Ветер нес нас между массивными стволами, по долинам, раскрывавшимся, подобно громадным ртам, между горами и скалами. Колоссальные каменные боги ползком взбирались по скалам, поворачивая к нам головы, когда мы пролетали мимо, и усмехались, и от их смеха сотрясалась земля.
– Отец, – мысленно позвал я. – Ты не ответил на мой вопрос. Тебе придется рассказать мне все.
– Я показываю тебе все, что могу.
– Тогда ответь на мой вопрос.
– О чем ты хочешь меня спросить, Секенр?
– Почему ты потерпел неудачу?
Мне показалось, что он вздохнул внутри моего сознания. Я представил, как он заерзал и отвернулся, стараясь не встречаться со мной взглядом.
– Со временем все станет тебе понятным, Секенр. Потерпи.
Впереди за последним из каменных богов разлилось необычно яркое сияние, словно нам открылся восход гигантского солнца.
– У меня остался еще один вопрос, отец.
– Задай его, если считаешь нужным.
Его серебряные крылья заблестели на солнце. Он кружил, как бумажный змей на ветру, постоянно возвращаясь назад, в то время как Цапля-Секенр изо всех сил старался не очень отставать от него.
– А это действительно освободит нас от страха?
– В этом и состоит цель всех чародеев, не так ли, Секенр? Ты убиваешь своих врагов, так как вынужден это делать, потому что боишься, как бы они не убили тебя. И они не преминут это сделать, потому что тоже боятся. Что бы прервать бесконечный круг убийств, ты должен стать бессмертным. Не просто прожить бесконечно долго, как может любой чародей, но действительно стать бессмертным, тем, кого невозможно убить. А это значит – богом, сын. Ты должен стать твердым, как кремень, о который затупятся ножи твоих врагов. Любого знания можно достичь. Ты можешь посягнуть на любую святыню. Ты можешь, как вор, пробраться в Акимшэ. Мне удалось… Ах, как это испугало остальных!
– Но ты так и не добился успеха.
– Я выиграл партию. Все фигуры были моими. Но пришел некто и перевернул доску.
– Почему это произошло? В чем была твоя слабость?
– В тебе, Секенр. Как ты уже знаешь, я должен был полностью освободиться от чувств. Но я не мог. Я слишком любил тебя. Из-за этого я и не смог сконцентрироваться.
Я вызывающе закричал протяжным криком цапли, стараясь опровергнуть то, что опровергнуть нельзя. Он уже не слышал.
А дальше?
Руки дрожат. Разум цепенеет. Глаза не видят, язык не может произнести ни слова, уши не слышат, память отказывает…
Акимшэ. Недосягаемая святыня, свет за ослепительно яркой слепотой.
Отец закричал в изумлении и тревоге, а все остальные внутри меня завопили от ужаса…
Я падал в свет, уже не цапля, а Секенр, валясь в бесконечное цветение огня, огненную розу с целыми мирами и солнцами, вспыхивающими и гаснущими, как искры, на ее лепестках; эти лепестки отлетали назад, слой за слоем, за огнем появлялся новый огонь, пока не открылись глаза, громадные и необыкновенно темные, на фоне немыслимого света, и зияющий разинутый рот. Цветок превратился в лицо, нечеловеческое, исступленно злое, сумасшедшее.
Я падал в свет…
И в безвременье вечности, за единый миг я прошел по всем странам, прожил во все эпохи, прикоснулся к каждому миру под каждым небом, и говорил с самими богами на языке, который нельзя сформулировать человеческими словами и записать человеческими буквами. Сюрат-Кемад был внутри меня, подобно многим другим моим «я», как и Бель-Кемад с его птицами и ужасная, всеми покинутая фурия Малевендра, Богиня Мести.
Но все же оставалось еще что-то, чего я не мог постичь. Я походил на птицу, бьющуюся об оконное стекло в тщетных попытках достичь света…
Я прорвался сквозь правый глаз демонического лица, в абсолютную тьму, какую не может нарисовать наше воображение, и наконец смог отдохнуть, лежа на спине на мелководье, где пена вздымалась и опадала на волнах, мягко разбивавшихся о берег. Я подумал, что пена – это звезды, берег – Вечность, волны – краткие мгновения наших жизней, но, как говорил отец, все мы хватаемся за знакомые символы, пытаясь объяснить непостижимое.
Сивилла стояла надо мной, ее лицо слабо светилось, как луна за облаками. Она пристально смотрела на меня минуту-другую, но так и не заговорила.
У самого моего уха раздался плеск шагов. Я сел. Сивилла исчезла. Отец склонился надо мной, взял меня под мышки и поднял на ноги. Я промок насквозь, с меня капало, но вода казалась такой приятной, такой теплой.
На этот раз мы не пошли по поверхности воды, а, поднимая тучи брызг, побрели по мелководью вдоль темного пляжа, а звезды появлялись в небе одна за другой.
