-- Это гуси, гуси! -- вскричал пораженный Витюша.
-- И лебеди, Тюхин, лебеди!
А птицы были все ближе, ближе! И вот -- обдав ветром, они пронеслись над
островом Ивана Блаженного. И первой была лебедь белая -- Христина Адамовна, за
ней лебедь черная -- Виолетточка, а далее -- строем по ранжиру -- гуси, елки
зеленые: гусь Гибель, гусь Гусман, гуси -- Петров, Иванов, Сидоренко, Петренко,
Иваненко, Сидоров, Крокодилов, а замыкал эту странную небесную компанию опять
от всех отстающий (пропади оно все пропадом!), примкнувший к белым гусям по
случайности, серый, тот еще гусь Гуськов. С трубными кликами гуси-лебеди
полетели прямиком на рдяный восток, все выше, выше, пока не скрылись в
облаках...
-- Ну вот, и эти улетели, -- прошептал Витюша.
-- Так ведь перестреляют же, человеки с ружьями перестреляют, -- в тон ему
грустно вздохнул Григорий В.
-- И все равно, все равно...
А вскоре островок затрясло. Откуда-то из-под земли началось низкое,
сопровождаемое вибрацией, густое трансформаторное гудение, такое сильное, что
они попадали на колени.
-- А это, это еще как понимать?! -- вскричал побледневший Тюхин.
-- Господи, да вы что, святая простота, и сейчас не догадываетесь?! -- эти
слова слепец-провиденциалист прокричал почти весело, а удивление, которое
запечатлелось при этом на его лице, было прямо-таки неподдельным. -- Вам
подсказать -- или вы сами?.. Подсказать?..
-- Да говорите же, черт вас побери!
-- Так ведь это вы должны мне объяснить, каким таким фантастическим образом он
сумел докопаться до капитанского мостика... Ну что вы на меня... м-ме...
вытаращились?! Да-да, я имею в виду вашего обожаемого старшину Сундукова. У
него что там -- экскаватор оказался под рукой?..
-- Экскаватор?..
-- Ну, а что же по-вашему?! Здесь ведь метров сорок в глубину!
-- До чего? -- с трудом вымолвил рядовой Мы.
-- До вашей летающей тарелки , чудо вы природы!..
То, что Тюхин услышал в то незабываемое утро, было столь невероятно, что
поначалу он просто-напросто не поверил. Без тени улыбки на лице Г. В. заявил,
что там, внизу под ними -- та самая боевая военно-космическая дурында
адмирал-старшины Сундукова, которую Тюхин не только серьезно повредил, ударив
об купол Исаакиевского собора, но, что гораздо страшнее, путем беспорядочного
нажатия на всевозможные кнопки перетрансформировал в некое подобие
уэллсовской машины времени. Увеличившийся в размерах до 1,5 км в диаметре
супер-гипер по некоей совершенно неописуемой, почти мистической траектории
усвистал в земной 1963 год. Подобный обезумевшему метеору, он промчался над
Европой по касательной и, задев ее в районе немецкой земли Саксония-Ангальт,
как бы срезал часть советского военного гарнизона с прилегающими к нему
окрестностями и все по той же, инициированной вредоносной рукой Тюхина,
параболе, возвратился в Парадигму Четвертой Пуговицы (ПЧП), где, ослепительный,
как солнце, и свалился на головы сидевших в лодке у Бруклинского моста -- как
раз напротив Смольного -- двух незадачливых химероидов, одного из которых звали
Ричардом Ивановичем, а другого, соответственно, Тюхиным...
О, это было неслыханно, немыслимо, непостижимо!
-- Теперь понимаете, минхерц, что это за гудение? -- топнув ногой по крыше
спецхранилища, вскричал возбужденный Г. В. -- Это ведь он... м-ме... двигатели
включил на прогрев!
-- Двигатели... -- убито отозвался Витюша. -- О... так вот... так вот каким
образом он попал-таки на корабль!.. А мы? А что будет с нами?..
