– Кто его знает? – сообщил он совершенно искренне. Но с головой явно было не все в порядке. Спать она отказывалась, думать тоже. Такое впечатление, что в ней засел не слишком сообразительный сотрудник Службы, из тех, кому нужно втолковывать по многу раз. Но помилуйте! Не посреди же ночи. И Сивард стал потихоньку злиться.
– Как ты их различаешь? – буквально взревело его подсознание.
Одноглазый решил избрать для борьбы с собой, любимым, иную тактику, чем проявление бурного протеста.
– Ты же знаешь, – увещевающе сказал он вслух, – что я их вообще не различаю. Мне еще этой радости не хватало в довершение всех прочих удовольствий, которые я имею после того, как согласился принять должность покойного Остена ан-Брая, упокой Господи его душу. Между прочим, воровать было интереснее и – главное – спокойнее.
Подсознание явно пришло в замешательство. Может, оно и собралось расспрашивать дальше, но Сивард решительно пресек эти жалкие попытки.
– Не спрашивай, – заявил он строго. – Не знаю и знать не хочу. Для этого есть Аластер. А я сплю, и если ты тоже не заснешь, у тебя будут крупные неприятности.
Эрлтон с досадой отшвырнул портрет Сиварда Ру.
Его недоумение росло с каждой минутой – он не представлял себе, чтобы люди, облеченные такой властью, не знали, кто на самом деле является их повелителем. Это было просто невозможно. Неужели им все равно? Неужели их гордость и самолюбие не задевает тот факт, что им не доверяют? Агилольфинги превзошли самих себя…
Еще более странным показалось Верховному магистру, что напоследок Сивард упомянул не придворного мага, а Аластера Дембийского.
Человек в серебряной маске боялся себе признаться, что многое просто успел забыть за несколько сотен лет вынужденного несуществования. Он так долго находился на грани жизни и смерти, и это было настолько хуже, чем просто жизнь или просто смерть, что он устал до безумия. Лицо герцога Дембийского вызывало у него смутные воспоминания о чем-то далеком, прекрасном, связанном с детством, которое было так давно, что его как бы и не было.
Эрлтону и хотелось, и в то же время было отчего-то тревожно прикасаться к разуму Аластера, и это смятение смущало. Он хотел быть грозным и непреклонным, хотел мстить и ненавидеть, и то, что в его душе вспыхивали какие-то иные, теплые, недопустимые теперь чувства, делало его уязвимым. Во всяком случае, сам он думал именно так.
Наконец он собрался с духом и прижал к сердцу портрет герцога Дембийского – командира знаменитой на весь мир гвардии Великого Роана. Движение это вышло слишком порывистым и тоже не напоминало простое механическое действие. Эрлтон сделал вид, что это произошло случайно. Он долго сидел, прижимая к себе изображение Аластера, но желаемого результата добиться не мог. Вместо мыслей, хоть каких-то мыслей, не говоря уже об императоре, – должен же человек о чем-то думать! – была слышна чарующая музыка. Эта музыка переполняла душу Верховного магистра и тем самым напоминала о том, что и у него есть душа – страждущая, мятущаяся, больная. Ее звуки доносились до Эрлтона сквозь пространство, умеряя его страдания, и это так не вязалось с грозным и величественным обликом Аластера-мстителя, защитника и воина.
Человек в серебряной маске почувствовал, , как глаза его начинают наполняться влагой, похожей по горечи на морскую воду. И он с усилием оторвал от себя портрет исполина.
Что касается необходимой ему информации, то путь к тайникам памяти и разума герцога Дембийского преграждала несокрушимая стена. Эрлтон предполагал, что даже если ему удастся ее преодолеть, то за стеной окажется нечто более страшное, а именно охранники этого бесценного сокровища. И сталкиваться с ними ни сейчас, ни потом магистр не хотел.
В самых потаенных уголках его мозга крутилась навязчивая мысль. Ему казалось, что он встретил нечто до боли знакомое, но Эрлтону было некогда заниматься этим.
Итак…
Итак, оставались Аббон Флерийский и императрица Арианна. Но если уж от простого командира императорских гвардейцев не удалось добиться ничего путного, что тогда говорить о придворном маге, которому исполнилось уже около четырех с половиной веков. Человек, проживший на свете так долго, несомненно, научился защищаться и нападать. Вызывать его сейчас на поединок было бы в высшей степени неосмотрительно. И потому Эрлтон решил прибегнуть к этому средству как к самому крайнему. в случае отчаянной нужды.
Ему пришло в голову, что императрица с ее женской интуицией и проницательным умом вполне может догадываться о том, чего ей не сказали. Что она может подсказать дельную мысль. И Эрлтон решительно взял портрет светловолосой красавицы. В ее лицо он тоже всматривался не одну и не две мучительно долгих минуты, пытаясь разгадать скрытую в нем тайну. Он знал эту женщину, но где, когда, как? Впрочем, теперь это уже не имело ровным счетом никакого значения. Человек в серебряной маске закрыл глаза и… погрузился в тепло и свет чужого счастья.
