-- Эх! -- грудным голосом вскричала Христи- на Адамовна. -- Эх ты, тюха-матюха,
один хрен, два уха! Где? Где ты, Виолетточка, видишь мужиков?.. Эх, да разве ж
мужики это, не мужики, а дети малые!
Решительными, по-мужски широкими шагами, пышногрудая (в моем вкусе!) Христина
Адамовна Лыбедь взошла на торжественную трибуну и одной левой, как муху со
скатерти, смахнув встрепенувшегося было Рихарда Иоганновича, простерла свою
могучую длань вперед:
-- Дети мои! -- берущим за душу голосом вскричала она. -- Ох вы, детушки ж вы
мои, ой расхоро-оши-и! Ох, как гляну я на вас, так и сердце кровью
обливается-а!.. Ой да все такие бледненькие, необихоженные, это как же вы без
выпивки, без баб да существуете-э? Поди, дрочите, касатики, ой да в казенных
коечках! В увольнениях, поди, часики пропиваити-ии!
-- У-у, заголосила кликуша! -- прошептал, с трудом вставая на ноги, вторично
поверженный Рихард Иоганнович. -- Вечно вы, Тюхин, все... м-ме... испортите. Ну
понятно -- локтем по челюсти, но зачем так сразу кандидатуру снимать?!
-- Р-разговорчики! -- величаво полуобернувшись, рявкнула Христина Адамовна. --
И вы, кровиночки вы мои, этому четырех-ы-глазому ой не верьте ой да попусту! Он
ведь, хлюст, обманет вас, ой спровоци-ируи-ит! Морда подлая, чертячья,
худыщавы-я-аа, бородюшечка козлячья, взяться не за что!..
-- Да вы что тут себе позволяете, -- взвился мой товарищ по несчастью. -- Мало
того, что у меня очки в вашем заведении прямо со стола спе...
Рихард Иоганнович не договорил. Кулак, тяжелый, как та чугунная фиговина,
которой заколачивают сваи, обрушился на его многострадальное темечко! Он так и
сел, разведя в непроизвольном книксене колени в стороны, а посидев какое-то
мгновение в позе индийского йога, с костяным стуком опрокинулся на спину.
-- Виолетточка, туш! -- всплеснув белыми, как лебяжьи крылья, ручищами,
вскричала Христина Адамовна. Рявкнул инструмент, гоготнул товарищ комбат. --
Васька, а ну, сивый ты мерин, тащи сюда бачок! -- скомандовала наша
кормилица.
Сопровождаемый бодрыми, но напрочь лишенными всякого намека на мелодию, воплями
аккордеона, на просцениум, то есть я хотел сказать, на промежуточное между
трибуной и публикой пространство, пародийно игогокая выбежал Василий
Максимович, запряженный в кухонную тележку со стоявшим на ней трехведерным
бачком.
-- Ой, сыночки ж вы ж мои, ай ежели не я, то кто ж об вас и позаботитсы-ы? --
запричитала начальница пищеблока. -- Ай подходите ж вы к бачку, ой да по
очереди, угощайтися компотиком с бромбахером! А уж коли вы за нас
проголосуити-и, будет завтра вам борщец со свининкою, отбивные будут вам с
эскалопами, шницелечки будут вам с антрекотами!..
Признаться, поначалу меня просто покоробило от такого безудержного популизма,
но вдруг я вспомнил, как пару часов назад из диких зарослей бурьяна за
штурмовой полосой выскочил невесть откуда взявшийся здоровенный боров, я
вспомнил его хрюканье, его маленькие, с белесыми, как у Хапова, ресницами,
глазки, искательно устремленные на меня, я вспомнил это вполне упитанное,
невзирая на всеобщий пост, неотступно следовавшее за мной аж до клуба животное,
вспомнил -- и вдруг... и вдруг поверил выступающей.
-- Кореша, не боись! Порошочков в компотике нету, сам пробовал! -- громко, на
весь плац, оповестил я.
-- Налетай -- подешевело! -- заржал Василий Максимович. -- Уклоняющимся --
триста тридцать три благодарности, вне очереди!