Земля тряслась, как в конвульсиях. Тюхина вдруг прошиб такой холодный пот, что
трава рядом с ним разом заиндевела. Его колотило, как с похмелья, зуб не
попадал на зуб, мысли разбегались, как свидетели и очевидцы с места
происшествия.
-- На прогрев... а х-холодно-то как... -- бормотал он, разом постаревший,
испитой, так толком и не перестроившийся. -- Во елки... А они улет-тели...
улете-ели!.. Она же совсем ряд-дом, Земля... Видели?.. Так что же д-делать,
а?..
-- В-вы у меня спрашив-ваете?! -- трясясь точь-в-точь, как Тюхин, продребезжал
товарищ по несчастью, такой же сизый, жалкий. -- Д-думайте, Т-тюхин, думайте,
в-вы же у нас м-мастер на всякие выд-думки...
И Тюхин, он же -- Эмский, он же -- рядовой Мы, он же -- просто Витюша, а если
хотите -- Тюха, перестав вдруг дрожать, каким-то странным, отрешенным от
действительности взглядом слепца-провиденциалиста глядя сквозь спутника, сунул
два пальца в рот и вытаращился.
-- Э... Э!.. Минуточку! -- отпрянул заподозривший недоброе Г. В.
Но тут Витюша, бледный, как сомнамбула, поднялся на ноги и неожиданно для
товарища засвистел, да не как-нибудь, а тем диким, совершенно хулиганским,
свербящим в ушах поселковым, времен его отрочества, свистом, каковой по всей
Зеленогорской ветке -- от Рощино до Скобелевского проспекта -- так и звался
песочинским!..
Это вы, господа, изволили утверждать, что чудес на свете не бывает?! Откуда-то
далеко-далеко из тумана -- заметьте, морозного, господа! -- в ответ на Витюшин
свист раздалось вдруг нетерпеливое конское ржание, и вот -- зацокало, да так
звонко, прямо как в песне про буденновцев, елки зеленые. По морю, яко посуху,
прямиком на их злосчастный остров скакал конь. Лед под его копытами звенел.
Черная вольная грива неоседланного крылатого рысака развевалась по ветру.
Оскальзываясь, на гладком и прозрачном, как стекло, покрове верный конь
Витюшиного вдохновения взбежал на необитаемый остров и, копнув гулкую,
промороженную компрессорами сундуковской супер-хреновины, землю радостно
оскалился. Фикса, знаменитая золотая фикса ослепительно сверкнула в верхней его
челюсти, с правой стороны!
-- О! -- не веря глазам своим, воскликнул Тюхин. -- Это ты, ты?! Ты
откликнулся, примчался!.. Нет, вы видите, видите, Григорий... да как вас там, в
конце-то концов!..
-- Викторович, минхерц, как же иначе, -- любовно похлопывая коня по крупу,
ответствовал Г. В.
-- Нет, вы видите, кто это такой?! -- ликовал Витюша, не обративший ни
малейшего внимания на только что прозвучавшее откровение этого старого пердуна.
-- Узнаете?..
-- Да как же не узнать! Он! Как есть, он -- товарищ майор... м-ме... Лягунов,
ваш, Тюхин, бывший непосредственный начальник, и хлопнул, мерзавец, Василия
Максимовича теперь уже по животу, и по-хозяйски потрепал его за холку!..
Глава двадцатая
Возвращение на круги своя

По этому поводу мне пришло в голову, что может быть и пресловутый Пегас от страха сделался летучим и прозван пернатым за то, что прыгал в вышину и доскакивал почти до самого неба, на самом деле в ужасе уклоняясь от огненосной Химеры.
Апулей. "Метаморфозы"
На
море-акияне, на острове Блаженного Вани, стоял себе конь о двух крыльях, об
одном златом зубе, о четырех некованных копытах, со вчерашнего все еще соловой
масти, в крупное моченое яблоко, по кличке -- Пегас, по должности -- командир
Батареи Управления Миропорядком (БУМ). Прихваченная морозцем лебеда сочно
хрумкала на его лошадиных зубищах. Задумчиво помахивая большой умной башкой,
конь Василий Максимыч мирно пасся, предусмотрительно подкрепляясь перед долгой
и опасной дорогой.