Как только закончился Большой Ночной Совет, Ортон бросился к своей возлюбленной. До рассвета оставалось смехотворно мало времени, а на рассвете он уже должен был заниматься планом военной кампании вместе с Аластером и Теобальдом. Выходило, что покинуть императрицу он должен еще затемно.
Те несколько часов, которые были выделены ему для любви и счастья, представлялись еще меньше и незначительнее из-за того, что нужно было обсудить с Арианной возникшие трудности.
Она не спала, ожидая прихода супруга, но, целуя и обнимая его со всем пылом истосковавшегося существа, поняла, что снова что-то произошло, и нежно отстранила от себя любимого.
– Погоди, Ортон, – сказала мягко. – По-моему, ты что-то должен мне рассказать.
– А откуда ты знаешь, родная? – изумился император.
– Я не знаю, я чувствую. Я теперь чувствую тебя насквозь. Ты еще порога не переступил, а я уже знала, что у тебя изменились планы на ближайшую неделю – я права?
– Арианна! – воскликнул Ортон смеясь. – Если однажды наш добрый народ свергнет нас с трона, то мы с тобой не пропадем. Будем показывать на ярмарках фокусы и устраивать сеансы ясновидения.
– А ты умеешь фокусы показывать? – спросила императрица с любопытством.
– Меня шут научил, – усмехнулся молодой человек.
– А-а, ну если шут, то тогда все в порядке.
– Кстати, о шуте, – пробормотал Ортон. – Ты со мной больше не говоришь об этом. Ты его стала меньше любить?
– Напротив, я люблю его гораздо больше, – серьезно ответила Арианна, глядя ему в глаза. – Я очень люблю его и не стыжусь говорить об этом даже тебе, моему супругу. Но поскольку я люблю тебя, то тебе нечего беспокоиться.
– Дай-то Бог, – улыбнулся он.
В этот момент на своем коврике завозился сонный Сту. Теперь это был уже не котенок и даже не львенок, а здоровый, откормленный и потому важный подросток, обещавший в самом недолгом времени превратиться в грозного хищника. Он поднял круглое ухо, пошевелил им, затем принюхался, окончательно убедившись в том, что видит и обоняет Ортона.
Сту страшно обрадовался и решил, что раз уж император пришел сюда, то непременно для того, чтобы поиграть со своим львенком, которому он за круговертью дел довольно давно не уделял должного внимания. Конечно, про круговерть дел Сту не знал, да и знать не желал. Он вытянул пухлые тяжелые лапы и осторожно, не выпуская когтей, обхватил ногу императора. Затем дернул, подтягивая любимое существо поближе к себе. Ортон расхохотался, когда шершавый язык принялся методично обрабатывать его колено, царапая кожу сквозь тонкую шелковую ткань.
– Арианна! Убери этого сорванца!
– Он тяжелый! – воскликнула девушка. – Я его теперь поднять не могу.
– Но он же должен тебя слушать?
– Когда как.
– Понятно. Но это уже безобразие.
– Сту! – рявкнул Ортон так, что даже его супруга подпрыгнула от неожиданности. – Запоминай: в стае один вожак, в империи один император. Вышло так, что это место занимаю я. А ты должен слушаться.
Львенок виновато уткнулся носом в его сапог и примирительно замурлыкал. Затем перевернулся на спину, выставив ослепительно белое, пушистое брюхо, которое всем заинтересованным предлагалось погладить для снятия нервного напряжения. Ортон с удовольствием приласкал его, но когда Сту снова затеял игру, взял его за шиворот и выдворил в соседнюю комнату. Туда же был перемещен и ковер.
– Спи, – сказал император строго. Сту послушно закрыл глаза и засопел.
– Вот я и знаю, как ты управляешь империей, – рассмеялась Арианна. – Можно больше не ломать себе голову. А теперь переходи к новостям…
Был момент, когда ей невероятно захотелось рассказать Ортону правду о том, что она испытала во время торжественного обеда. Рассказать, что стала обладательницей его тайны, что теперь и она, как гравелотские гвардейцы, может узнавать его каким-то невероятным образом, хоть с закрытыми глазами. Она подумала, что, может, нужно предупредить мужа о том, что произошло, чтобы он был готов к любым неожиданностям – ведь это не пустяки. Но, взглянув на озабоченное лицо супруга, императрица смешалась и не стала заговаривать об этом.