– Все было так, как я и надеялся. Нет, лучше. Ты будешь великим чародеем, Секенр. Ты провел меня дальше, чем когда-либо удавалось заходить мне самому.– Он обнял меня, крепко прижал к себе. Я напрягся, но вырываться не стал. Я почувствовал, что его тело приобрело совершенно невероятную форму – суставы оказались совсем не там, где у людей, сочленено оно было неправильно, а на руках выросли когти, огромные и страшные. Его походка тоже стала другой – вразвалку, как у эватима. На какой-то миг я даже перестал верить, что он мой отец. Я даже опустил взгляд, проверяя, нет ли у него хвоста.
– Отец, тебе не удалось то, что ты пытался сделать. Почему же ты считаешь, что я добьюсь успеха?
– Потому что ничто не будет отвлекать тебя, как отвлекало меня. Тебе не надо будет никого любить.
– Мне кажется, ты лжешь. Я тебе не верю.
Он еще крепче прижал меня к себе, а потом отпустил. Я шел рядом с ним, бок о бок, по колено в теплой воде. И все же я дрожал.
– Вообще-то вначале я намеревался сделать твою сестру вместилищем своего духа. Как только бы она повзрослела, я бы нашел способ заставить ее убить меня, возможно, дать мне яд. Я предназначал ее лишь для этой цели и ни для какой другой. Значит, для меня она была лишь вещью. Я не любил ее. Но ты, ты был моим сыном. Ты, Секенр, был тем, кто перевернул доску уже после того, как я выиграл партию.
– Я не знал.
Он похлопал меня по спине. Его когти порвали мне жакет.
– Не важно. Многие вещи все равно происходят независимо от нас, сами по себе.
– Не понимаю, что ты имеешь в виду, отец. – Но из разорванных обрывков воспоминаний, которые не были моими собственными, я все прекрасно понял.
– Скоро родится новый бог, он будет создан в огне Акимшэ, как и все остальные боги, но сформирует, взрастит его чародейство черная магия, а не молитвы, даже не молитвы других богов. Он не будет обычным богом, в том смысле, в каком мы привыкли воспринимать это слово. Он будет наполнен душами других чародеев, которые возродят его. Загляни в глубины своей памяти, Секенр. Воспользуйся обрядом Тазен-Дха и расскажи мне, что увидишь.
Он повел меня на песчаный пляж. Я встал на колени и исполнил обряд Тазен-Дха (описать его полностью просто невозможно), рисуя руками многоугольник, создавая в своем сознании дом – уменьшенную копию отцовского дома, где каждая комната, каждый стул, каждый стол, бочонок или бревно, подпиравшее угол, были для меня связаны с отдельным воспоминанием. Следовательно, войти в одну из этих комнат, сесть на стул или поднять бревно – означало высвободить мощнейшие силы, каких и представить себе не может обычный человеческий разум. В этом состоит одна из самых сокровенных тайн чародея. Она заключается в том, насколько велика у него душа.
Я не могу сказать большего, лишь сообщу, что мой дом Тазен-Дха был постоянно наполнен бормочущими что-то невнятное голосами, врывающимися в комнаты духами, плавающими в дыму лицами. В моем доме Тазен-Дха книги, стулья, чашки и другие хорошо знакомые мне предметы плавали в воздухе сами по себе. Некоторые из них говорили. Дверь в моей спальне неожиданно выгнулась наружу, как пузырь. В ней появились пара тянущихся ко мне рук и лицо, его мягкая плоть разорвалась, явив кроваво-красные глаза.
– Помоги мне, – заявило существо. – Пожалуйста. Я заблудилась.
– Нет, – ответил я. – Ничем не могу тебе помочь. У тебя не осталось надежды.
Я потянулся к дверному засову, но дверь изогнулась вовнутрь прежде, чем я успел до него дотронуться.
Спальню заливал яркий свет. Я прищурился, чтобы разглядеть тщедушную фигурку, сгорбившуюся за моим письменным столом и рисующую каракули на длинном свитке. Я вспомнил, что это значит – писать. Я знал, какие слова должно было вывести перо на бумаге, какие и в самом деле были написаныкогда-то, в другое время, в каком-то другом прошлом, когда то, что начиналось сейчас, уже было завершено, и я сам держал перо.
Я чувствовал, как в моем сознании появляются слова, начертанные священным шрифтом на языке богов, но они ничего мне не говорили. Текст был подобен человеку с девственно чистым сознанием, пустому сосуду, который еще предстояло наполнить.
И тут все, жившие внутри меня, пробудились, решительно сбрасывая остатки сонного оцепенения: Ваштэм и Таннивар, Бальредон и Орканр, Лекканут-На, Тально, Варэ, сын Йоту и многие другие, о существовании которых я и не подозревал: чародеи внутри чародеев внутри других чародеев, и так до бесконечности, как в доме с зеркальными стенами.
Они разрывали меня на части, сражаясь за право контролировать мое тело.
Ваштэм, овладев телом, заговорил:
– Я наконец достиг…
Телом завладел Орканр:
– Я скоро добьюсь…
И Лекканут-На:
– Я возношусь к свету…
Таннивар, начавший контролировать тело, закричал, упал на колени и закрыл лицо руками:
– Отец, прости меня…
Декак– Натаэ-Цах смеялся. Ему привиделась луна, выплывающая из-за кровавого облака, наливающаяся и в единый миг из тонкой полоски месяца становящаяся полной.