Утренник отпустил. Оттаявшее море зябко плюхало в тумане. Смолкли исторгавшиеся
из преисподней звуки, прекратился трус земной. Потерпевшие -- Тюхин и другой,
временами до такой степени непохожий на Тюхина, что его можно было бы принять
за Тюхина навыворот, -- худые, до сих пор дрожащие от холода потерпевшие,
прижавшись спинами друг к другу, как пивные ларьки на Саперном, отогревались на
первом за все время их несусветной одиссеи солнышке.
Бесконечно долгое странствие вокруг тьмы подходило к концу.
Товарищ майор благодушно помахивал хвостом, нет-нет да и фыркал от удовольствия
и, кося на Тюхина выпуклым карим глазом, как бы с насмешливой отеческой
укоризной говорил ему: "Ну что, рядовой Мы, поди уже и забыл, как осчастливил
меня из помойного ведра с ног до головы, включительно?! Ничего-ничего -- я
теперь не в претензии. А что касается провианта, то эмпирейской, гори она
огнем, траве забвения куда как далеко до нашенской родимой лебеды!" И он,
вздыхая, хрумкал и хрумкал, и от его большого, гомерически сильного, тела валил
пар.
Когда багряный, неяркий сквозь дымку, феномен высунулся из-за горизонта
наполовину, земля под ногами опять затряслась, только на этот раз так мелко,
что зубы зазудели, как это бывает, когда лбом прижмешься к трамвайному
стеклу.
-- А вот теперь он, похоже, добрался до главного... м-ме... трансмуратора, --
вполне будничным голосом откомментировал Григорий Викторович.
-- И это... и что? -- шмыгнул носом рядовой Мы.
-- А ничего хорошего, наказание вы мое! Драпать отсюда надо, и
незамедлительно!..
-- Ну что ж, я готов, -- сказал Тюхин и, сделав умственное усилие, уточнил: --
Мы с товарищем майором -- всегда... это... готовы. А вот относительно вас,
магистр...
-- Вы хотите сказать, что Боливар двоих не вынесет?..
-- В самую десятку... в яблочко, -- сокрушенно подтвердил Тюхин, косясь на
камуфлированного под коня вдохновения товарища майора.
-- Итак, вы готовы бросить меня здесь на произвол судьбы. Правильно я вас
понял?
-- Ну... -- смешался Витюша. -- Так ведь это... ну а что делать-то? Из-за этих
крыльев на нем и одному-то...
И слепец-провиденциалист снял свои черные очки и, вздернув бороденку, блаженно
зажмурился.
-- Тюхин, скажите честно, -- мягко сказал он, -- ведь поди спите и видите мою
лютую погибель. Был бы "стечкин" или на худой конец "макаров" под рукой, так
небось бы... м-ме... и не задумываясь, как свои часики -- навскидку!.. А?.. И
ведь каков расклад: положение, как говорят господа революционеры,
архикритическое. Боливар, вы правы, двоих категорически не вынесет. Разум
нашептывает: да придуши ты его, гада, голыми руками -- подумаешь, одной
нечистью на свете меньше станет... Ведь говорит же, ну сознайтесь!..
-- Говорит! -- вздохнул Тюхин.
-- И -- браво! И -- молодцом!.. Вы что думаете, я тут вам морали собрался
читать?! Да на вашем бы месте... м-ме...
Он заморгал глазами, седая эспаньолка его маленько затряслась -- от смеха ли,
от плача -- поди разбери этого ирода, такого же, как Тюхин, сутулого,
испещренного несчетными шрамами, боевыми и трудовыми.
-- Ну так а что делать?! Ну это... ну давайте проголосуем...
