Зажав камень в ладони, воскрешенный медленно поднялся: смуглый,
обнаженный, с красивым скульптурным лицом. Он молча протянул к
Конану руку, в которой пульсировало Сердце Арумана. Циммериец
взял его, но не избавился от ощущения, что принял дар из пальцев
трупа. Видимо, нужные заклинания так и не были закончены, ритуал
не был доведен до конца... и жизнь этого человека так
окончательно и не вернулась в его тело.
- Кто ты? - с трудом произнес Конан.
Ответ был произнесен совершенно безразличным тоном, напоминавшим
стук капель воды, падающей со сталактитов в подземной пещере.
- Я был Тхотмекримом. Теперь - мертв...
- Выведи меня из этой проклятой пирамиды! - приказал циммериец,
не в силах сдержать дрожь.
Ровным механическим шагом "мертвец" пошел к дверям. Еще раз
окинув прощальным взглядом длинные шеренги саркофагов, трупы у
алтаря и лицо китайца, уставившегося мертвыми глазами в пляшущие
тени, Конан последовал за своим новым проводником.
Блеск пылающего Сердца освещал темный тоннель, словно роняющая
золотые капли волшебная лампа. И в этом необычном свете один раз
на границе тьмы мелькнул силуэт мраморного тела - это княжна
Акиваша отступала перед светом. Одновременно с ней в темноте
растворились и другие, еще менее похожие на людей темные фигуры.
Воскрешенный молча шел вперед, никуда не сворачивая. Конана,
обливавшегося холодным потом, вновь стали одолевать беспокойство
и подозрения. Можно ли было быть полностью уверенным, что это
странное привидение прошлого приведет его к выходу? И в то же
время он понимал, что в одиночку он никогда не разгадает
ошеломляющую путаницу коридоров и тоннелей, и продолжал двигаться
за студжийцем в круге сияния Сердца. Тьма расступалась впереди и
вновь смыкалась за его спиной.
И вдруг, совершенно неожиданно, длинный коридор кончился,
показались наружные двери, и в воздухе повеял пустынный ветер.
Над головой ярко светились низкие звезды, и далеко в пески
убегала черная тень зловещей пирамиды. Тхотмекрим молчаливым
жестом указал вперед, а потом развернулся и вновь исчез во мраке.
Конан задумчиво посмотрел ему вслед: тот ступал так уверенно, что
создавалось впечатление, словно он знал, что идет навстречу
неотвратимой судьбе или возвращается к вечному сну.
Очнувшись от оцепенения, король Акулонии пробормотал проклятие,
выскочил из портала и изо всех сил побежал прочь, словно
преследуемый сворой демонов. Не оборачиваясь и не обращая
внимание на вырисовывающиеся вдали черные башни Кемии, он свернул
к побережью и, задыхаясь, рванулся туда, гонимый каким-то
чувством, похожим на панику. И это неимоверное усилие вырвало его
разум из пасти тьмы, чистый горячий ветер пустыни выдул из его
души кошмарные картины, а страх сменился безумным триумфом и
радостью. Пустыня уступила место зарослям платанов, и через
некоторое время впереди показалась черная поверхность воды, бухта
и неподвижно стоявший на якоре "Смелый".
Пройдя по пояс в чавкающей грязной жиже берега, он добрался до
чистой воды, убедился, что поблизости нет ни крокодилов, ни акул,
нырнул и поплыл к судну. Возбужденный, со стекающей с него
ручьями водой, он взобрался по якорной цепи на палубу, где его и
заметил караульный.
- Просыпайтесь, мерзавцы! - радостно прорычал он, отбрасывая в
сторону направленное ему прямо в грудь ошеломленным часовым
копье. -Поднять якорь! Конец стоянке! Выдать пленнику полный шлем
золота и отправить его на берег! Скоро рассветет, а нам еще до
восхода солнца нужно вовсю гнать к ближайшему порту Зингара!
И он потряс над головой огромным драгоценным камнем, горевшим,
словно горсть живого огня.























































































































...И ВОССТАНЕТ ИЗ ПРАХА АРХЕРОН...
Зима кончилась. На деревьях появились первые листья, а
молодая трава уже весело пробивалась под ласковым дыханием
теплых южных ветров. Но большинство полей Акулонии лежали в
запустении, и не одно пятно черного пепла указывало место, где
некогда поднимались просторные дворянские усадьбы или цветущие
города. Волки открыто бродили вдоль поросших травой дорог, а по
лесам рыскали банды исхудавших, бездомных людей. Лишь в Тарантии
можно было еще увидеть богатство и достаток.
