торжественному параду без зрителей. Город казался странно оцепеневшим, погруженным в глубокую тишину.
И вскоре, бросив беглый взгляд на улицу, я выяснил причину этого. Улица вливалась в широкую площадь. Прежде чем мы спешно повернули прочь, я успел заметить мужчин, грузивших в повозки трупы. За всем этим дымились остатки храма или какого-то другого сооружения, выгоревшего до остова; его белые колонны были вымазаны черной копотью.
Наши солдаты, как я заметил, носили на руке или вокруг шеи красные ленты. У большинства трупов ленты были зелеными.
Значит, Царица хорошо поработала, пока мы стояли на рейде.
Но я не стал об этом думать. Набравшись храбрости, я выглянул наружу. Грандиозность Города-в-Дельте поражала воображение: ярус за ярусом из мрамора, кирпича и полированного черного камня – ничего подобного я прежде не видел – и над всем этим террасы высоких деревьев, словно какой-то бог создал для собственного удовольствия лес на полпути к небесам, а среди деревьев, по краям крыш, смотрели вдаль тысячи статуй – их было столько, что в жизни не сосчитать;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62