Волнение пошло по рядам. Первым из контингента выщепился проныра Шпырной.
Отхлебнув из предложенного Виолетточкой ополовника, он задумчиво почмокал
губами и подтвердил:
-- Он! Девяностошестиградусный!
Мгновенно сформировалась очередь. Пользуясь возникшей суматохой, я сволок
Рихарда Иоганновича с трибуны на клумбу с настурциями. Мой несчастный спутник
был плох: взор его блуждал, бороденка подергивалась.
-- Шестьсот шестьдесят шестой, я -- тринадцатый. Как слышите меня? Прием! --
бормотал он.
... И вот уже час, как я сменил на "коломбине" Кольку-Артиллериста, и мы ждем,
и Кочумая все нет и нет, и слышно, как на плацу пляшут цыганочку: "Эй,
чавэла!.." А вот и Христина Адамовна. Ай да голосище! Вот это да, вот это я
понимаю!
Дывлюсь я на нэбо
Тай думку гадаю:
Чому я... не лебедь, (Гы-гы-гы!)
Чому не литаю?..
Кто,
кто сказал, что и на том свете тоже скучно, господа?..
Ефрейтор Кочумаев разбудил нас в шестом часу утра. Он был на удивление трезв, а
новости его были самые неутешительные. Пятнадцать минут назад умер в санчасти
Ваня Блаженный. Полученное им на третьем посту пулевое ранение в рот оказалось
смертельным. В отсутствие сбежавшего к противнику подполковника Копца
санинструктор Бесмилляев и фельдшер Негожий сделали все, что могли: они
загипсовали ногу, сломанную часовым при падении с вышки, ввели ему магнезию
внутривенно и положили раненого под кварцевую лампу, где он и скончался, не
приходя в сознание.
-- Смерть героя была легкой, -- сказал батарейный писарь Женька Кочумай. --
Умер он, улыбаясь. Я сам видел.
Он всегда улыбался, наш бригадный свинарь. На гулянке, устроенной в честь его
проводов в Армию, захмелевший дружок ахнул его по уху подвернувшейся под руку
чугунной сковородкой. Ваня начал глохнуть. Уже на пятом месяце службы после
каждой команды а мы стояли с ним в строю плечо к плечу, на самом что ни на есть
правом фланге! -- после каждой команды он переспрашивал меня: "Чего-чего он
сказал?!" А в кино с ним и вовсе было невозможно: однажды, после очередного
неуместного вопроса я, не выдержав, рявкнул ему в ухо: "Смейся, елки зеленые!"
И Ваня, один-единственный в зале, радостно захохотал, глядючи на экран, где
Никита Сергеевич Хрущев агитировал колхозников произращивать кукурузу.
Целый год из него пытались сделать классного радиста: с передачей на ключе еще
кое-как получалось, а вот с приемом не заладилось. Улыбаясь, он, как
зачарованный, сидел с наушниками на голове и с карандашом в руке, даже когда
тренажер отключали. "Ты чего там слушаешь, Маркони?" -- как-то поинтересовался
Боб, в прошлом моряк.
От рядового М. -- свидетелю и очевидцу В. Т.

Но здесь вновь все происшествие скрывается туманом, и что было потом решительно неизвестно.
Н. В. Гоголь. "Нос"
Ну
что, поди, думал, уже и не напишу? Чего греха таить кое-какие предпосылки к
этому были: дошло до того, что вчера среди бела дня с "коломбины" свинтили
передние колеса. Бежал на обед -- были, а когда, налопавшись свининки,
вернулся, их не стало, как Германской Демократической Республики. Да и вообще
тут творится такое -- Шекспир бледнеет!.. Впрочем, об этом как-нибудь в другой
раз, в иной, более располагающей к патетике, обстановке. А сейчас о земном, о
нашем с тобой, Тюхин, самом насущном: о творчестве. Ты как там -- хорошо
сидишь? Стул под тобой, часом, не ломаный? Ну, все одно -- возьмись, на всякий
случай, за стол, а лучше за стеночку, а то еще, неровен час, упадешь.