-- Браво-браво-браво! -- задумчиво глядя на солнце, сказал Зоркий. -- Вот он
вам -- плюрализм! Так сказать, демократия -- в действии!.. Эй, Василий
Максимович!.. Товарищ майо-ор! А вы, ежели не секрет, за кого: за либералов,
али за коммунистов?.. Ах, вы за беспартийного с некоторых пор марксиста
Тюхина!.. Виктория, Викторушка! Ваша взяла. Полномочный представитель темных
сил опять оказался... м-ме... в меньшинстве... Увы, увы! Прискорбно, как
говорится, но факт, полноводный, впрочем, как река. Так и хочется, Тюхин,
припасть к ней воспаленной губой и -- напиться, ах напиться, как только вы
умеете!.. Но вот ведь какая незадача, несообразительный вы мой: избавиться вам
от меня, как это не прискорбно, не удастся! Ни сегодня, ни завтра, ни, как
подсказывает мой третий глаз, через грядущие... м-ме... тысячелетия!
Вибрация усилилась, почва под ногами опасно всколыхнулась, они отпрянули друг
от друга, как чужеродные, но тут же, ловя равновесие, потянулись в невольные
объятия с беспомощно простертыми руками.
-- Да чего вы тут несете?! -- вскричал Витюша. -- Прямо чушь... ерунда
какая-то!.. Ой, да держите же вы меня!..
-- Какая же, к чертям собачьим, чушь?! Да вы что -- не дуалист, что ли?! И не
хватайтесь вы за меня, сам еле стою!.. Ого, а вот и митютюрки летят!.. Нет,
ведь это надо же -- мы гибнем, а они..
-- Кто-кто?!
-- Митютюрки короткохвостые, тютюнорские!.. Да вон же, вон они!..
И в который раз уже Витюша купился, с разинутым ртом устремил взор по
указанному направлению, но никаких таких митютюрков, как ни пялился, не
разглядел, а когда повернулся к Григорию Викторовичу, с намереньем сказать ему
пару ласковых, этого мифотворца уже как ветром сдуло, в своей подлой манере, он
исчез, растворился в воздухе, будто его никогда и не было!..
И Господи, Господи! -- гул подножный, словно бы в ознаменование этого события,
смолк, земля, как по мановению, усмирилась. Теплым весенним шорохом тающего
льда пахнуло Витюше в лицо. Ослепленный во всю просиявшим солнцем, он
зажмурился, вздохнул раз, другой, да так вольно, так свободно, как при
социализме, Господи!..
-- Слава Тебе... -- прошептал он облегченно и вдруг заплакал.
А солнце поднималось все выше, выше и чем ярче оно светило, тем темнее, четче
становилась тень, которую отбрасывало нагое Витюшино тело, точно такая же, как
Тюхин, нескладная, только вот ведь какая невидаль: почему-то по-дзержински
козлобороденькая, да еще вразнотык, не в рифму Тюхину -- делающая пальцами
аллегорический нос неведомо кому...
-- По коням! -- торжествуя, воскликнул дождавшийся наконец своего дембиля
рядовой Мы.
В один прыжок, как и подобает истинно русскому человеку, в жилах которого,
помимо татарской, -- по одной прабабушке -- текла еще и цыганская -- по другой,
-- кровь, в один скок оседлал он своего верного Пегаса, и пятками пришпорил
его.
О-о!..
О можно ли передать неописуемое ощущение окрыленности тому, кто ни разу в жизни
не изведал его?! Земля, как в прокрученной наоборот ленте
парашютиста-кинооператора, ушла вдруг из-под ног. Василий Максимыч сразу
заложил крутой вираж, и горизонт вместе с солнцем запрокинулись, встали на
попа, но вот все выправилось, в ушах завыл ветер, волосы встали дыбом, но не от
страха, о нет!..
-- Вот и мы, и мы летим! -- закричал ошалевший от восторга Тюхин.
-- В Эмпи-иррре-и? -- косясь и скалясь, проржал товарищ майор.
-- Да-да, назад, в империю!.. Домой, домой!..
Они сделали еще один, прощальный, круг над руинами родной части и звонким
петушиным криком встретил и проводил их вспорхнувший на обгорелую трубу казармы
товарищ старший лейтенант Бдеев, красногребенный, плещущий пестрыми бретерскими
крыльями.
О кто бы знал, кто бы знал, какие слезы туманят взор, когда возвращаешься с
того света на Родину!..
. . . . . .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26