– Нет.
Она замолчала, словно мои слова поразили ее до глубины души, и снова взяла меня за руку.
– Значит, чародей не можетиметь друзей?
– Да, мне так кажется.
Она прильнула ко мне и нежно поцеловала в щеку.
– А я в этом совсем не уверена.
Я не нашелся, что сказать, поэтому просто промолчал. Долгое время мы сидели молча. Я почувствовал, что потею. Пот выступил у меня под мышками. Позади, за ширмами, смех, танцы и аплодисменты сменились хором труб и тяжелым барабанным боем. Но меня совершенно не волновало, что там происходит.
В темноте во время нашего одинокого бодрствования все, что я знал об этом мире, вся моя жизнь, все стершееся и потускневшее в памяти, безжалостно пронеслось передо мной. Мне многое вспомнилось: детские игры, люди, которых я знал, когда-то сказанные слова, но ярче всего – отцовская бабочка, которую он сделал из дерева и проволоки и оживил с помощью волшебства, когда я был совсем маленьким; какой красивой и нежной она была и как я плакал, когда она умерла, и свет померк на ее крылышках.
Просунув руки между столбиками поручня, я плотно сжал ладони, а потом развел их – там сидела крошечная огненная бабочка с золотисто-белыми крыльями, окаймленными по краям ярко-красными полосками.
Тика смотрела на нее широко открытыми глазами – ее рот тоже раскрылся в беззвучном возгласе изумления.
– Это тебе, – сказал я.
Она протянула руку.
– Нет. Пусть она сама прилетит к тебе.
Бабочка робко поднялась в воздух, чуть отлетела во тьму, затем вернулась обратно и, облетев несколько раз вокруг головы Тики, сверкая, приземлилась ей на лоб.
– О! Она теплая.
– Не бойся, она не обожжет тебя.
Так мы и сидели, а бабочка то складывала, то открывала свои крылышки. Вскоре мы прижались друг к другу; Тика заснула, положив голову мне на колени, а я разглядывал бабочку, пересевшую на ее щеку. Так я и просидел всю ночь, а в сером свете утра бабочка потускнела и растаяла.
Наше дальнейшее путешествие показалось мне тщательно продуманным и подготовленным турне по Нижней и Внутренней Гегемонии, прерывавшимся на несколько дней или даже недель в крупных городах, расположенных между Тадистафоном и Дельтой: в Акхносфоне, Горадасе, Моракисфоне, Дэр-эс-Ирраде и других. Госпожа Хапсенекьют завела собственный двор, словно была царицей, и временами особо отличившимся фаворитам дозволялось повидаться со мной. Я предсказывал судьбу. Я толковал смысл описанных мне знамений, или даже гадал по предметам, которые мне давали: сломанный зуб, кусок дерева, причудливо инкрустированный кинжал. Насколько правдивыми были мои пророчества, а сколько в них было обмана и какое участие принимали в этом все остальные чародеи, живущие во мне, я сказать не мог.
Однажды ко мне привели дочь благородного господина, которой, как мне сказали, овладел демон в форме змея с человеческим лицом. Он проник в нее, когда она купалась в реке.
Столкнувшись с подобным случаем, Секенр растерялся. Но Бальредон знал, как с этим бороться – старый Бальредон, который однажды побывал в необычном городе из камня высоко в горах неподалеку от устья реки, где почитали Рагун-Кемада, Бога-Орла. Я обратился к неоспоримому опыту Бальредона, и все остальное превратилось для меня в сон. Именно Бальредон, не прикасавшийся к живой плоти шесть веков, возложил руки на девушку, вошел в нее и обнаружил злого духа, обвившегося у нее вокруг сердца. Я мог только смотреть и слушать, как они с демоном общались в течение многих часов, иногда значительно более тепло и сердечно, чем мне того бы хотелось. Я уже начал побаиваться, как бы эти двое не заключили союз и не появились в нашем мире вдвоем: Бальредон в моем теле, как в новом костюме, а демон – внутри Бальредона; но в конце концов они поссорились, и наконец я, обливаясь потом и еле живой от слабости, проснулся на полу у кровати девушки, а от демона осталось лишь дымящееся пятно на моей вытянутой руке.
Бальредон ушел в глубину сознания. Мне кажется, лишь ревность Таннивара, Лекканут-На, Орканра, отца и всех остальных, кто жил внутри меня, даже тех, кого я не знал, спасла меня. Они не позволили Бальредону забрать то, в чем их обделили. Я слышал, как они шептали: «Он не будет владеть телом. Не будет». Вот, оказывается, чем я был для них – телом, резервуаром, вещью, которую можно использовать. Именно для этих целей отец предназначал мою сестру Хамакину. Всего лишь вещь.
Неку была страшно довольна этим чудесным исцелением. Весть о нем распространилась очень быстро. Она, бесспорно, приложила к этому руку. Теперь обо мне все говорили, как о «волшебнике госпожи Хапсенекьют». В каждом городе я становился предметом самых удивительных, иногда жутких историй.