Романчик-то я, в некотором смысле, завершил ! И слово "Конец", как
ведется, написал и "ай да, сукин сын!" воскликнул, только вот в пляс не
пустился, да и то исключительно из опасения нарушить равновесие на лишившейся
колес "коломбине"... Чувствуешь слог? Это все он -- мой роман о Зеленом Зюзике!
А может и не о Зюзике, может, и вовсе не о нем, совершенно не о нем, правда,
выяснилось это, Тюхин, в самый последний момент и так странно, так вопреки
задуманному... Ну да -- все по порядку!..
Итак, мы остановились на том, что юный наш герой, по странному совпадению, тоже
Тюхин, так и не повесился. Более того, -- он обрел друга, и такого, бля,
задушевного, что хоть стой, хоть падай, а полежавши, поднимайся и тащись опять
на чердак с веревочкой. То и дело часики на руке у Витюши чирикали и он слышал
канифольный, за душу берущий голосок Зеленопупого Зануды: "Застегни пуговицу! У
тебя пуговица на гимнастерке расстегнута!", или -- "Ты почему не отдал честь
товарищу сержанту Филину? Это нарушение Устава! Немедленно вернись назад и
отдай ему честь!", а то и того хлеще: "Ты не забыл с какой ноги нужно начинать
движение в строю?.. Нет, назови конкретней! Я боюсь ты опять все перепутаешь!"
А однажды после отбоя эти чокнутые часики щебетнули засыпающему Тюхину: "У тебя
опять кака!" -- "Какая еще "кака"?!" -- подскочил Витюша. "Внимание, цитирую:
"И был рассвет, как атомный удар..." "Как а..." Получается -- "кака". Неужели
не слышишь? У тебя что, поэтический слух отсутствует?" -- "Доста-ал!" --
зеленея от злобы, простонал Витюша и в сердцах засунул этого новоявленного
Крыщука* в голубую пластмассовую мыльницу.
Одним словом, дошло до того, что когда однажды солдатик открыл мыльницу и не
обнаружил в ней часиков, он даже вроде как и обрадовался. "Ну что ж, значит,
так надо, -- философски подумал рядовой Тюхин... Минуточку-минуточку! Да что же
это я! Не Тюхин, а конечно же -- Эмский!.. "Ну что ж, значит так надо, --
подумал рядовой Эмский, чуть было не ставший, по причине на глазах
прогрессирующего авторского склероза, Тюхиным. -- Пропали и пропали. Мало ли!
Вон из клуба беккеровский рояль пропал -- и ничего! И небо на землю не рухнуло,
советская власть не кончилась!.."
Впрочем, ровно через сутки часики обнаружились у Витюши под подушкой. После
команды "подъем" он, зевая, сунул туда руку и аж вздрогнул, нащупав нечто
круглое, шибанувшее его электрическим током. "Меня Шпырной украл! -- зашипел
Зюзик на ухо солдатику. -- Это неслыханно! Надо немедленно доложить товарищу
майору Лягунову!" -- "Ну уж ты это... Скажешь тоже", -- пробормотал Витюша,
испуганно оглядываясь.
Долго ли, коротко -- пришла, наконец, пора уезжать в строго засекреченный
Тютюнор, на ракетные стрельбы. "Если отличусь, меня оттуда в отпуск пошлют", --
размечтался Витюша. -- "В качестве свидетеля и очевидца?" -- восхищенно чирикал
его задушевный друг. -- "В качестве отличника боевой и политической
подготовки!"
И вот однажды бригада погрузилась в эшелон и покатила на восток, в ту самую
сторону, где по утрам всходило красно солнышко, куда улетел, панически нажимая
на кнопки, небесный друг и товарищ (но не брат) Зеленого Зюзика по имени
Марксэн. Без всяких происшествий, как будто ее и не было вовсе, миновали ГДР,
потом, когда рано на рассвете в стенку телятника долбанул булыжник, бывалые
солдаты воскликнули: "Ого! А вот уже и Польша!" Тут уж рядовой Эмский и вовсе
перестал спать. Стоя на коленках на втором ярусе нар, он неотрывно глядел в
отпахнутый наружу прямоугольной формы вентиляционный лючок теплушки, боясь
прозевать свою любимую Россию.