Лежавший на полу Секенр приподнялся и вцепился в край столешницы. Сидящий за столом опустил на него взгляд, его лицо светилось немыслимо ярко, как огненная роза, сожженные лепестки которой отлетали назад, подобно страницам, уносимым ветром, но их число каким-то непонятным образом не уменьшалось по мере того, как отпадали все новые и новые слои.
Пылающее лицо тоже было моим: Секенр пристально смотрел на Секенра – Секенр с широко открытыми пустыми глазами, с лицом вылепленным из живого огня, но все же это был Секенр с отметкой Сивиллы, полуприкрытой упавшими на лоб волосами, и серповидный шрам от стрелы на его правой щеке тоже был отчетливо виден.
Божественный каллиграф Секенр, объятый огнем, корчась в муках от невыносимой боли, смотрел в мои глаза и бормотал слова, не имеющие никакого смысла.
Я слышал, как отец позвал меня откуда-то издали, но ответить ему не смог.
Меня разбудило прикосновение, не взгляд и не звук: что-то твердое и холодное касалось моей кожи. Я медленно выплывал из сна: каждое новое ощущение, казавшееся вначале продолжением сна, по мере пробуждения все же оставалось, как остаются на берегу куски плавника после того, как отступает волна. Отец звал – меня откуда-то издалека. Но меня больше всего волновало, почему мои голые ягодицы и плечи соскальзывают с холодного стекла.
Я неподвижно сидел во тьме, уже полностью проснувшись, абсолютно голый и совершенно уверенный в том, что происходящее не является ни сном, ни видением. Я вытянул руки, и они уперлись в круглые стеклянные стены. Я попытался встать, ушиб голову, поскользнулся и неуклюже упал.
Я был заточен в сфере. Аналитическая сторона моего сознания, страдая от любопытства, задалась вопросом, как же я могу здесь дышать? Вслепую, на ощупь, я поискал отверстия для воздуха, но не обнаружил ни одного.
Я по– прежнему ничего не видел. Неожиданно я испугался, что ослеп. Сильно надавив пальцами на веки, я увидел плывущие вспышки света.
Но через какое-то время я заметил, что одна из вспышек не плавает беспорядочно в воздухе, как все остальные, а постепенно подбирается все ближе и ближе, мерцая – это была свеча в бледной пухлой руке. От этой свечи было зажжено множество свечей вокруг меня, и вскоре я увидел, что по-прежнему нахожусь в родительской спальне, в стеклянном пузыре, подвешенном над кроватью. Свечи стояли на принесенных с кухни тарелках, лежавших прямо на покрывале. Моя одежда в беспорядке валялась на полу. Обе мои сумки были опустошены, страницы книги сложены стопкой, а все остальное: монеты, ножи, кисти, пузырьки с чернилами, статуэтка Бель-Кемада – расставлено аккуратными рядами.
После того, как последняя свеча была зажжена, что-то массивное поднялось с пола. Вначале мне показалось, что это косматый темный зверь, но постепенно, когда мои глаза привыкли к темноте, я разглядел толстенную, необыкновенно уродливую женщину, испачканную кровью и нечистотами, казавшуюся совершенно голой и напоминающую одну из иноземных статуэток со множеством грудей. Но, когда она наклонилась к свету, я понял, что ее весьма экзотическая одежда состояла из частей расчлененных человеческих тел, без сомнения, когда-то принадлежавших ее врагам: ожерелье из зубов и ушей; снятая с рук кожа была обернута вокруг ее плеч, как боа; на спине торчали десятки кистей рук, сжатых в кулаки. Ее юбка, ничего, впрочем, не скрывающая, состояла из сушеных фаллосов, связанных вместе ремнями из человеческой кожи.
Она улыбнулась мне – ее черные, подпиленные треугольниками зубы разительно контрастировали с белым, как рыбье брюхо, лицом.
– Я привратник Школы Теней, – объявила она на языке Страны Тростников без какого-либо акцента. – Ты Секенр. Я знаю твое имя, а ты не знаешь моего. – Она рассмеялась, словно это было ужасно смешно. Она показала на сферу, на свечи, на мои вещи, разбросанные по полу. – Это делает меня сильнее. Не так ли? А? Мне так кажется. Ха! Глупый Секенр!
Она присела передо мой на корточки, буравя меня злобным взглядом. Кулаки у нее на спине раскрылись, и на ладонях оказались крохотные лица. Из каждого миниатюрного ротика шел дым, свивавшийся вокруг нее клубами. Все эти лица были искажены в крике, и их едва слышные голоса напоминали писк обитателей отцовской коллекции бутылок. Эти существа, без всякого сомнения, были в чем-то подобны им.
Я сел, скрестив ноги и из скромности прикрывшись руками.
Она посмеялась и над этим.
– Я уже подробно рассмотрела все твое тело, Секенр, и потрогала все, что мне хотелось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62