Наш эскорт рос: ученые, философы, солдаты, офицеры, чиновники, огромное количество богатых бездельников, искателей приключений и множество прочих проходимцев, искавших благосклонности, а возможно, и руки знатной дамы. По мере нашего продвижения по реке мы полностью загрузили барку пассажирами: на судне скопились толпы народа, а всю палубу заполнили павильоны и палатки всевозможных форм и цветов. Вскоре нас стала сопровождать барка поменьше, затем три низко сидящих в воде быстроходных судна с треугольными парусами и наконец – военная галера, длинная и узкая, с одной скамьей для гребцов, с поднятым носом и кормой, стилизованными под свирепых речных коршунов.
Я коротал время на палубе главной барки, на корме за ширмами или, когда мне хотелось, у всех на виду, или в палатке, размеры которой позволяли мне лечь, растянувшись в полный рост. Кордон из вооруженных стражников охранял мое «уединение». Я чувствовал себя, как птица в клетке, которую кормят, о которой заботятся, но держат про запас, приближая к себе, лишь когда понадобится.
И все же Тика по-прежнему находила и время, и возможность приходить ко мне по вечерам, и меня поддерживало общение с ней. Она рассказывала мне о Городе-в-Дельте и о тех чудесах, которые меня там ожидают. Она пыталась обучить меня игре на музыкальном инструменте, который назывался цат, и мы часами сидели в темноте, пощипывая струны, наигрывая отрывки из песен, перешептываясь.
– Мама намерена стать царицей, – сообщила мне Тика однажды вечером.
– Я знаю.
– Ах, да. Волшебники все знают.
– Когда-то ты назвала меня наивным. Но разве это не очевидно?
Тика пожала плечами.
– Да, мне кажется. Люди боятся. Старый царь скоро умрет. В сатрапиях становится все неспокойнее, там все больше и больше стремятся к независимости, но кочевники заргати угрожают всем. Или все должны объединиться, или каждому городу придется самому заботиться об обороне, и многие из них падут. Так что существует очевидная возможность…
– Старыйцарь? – переспросил я. – Что-то мне не кажется, чтобы он был стар.
– Благословенный Венамон Четвертый правит Великим Царством Объединенной Гегемонии уже сорок семь лет, и боги хранят его.
– Но… но я был рожден на десятом году его царствования и…
Она покачала головой, немного напуганная моим замешательством.
– Тогда тебе должно было исполниться уже тридцать семь. Я почти совсем ничего не знаю о тебе, Секенр, но я уверена– тебе нет тридцати семи.
– Я ничего не понимаю.
– Я тоже. Возможно, у вас в Арнатисе по-другому ведется летоисчисление.
Разобраться в этой головоломке я не мог. Может ли такое случится, что отец отправил наш дом на двадцать двагода в будущее? Или я, перемещаясь из Города Тростников, потратил на путешествие двадцать два года, хотя мне показалось, что прошла всего пара месяцев? Неужели все мои друзья детства уже взрослые мужчины, а их сыновья – мои ровесники? А может быть, они уже благополучно забыли обо мне?
Тика поспешила сменить тему.
Позже мы лежали вдвоем в темноте. Она что-то неразборчиво пробормотала себе под нос и забралась рукой мне под одежду. Ее прикосновения были теплыми и ласковыми, и я почувствовал, что они доставляют мне удовольствие. Никто еще никогда не ласкал меня так.
– Тебе определенно не тридцать семь, – прошептала она.
Чуть позже она уснула в моих объятиях, а я поднял голову и долго смотрел на воду. Справа и слева от нас стояли на якоре корабли, их паруса были спущены, а по бортам горели огни.
Вдруг в гуще воды что-то засветилось. Мне показалось, что со дна поднимается громадный фонарь. Я наблюдал за происходящим без страха, словно это был сон, но, возможно, это и было сном, так как ни один человек ни на одном судне не видел этого, иначе раздались бы громкие крики.
Лишь в нескольких дюймах под поверхностью воды на спине плавала обнаженная великанша – казалось, она спит – она подплыла так близко к борту, что я, опустив руку, мог бы коснуться ее. Ее кожа, испещренная крапом, светилась, как куча угля. Постепенно я рассмотрел, насколько странным было ее тело: безногое, со змеиным хвостом от пояса и с перепонками между пальцев рук.
Она заговорила, но не вслух – как мне показалось, ее голос звучал прямо у меня в голове:
– Секенр, я приду, чтобы узнать тебя в грядущих столетиях, когда ты проснешься и обретешь собственное «я», тогда я тоже проснусь ото сна, в который погружена с самого рождения.
Тут она резко ушла в темную воду.
Незадолго до рассвета я видел души недавно умерших, бредущие по воде против течения в пасть Сюрат-Кемада. Я слышал их стоны, разносившиеся над рекой, подобно завываниям ветра, и понимал, что страну ожидают великие бедствия.
