Этот бангалорец, естественно, совершенно случайно оказался в обеденном зале одновременно с придворными дамами императрицы и, конечно, обнаружил в Эфре тонкого знатока своего родного языка и интересную собеседницу. Хозяин гостиницы утверждает, что, когда остальные девушки отправились отдыхать, Эфра все еще беседовала с бангалорцем.
– А откуда он знает, что это была именно Эфра? – спросил Аббон Флерийский.
– Придворный художник по моей просьбе написал ее портрет, миниатюрный конечно, и ребята просто показали его среди нескольких миниатюр, изображающих разных дам. Хозяин безошибочно узнал Эфру Сайнет. Вы удовлетворены? – официальным тоном спросил Сивард.
– Вполне, благодарю вас, – не менее церемонно отвечал маг.
– Этот же хозяин, а также двое лакеев, конюх и садовник независимо друг от друга показали, что некрасивая дама не двинулась дальше со своими спутницами, а выехала в обратном направлении в сопровождении все того же бангалорца.
– Позвольте, позвольте, – запротестовал Далмеллин. – И что, никто из сопровождающих ее и других фрейлин даже не поинтересовался, куда, собственно, направилась Эфра?
– Вот здесь начинается самое странное. Хозяин гостиницы, которому мои ребята задали тот же самый вопрос – он ведь естественно напрашивается, правда? – так вот, хозяин уверен, что прочие дамы как бы и не заметили отсутствия своей подруги. Но он человек маленький и предпочел не вмешиваться в такие серьезные проблемы.
– Надо было вместе с лотэрскими воинами отправить наших, – подал голос император.
– Вряд ли, Ваше величество, мы могли предусмотреть подобный вариант развития событий.
– Итак, – сказал Аббон Флерийский, – мы вправе позволить себе допущение, что бангалорец, похитивший фрейлину Эфру Сайнет, являлся носителем какой-то силы.
– Грубо говоря, чародеем, – вставил одноглазый. – Дальнейшая судьба несчастной и глупой девушки нам известна. Думаю, что ее погубили собственная зависть и злоба, и она оказалась легкой добычей врага. Оставим же в покое ее бедную душу. Пусть она попытается жить в мире, свете и добре.
А мы вернемся к бангалорцам.
Во-первых, хозяин лотэрской гостиницы дал подробное описание своего гостя. Так вот, оно полностью совпадает с описанием, данным трактирным слугой из «Дикой луны и домашнего сыра»…
В этом месте по залу, погруженному во мрак, снова прокатилась волна смеха.
– Да, забавное название, – усмехнулся и Сивард. – В общем, можно считать доказанным, что заключал пари с Джоем тот же человек, который организовал покушение на Ее величество императрицу Арианну, и потому я уже объявил по всей империи его розыск в связи с обвинением в государственном преступлении.
Почти уверен я и в том, что на Бангалор он до сих пор не возвращался. Мне думается, что это должен быть какой-нибудь купец или торговец – для окружающих, конечно, – который постоянно находится на территории империи.
– Уже становится горячее, – одобрительно заметил князь Даджарра. – В очередной раз убеждаюсь в том, что деньги, которые выделяются из государственной казны на содержание Тайной службы, не пропадают зря. Браво вам и вашим людям, любезный Сивард!
– Спасибо, – откликнулся одноглазый. – Но и это еще не все. Очень интересным показался мне тот факт, что тот несчастный труп, который нам доставили решительные вояки Даргейма Вальруса, был одно время…
– Труп?! – с изумлением воскликнул Локлан Лэрдский.
– Ну, я имею в виду, труп в те счастливые для него времена, когда он еще не был трупом. Так вот, этот человек являлся чем-то средним между переводчиком и советником по иностранным делам при короле Даргейме и его варварской компании. И одно время он был посланником при бангалорском дворе. Впечатляет?
– Никогда не думал, что у Самааны с Бангалором могут найтись общие интересы.
– Как оказалось. И знаете, что представляло наибольший интерес? Обезьяны!
– Обезьяны?!!
– Все три жены нашего храброго Даргейма обожают обезьян и согласны платить за них любые деньги.
– Положим. Ну а Бангалору что за корысть?
– А на Бангалоре высоко ценится самаанский зеленый и красный янтарь.
– Как неисповедимы порой торговые пути, прямо как пути Господни, – заметил герцог Гуммер. – Сколько живу, столько узнаю что-нибудь новенькое.
– И из этого следует сделать вывод, что жить нужно, а умирать вредно, – со смехом заключил Локлан Лэрдский. – Ну что же, господа. Все ниточки наконец завязались в один узелок, и узелок этот на Бангалоре. В чем мы, в общем-то, и не сомневались. Просто теперь у нас появились неопровержимые доказательства. Однако возникает следующая проблема: кто конкретно отдавал приказания? Архонт? Кто-то другой?