Власть Валериуса походила на власть безумца. И в последнее время
против него стали поднимать голоса даже многие из тех баронов,
что первоначально были рады его приходу. Его сборщики податей
одинаково обирали и богатых и бедных, и весь этот доход стекался
из разграбливаемой страны в Тарантию, переставшую уже напоминать
столицу, превратившись, скорее, в гарнизон грабителей, в сердце
покоренной страны. Купцам, правда, жилось неплохо, но никто из
них не мог быть уверен, что не сегодня-завтра его не схватят по
ложному обвинению или доносу и не сгноят в темнице или в яме, а
то и просто отрубят голову на плахе, и имущество его будет
конфисковано.





Валериус даже не пытался расположить к себе подданных. Он
опирался на военную силу Немедии и на отряды наемников. Ему было
совершенно ясно, что он - марионетка в руках Амальрика и служит
интересам барона, а поэтому нечего даже и мечтать об объединении
Акулонии под властной рукой и освобождении из-под ярма
захватчиков: во-первых - приграничные провинции будут
сражаться против него до последней капли крови, а во-вторых -
сами немедийцы беспощадно сбросят его с трона, поняв, что он
стремится к объединению королевства. Он попал в ловушку чужих
властных амбиций и, терзаемый мрачными размышлениями, бросился в
пропасть развратных и пьяных утех, как человек, живущий лишь
сегодняшним днем и не помышляющий о дне завтрашнем.
Но тем не менее в его с первого взгляда безумном поведении был
тайный смысл, настолько глубоко спрятанный, что его не понял даже
Амальрик. Возможно, долгие годы, проведенные в изгнании, отучили
его от сострадания и дружеских чувств, а быть может, и обретенная
власть превратила его старые обиды в своего рода помешательство.
В любом случае: его преследовало лишь одно желание - разорить
всех своих старых союзников.
Ибо он прекрасно понимал, что его власть моментально кончится,
как только Амальрик решит, что Валериус уже сыграл отведенную ему
роль. Знал он и то, что, пока он разоряет свою отчизну, немедиец
его терпит, поскольку раздавить независимость Акулонии входило в
его собственные планы. Барону было нужно утопить страну в рабской
зависимости и в конце концов полностью подчинить себе, а тогда,
если повезет, завладеть всеми ее богатствами и ресурсами и с
помощью ее народа вырвать из рук Тараскуза корону Немедии.
Императорский трон был давней мечтой Амальрика, и Валериус
прекрасно отдавал себе в этом отчет. А вот Тараскуз, похоже, еще
не осознал этого, но Валериус ориентировался на то, что король
Немедии проводит против Акулонии беспощадную политику, явно
испытывая к ней ту ненависть, которую порождают застарелые войны.
Не оставалось сомнений, что он преследовал цель полностью
уничтожить своего западного соседа.
А Валериус хотел объединить страну в единое целое и сбросить с
нее власть Амальрика. Он ненавидел барона Тора, впрочем, как и
своих соотечественников, и тешил себя мыслью, что дождется дня,
когда Акулония ляжет в руинах, а Тараскуз и Амальрик сожрут друг
друга в безнадежной гражданской войне, что точно так же уничтожит
и Немедию.
Было понятно, что победа над главными очагами сопротивления -
Понтейном, Гундерляндией и Боссонией означает конец правления
Валериуса. Если исполнятся замыслы Амальрика, он, Валериус,
станет не нужен. И поэтому, все время откладывая решительные
удары по этим областям, он ограничивался беспорядочными грабежами
и наездами, а на понукания, на которые не скупился Амальрик,
уклончиво отвечал всевозможными призывами к осторожности и
различными подозрениями.
Жизнь его стала сплошной вереницей пиров и диких разнузданных
оргий. Он наполнил свой дворец самыми красивыми девушками
королевства, привезенными сюда по своей воле или даже против нее.
Он хулил богов и в пьяном беспамятстве валялся на полу
пиршественного зала, прямо в короне и заляпанных вином пурпурных
королевских мантиях. В приступах кровавого бреда он заполнял
виселицы на городских площадях сотнями тел, заставлял неустанно
работать топоры палачей и рассылал во все стороны отряды
немедийских всадников в опустошительные набеги. Доведенный до
разрухи край был отдан на откуп нескольким гарнизонам, жизнь
которых текла сыто и кроваво. Валериус грабил, насиловал и
сжигал дотла свою землю так яростно, что, наконец, не выдержал и
стал протестовать сам Амальрик, который, так и не понимая
истинных замыслов своего союзника, все же стал опасаться, что
Акулония при таком положении дел может погибнуть и стать
бесполезной для выполнения его собственных планов.