Родина началась рано-ранешенько сразу же после моста через знаменитую реку Буг.
Первым, кого увидел Витюша, был небритый беззубый дедок с желтым флажком в руке
и настежь распахнутой ширинкой. "Эй, дедуля, -- ласково окликнул рядовой
Эмский, -- середыш-то застегни, простудишься!" На что дедок ему незлобливо
ответствовал: "Ни фига, внучек, просморкаимси!.." И дивная эта фраза тотчас же
аукнулась музыкой на мотив "Кирпичиков" в отзывчивом сердце Витюши.
Сразу же после границы начались маневры. Сбивая со следу коварных агентов
империалистических разведок, эшелон сначала свихнул на юг, к Одессе, потом
среди ночи, круто вдруг сменив направление, рванул на север -- через Львов и
Вильнюс, аж до самого Пскова, где, опять же под покровом темноты, взял наконец
истинный курс -- на юго-восток, за Волгу, к стартовым площадкам самого
засекреченного полигона в мире. Ехать пришлось, почитай, через всю страну.
Стучали на стыках колеса, радостными возгласами встречали сослуживцы солдатика
самых прекрасных девушек на свете, но Витюша в этих восторгах, увы, уже не
участвовал. Черт его знает, как это произошло -- то ли съел что-то не то, то ли
надуло злым ветром, но сразу же после Бреста все лицо Витюши обметала какая-то
пузырчатая, гнойная, засыхающая струпьями, дрянь. Болячки невыносимо зудели. А
тут еще, в довершение всего, прямо-таки нелегкая дернула солдатика обратиться в
санчасть. "Эти инфехсий!" -- ужаснулся чучмек Бесмилляев и безжалостно,
буквально с ног до головы, расписал Витюшу ляписом. Теперь уже днями и ночами
Эмский пластом лежал на нарах. Высовываться в окошко не было никакого желания,
особенно после того, как он услышал в свой адрес: "Девки! Глянь какой
марсианин! Глянь какой зеленый, етитский корень!" -- "Ничего они не понимают,
-- утешал его Зашифрованный Зюзик, -- зеленый цвет -- самый прекрасный, самый
оптимистический свет во всем мироздании. А что касается твоего нового
стихотворения, то в третьей строчке взамен слова Россия я бы рекомендовал тебе
употребить словосочетание -- <<мое дорогое, вовеки незабвенное
Отечество>>". "Ты чего, сдурел, что ли?! -- нервничал Витюша. -- Это же
весь ритм нарушит! Это не по правилам!" -- "Ну и что, что не по правилам, --
упорствовал Зюзик. -- Зато как хорошо!.."
Миновали Тамбов. Долго вслед эшелону махал замасленной армейской шапкой
демобилизованный солдат Дедулин, стоявший на крыше трактора. Когда он наконец
скрылся из виду, Витюша вынул из кармана подаренную Дедулиным гайку и со
слезами на глазах понюхал ее. "Ну чего ты ее все нюхаешь и нюхаешь? -- ревнуя,
зашипели часики. -- Ну объясни мне, пожалуйста, чем она таким особенным
пахнет!" И Витюша, уже с трудом сдерживаясь, скрипел зубами: "Тебе этого не
понять!"
Чаша терпенья переполнилась, когда подъезжали к Волге. "Ну, хорошо!" -- сказал
Зюзик. -- "Если уж так хочешь, шут с тобой поступай в Литературный. Договоримся
так: ты будешь творить, а я буду осенять тебя гениальными замыслами. То есть, я
стану твоим творческим гением. Но только -- чур! -- не поэтическим!" -- "А
каким же?!" -- подскочил Витюша. -- "Ты станешь единственным в мире теоретиком
и практиком социалистического мфусианизма." -- "Что-о?!" -- взвился Витюша и на
этот раз не только засунул этого засранца в мыльницу, но еще и завернул его в
сопливый носовой платок, а мыльницу -- в полотенчико: это чтобы он там сидел,
говнюк, и не вякал, елки зеленые!
Больше никогда в жизни рядовому Эмскому так не спалось, как в том эшелоне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26