К югу от Ронастифона река круто поворачивала на восток, так что в более спокойные времена путешественники обычно высаживались на берег и отправлялись дальше по Царской Дороге, идущей по холмам, прозванным Горбами, и таким образом экономили несколько дней пути. Многие писатели рассказывали о том, как с их склонов впервые увидели Город-в-Дельте, а за ним – Море Полумесяца, сверкающее на солнце, подобно громадному гладко отполированному щиту.
Но мы не сошли с кораблей, и наша флотилия направилась в сторону восходящего солнца. Утром госпожа Неку собрала своих приверженцев на своеобразный военный совет. Меня туда не пригласили. Я сидел в одиночестве на складном стуле в своем крохотном убежище, наблюдая сквозь щели между деревянными ширмами за знатными господами, как они спорили, частенько указывая в мою сторону. Неку сидела, возвышаясь над всеми, на самом настоящем троне, а Тика устроилась у ее ног. Все присутствовавшие склонялись перед ними, один за другим.
После того, как совещание закончилось, Неку, сойдя ко мне на ют, устроила грандиозное представление. Вначале в мое убежище ворвалась целая толпа слуг, разобравших мою палатку, нарядивших меня с головы до ног, расчесавших мне волосы, начистивших мне туфли. Установили столы и стулья, и я вместе со знатными дамами и господами пировал за роскошным столом, в то время как молчаливые слуги приносили все новые и новые блюда и разливали все новые и новые вина.
Затем мы с Неку и с Тикой пересели за другой стол, стоявший в отдалении, и слуга принес сложенную доску. Госпожа Хапсенекьют устроила очередной спектакль, засев со мной и с Тикой за какую-то игру, в которой использовались и кости, и фишки, и карты. Я бурно запротестовал, так как не умел играть.
– Не важно, – прошипела Неку. – Просто делай вид, что играешь. Это должно принести нам везение и удачу.
Так что мы сели за игру. Я не имел ни малейшего представления о том, выигрываю я или проигрываю, делая тот или иной ход, как и о том, в чью пользу складывается вся партия в целом.
– Секенр, – заявила она, кладя в стакан три кости; в тот миг она выглядела очень неприятно: губы поджаты, черты неожиданно постаревшего лица обострились и искривились, а пальцы напоминали обтянутые кожей когти. – Секенр, клянусь, ты самый необычный ребенок из всех, кого я знала. Твои глаза. Ты ни разу не моргнул. Ты смотришь на меня, как рыба.
Я сложил ладони и подался вперед.
– Я чародей, госпожа. А вдруг мне уже тысяча лет, и я совсем не ребенок?
– Из того, что мне рассказывает моя дочь…
Я с упреком посмотрел на Тику. Она отвернулась.
– Не важно, – продолжала госпожа Неку. – Секенр, я дала тебе обещание и намерена его выполнить. Делай то, что я скажу, и получишь награду. Ты будешь жить во дворце. Любое твое желание будет выполняться мгновенно. Тика говорила мне… – Вновь дочь отвернулась от нее, резко побледнев, – что ты увлекаешься… каллиграфией. Не важно, связано ли это с твоей магией или просто хобби, но ты сможешь позволить себе любой скрипториум*. [Помещение для переписывания рукописей]
Неожиданно с носа барки донеслись крики; Неку и Тика обернулись.
– Что случилось, мама?
Госпожа Неку нетерпеливо махнула слуге и отослала его выяснить, в чем дело. Я развернул свой стул, чтобы лучше видеть происходящее.
Небо застилал черный дым. Мы медленно огибали речную отмель, рассматривая обуглившиеся руины города на западном берегу – его стены были разрушены в нескольких местах сразу. Пожар в цитадели еще бушевал вовсю.
Люди на барке в ужасе закричали. Госпожа Неку сделала знак, отгоняющий злых духов.
Я заметил длинную цепь столбов с сожженными трупами вдоль всего берега реки. Кое-где на них еще шевелилась темная масса.
– Боги! Боги милосердные! – вырвалось у Тики.
Госпожа Неку выкрикивала приказы. Барка поплыла быстрее, смещаясь к середине реки, остальные суда последовали за ней. Военная галера шла между нами и уничтоженным городом.
– Это был Ран-Ис-Тэ, – сказала Неку. – Здесь мы должны были сделать последнюю остановку перед столицей… И представить себе не могла, что заргати могут зайти так далеко.
– Возможно, старый царь умер, – предположила Тика.
– Это мы выясним уже достаточно скоро. Кто знает? Но даже его смерть может послужить нашей цели, как бы прискорбно все это ни было. – Она потянулась ко мне и взяла за руку – ее ладонь была сухой и твердой, как ствол дерева. – Мне понадобится твоя помощь, Секенр, – сказала она. – Действительнопонадобится. На самом деле все, быть может, будет зависеть только от тебя.
Я продолжал смотреть на нее, не моргая, как рыба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62