Что толку, думала Арианна, если она объяснит Ортону, что именно увидела тогда в зале? Только еще больше расстроит его, возложит на его плечи еще одну нерешенную проблему. Да и как ее теперь решать? Если бы можно было просто приказать памяти начисто вычеркнуть этот момент; если бы можно было приказать сердцу любить не столь сильно, чтобы оно не чувствовало на расстоянии биение другого, такого родного сердца; если бы можно было что-то сделать с непокорной душой, которая упорно не желала принимать в расчет возможные трудности, которые будут связаны с новообретенными способностями.
Короче говоря, что император сможет предпринять? Будет вынужден прятаться и скрываться от собственной супруги? Будет находиться в постоянной тревоге за ее жизнь и свою безопасность? Честно ли заявлять ему в лицо, что для нее теперь не представляет секрета самый большой секрет целой империи? Арианна не была уверена в том, что правдивость – это всегда добродетель. Она не признавала и ложь во спасение, но только в теории. А вот умолчание вообще не представлялось ей грехом. И потом, потом она обязательно скажет Ортону все, что он должен знать о ней, но позже. Пусть сейчас закончит эту незримую войну, пусть выиграет сражение с Далихаджаром и немного придет в себя.
Слишком большое число проблем свалилось на ее супруга в одночасье, слишком тяжелым представлялось Арианне бремя императора, чтобы она считала себя вправе и свои заботы возлагать на него.
«Через неделю», – твердо решила императрица.
Через неделю она обязательно признается любимому, что любит его больше, чем сама могла себе представить.
Все эти мысли пронеслись в ее прекрасной головке за несколько секунд. И Арианна переспросила:
– Какие новости, милый? Что было на Совете?
– Новости очень неприятные, любимая. Если верить Аластеру – а с какой бы стати нам ему не верить? – объявился мой дражайший родственник Далихаджар.
– Только не это!
– Увы, увы, хоть и неприятно тебя огорчать. Он еще не вошел в полную силу, но уже гораздо могущественнее любого мага Лунггара. К тому же, хоть на Совете об этом и не говорили вслух, но само собой разумеется, что законы Брагана его не касаются. И потому никаких сдерживающих начал у него нет. А ненависть, желание отомстить, отвоевать обратно то, что принадлежит ему (в общем, с какой-то точки зрения, принадлежит по праву) – все это толкает его на самые непредсказуемые действия.
– Вы нашли его? – спросила Арианна, стараясь, чтобы голос ее звучал твердо и решительно.
– Мы предполагаем, что это архонт Тиррон, хотя полной уверенности нет. Много фактов говорят за, почти столько же – против. Трудно судить о том, кого никогда не видел.
– И что теперь будет?
– Пошлем армию и флот на Бангалоры, атакуем Оиту, захватим столицу и самые важные стратегические пункты, а потом станем искать виновника всех бед и несчастий.
– А ты не думаешь, что он успеет убежать?
– Честно говоря, эта мысль уже приходила мне в голову. Но мне кажется отчего-то, что бегать он не станет. Если это Далихаджар Агилольфинг, то он встретит врага лицом к лицу.
– Семейная черта? – невесело усмехнулась императрица.
– Если хочешь. Думаю, он будет достаточно силен, чтобы противостоять нам. Это должно стать честным поединком, как и во времена Брагана.
– Но ты же не собираешься… – не договорила она,
– И рвался бы, так не пустили, – пожал плечами Ортон. – Наверное, тебе уже надоело об этом слышать. Закон Брагана запрещает мне принимать участие в подобных битвах, дабы не повторилась бангалорская трагедия. Видишь ли, мой прапрапрадед считал себя не менее виновным в гибели целого континента, чем своего мятежного сына. И он до конца жизни внушал потомкам мысль о том, что любое могущество должно контролироваться волей – даже праведный гнев не оправдывает тех последствий, к которым может привести поединок титанов. Он не признавал войн, как таковых.
– Но он же всю жизнь провоевал, – изумилась императрица.
– Наверное, поэтому он и знал, о чем говорит. О грязной натуре войны он рассуждал не отвлеченно. Короче, милая, я не смогу отправиться на Бангалоры. И я сам не знаю, радоваться или печалиться мне по этому поводу.
– А кто же тогда поедет?
– Аббон Флерийский и наши доблестные гвардейцы.
– Бедная Алейя, бедная Террил!
– Не жалей их заранее. Еще не было войны, с которой не вернулись бы гравелотские сеньоры.
– Но ведь за время их жизни и войн никаких не было. Во всяком случае, войн, в которых участвовал бы Великий Роан или часть его войск. Или я ошибаюсь?
– Нет, ты во всем права. Я говорю вообще, о принципе.
– Как можно говорить о принципе, когда речь идет о живых людях?!
– Это их работа, – примирительно сказал Ортон. – Не переживай. Я уверен, что они вернутся в добром здравии и в полном составе.
– Я надеюсь, что ты знаешь, о чем говоришь, – обняла его Арианна. – Ну, ладно. Пусть будет так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62