Как в Акулонии, так и в Немедии народ обсуждал безумства
Валериуса. Но у немедийцев была еще одна тема для разговоров:
Ксалтотун, человек в маске. Он редко появлялся на улицах
Бельверуса. Рассказывали, что он подолгу беседует где-то высоко в
горах с представителями древних народов - таинственными
молчаливыми людьми в необычных одеждах, что хвалятся своим
происхождением от жителей какого-то древнего и могучего
королевства. Шептались о бубнах, гремящих на далеких горных
склонах, о светящихся в темноте огнях, о приносимых ветром
необычных песнях, о заклинаниях и ритуалах, забытых уже много
столетий назад и передававшихся от поколения к поколению только
как утратившие смысл формулы и бормотанья над кострами
высокогорных селений, где жили люди, чуждые жителям долин.
Никто не знал тем этих бесед, за исключением, быть может,
Орастеса, который теперь с гораздо менее хладнокровным выражением
лица довольно часто следовал за чернокнижником.
Но в самый разгар весны в погибающем королевстве неожиданно
распространился слух, пробудивший весь край к активнейшей жизни.
Словно теплый ветер прилетел с юге и разбудил людей, погруженных
в зимний сон. Никто точно не мог сказать, откуда этот слух
взялся. Одни рассказывали об удивительной седой старухе, что с
распущенными волосами и ступающим у ее ног, словно огромный пес,
большим серым волком спускались с гор. Другие шептали о жрецах
Ассуры, что, как неуловимые привидения, приходили из
Гундерляндии, Понтейна и лесных сел Боссонии.
Как только слух этот пронесся по разграбленной стране, все
пограничье, словно пожар, охватило восстание. Немедийские отряды
и гарнизоны были разбиты и отброшены, западные области подняли
бунт, принявший теперь уже совершенно другой характер, в отличие
от предыдущих случаев: безумная ярость уступила место явно
целенаправленным действиям, наносили удары по наиболее
уязвимым местам обороны оккупантов. Поднялся не только простой
люд - даже бароны укрепляли свои замки и провозглашали себя
независимыми губернаторами провинций. Разведчики доносили о
замеченных передвижениях войск на границах с Боссонией - это шли
крепкие, отважные воины в стальных чепцах и блестящих
полупанцирях, сжимая в руках огромные луки. Из разрухи, руин и
упадка начинал гордо подниматься край, полный жизни, яростный и
грозный. Амальрик поспешно сообщил об этом Тараскузу, немедленно
прибывшему в Акулонию во главе своей армии.

В одной из комнат королевского дворца Тарантии сидели трое -
Амальрик, Тараскуз и Валериус. Темой их разговора было это
неожиданное восстание. Они решили не приглашать на свое совещание
Ксалтотуна и оставить его в горах Немедии за его таинственными
занятиями. С того самого кровавого дня в долине Валки они больше
не были настроены иметь дело с магией, он же, оставив их наедине с
собственными проблемами, с тех пор тоже редко выражал желание с
ними встречаться.
Не пригласили они также и Орастеса, который, однако, совершенно
неожиданно пожаловал сам - бледный, как гонимая штормом морская
пена, с бескровными губами. И вот теперь он стоял перед ними, а
они задумчиво и с удивлением рассматривали его трясущиеся от
страха руки и дрожащее лицо - раньше за ним подобного не
замечалось.
- Ты же устал, Орастес, - произнес, прервав долгое молчание,
Амальрик. - Лучше приляг, отдохни. Я прикажу принести тебе вина.
Путь твой был долог...
Нетерпеливым движением руки Орастес отклонил предложенное.
- Три коня пали подо мной в пути от Бельверуса. И я не стану
пить и отдыхать, пока не расскажу, с чем приехал.
Словно сжигаемый каким-то внутренним огнем, что не позволял ему
стоять на месте, он стал нервно мерить комнату шагами, изредка
задерживаясь перед собеседниками.
- Когда мы воспользовались Сердцем Арумана, - резко начал он, -
мы не догадывались, как опасно тревожить черный прах прошлого. В
этом моя вина и мой грех. Мы думали только о своих амбициях,
совершенно позабыв, что воскрешенный нами человек тоже может их
иметь. И, сами того не осознавая, мы выпустили на свет демона,
дьявола в человеческом обличье. Конечно, мы и так глубоко
погрязли в злодеяниях, но и там существуют свои границы, которые
ни я, ни любой другой человек моего народа переступить не сможет.
Предки мои были обыкновенными людьми, безо всяких дьвольских
замашек, и только я ступил на путь, ведущий в пропасть греха, но
я никогда не преступал границ, которые сам себе поставил. А за
плечами Ксалтотуна - тысячелетия черной магии и дьяволизма, все
то, что он впитал в себя от своих предшественников, целая древняя
традиция. Мы не в состоянии понять его не только оттого, что он -
чернокнижник, но еще и потому, что он сам - наследник и правитель
рода чернокнижников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31