– Я уверен в том, что это был архонт, – заявил Сивард.
– В принципе, я с ним согласен, – сказал Аластер. – Интересно, почему ты так решил?
– В основном из-за его короны.
– Я тоже, – кивнул герцог Дембийский.
– Постойте, господа! – возмутились остальные. – Вы говорите загадками и понимаете друг друга, но это еще не значит, что нам понятно хоть что-то. Расскажите нормально.
– Продолжайте вы, Сивард.
Одноглазый молчал несколько томительно долгих секунд, пока не собрался с мыслями.
– Я пришел к выводу, что архонт Бангалора на самом деле человеком не является. Я думаю, что это – последний дракон Лунггара!
Ответом ему была гробовая тишина. И в этой тишине голос Аббона Флерийского произнес:
– Если бы!
Герцог Дембийский до поры до времени хранил молчание.
А тем временем в зале Большого Ночного Совета разгорелся спор. Сиварда выслушали со всем вниманием, не перебивая ни разу, дав ему возможность изложить все свои доводы в пользу этой, мягко говоря, необычной теории. Он рассказал и о татуировке йеттов, и о том, как, по их верованиям, выглядел грозный бог Терей, которому они поклонялись испокон веков. Упомянул также о необходимости жить в уединении и о крайней потребности в дополнительных источниках силы. Таким образом, похищенное йеттами тело Далихаджара Агилольфинга обрело единственно возможного на сегодняшний день господина.
Главным же доводом в пользу своей гипотезы Сивард считал тот факт, что Тиррона Аберайрона никто не видел без его короны, которая закрывала большую часть лица. И он зачитал наизусть выдержку из «Драконологии» – то место, где говорилось об удивительном лице дракона, ставшего человеком, о том, что его просто невозможно спутать с каким-либо другим.
Когда наконец начальник Тайной Службы умолк, а спор поутих, потому что его участники выдохлись, император сказал:
– Это очень интересная теория, но сейчас меня больше волнует действительность. Прости, мой добрый Сивард, я не имел в виду обидеть тебя. Ты и твои люди проделали огромную работу, но существует еще что-то, должно существовать еще что-то, чего мы пока не знаем. И потому я прошу герцога Дембийского продолжить этот рассказ.
– Так вы не верите в последнего дракона Лунггара? – спросил Сивард запальчиво.
– Нет. У меня есть неопровержимые доказательства того, что Тиррон не является последним драконом нашего мира, и я готов хоть сейчас поклясться тебе в этом. Довольно ли тебе слова твоего императора, Сивард?
– Да, Ваше величество, – тихо ответил тот. – Вполне довольно.
– Итак, Аластер, теперь ты поведай нам, что удалось разузнать об Эрлтоне и его учителях-токе.
– Мой гвардеец вернулся сегодня на рассвете, – заговорил Аластер, и, как всегда, мощный звук его голоса заполнил все пространство зала. – Он посетил Аиойну – дворец Чиванга…
– Разреши задать тебе один вопрос, – кашлянул Локлан Лэрдский. – Мы около суток тому узнали о том, что нам нужно искать этого самого Эрлтона, каким образом успел обернуться твой гвардеец туда и обратно? Я всегда знал, что у гравелотских сеньоров свои тайны, недоступные нам, но все-таки…
– Это получилось благодаря помощи нашего друга Аббона, – ответил Аластер.
– А-а-а, – протянул министр обороны. – Тогда понятно.
– Ирам-зат-ал-Имад – верховный учитель дворца Чиванга – поведал нам историю своих учеников, братьев Эрлтонов, Пересмешника и Серебряного. По его словам выходит, что Пересмешник после окончания срока ученичества направился сюда, на Алгер. Видимо, он странствовал по нашему континенту все это время…
– То есть больше трехсот лет? – недоверчиво спросил Гуммер.
– Да, ваша светлость. Но в этом нет ничего удивительного, если учесть, что во дворце Чиванга живут намного дольше. Если бы его не убили, он мог бы жить и сейчас.
– А что же его брат?
– К этому вопросу я и подхожу. Его брат, Эрлтон, прозванный Серебряным, отыскал во дворце Чиванга некий старинный манускрипт, посвященный истории Отрубленной Головы.
Возникла неловкая пауза. Затем раздался голос Сиварда Ру:
– Как всегда, все трудности ложатся на мои плечи. Дорогой Аластер! Вынужден заявить тебе от своего имени и, думаю, от имени большинства присутствующих, что мы не знаем истории Отрубленной Головы..
– Я знаю, – молвил герцог Дембийский. – Это слишком старая история, и главное, что даже те, кто слышал о ней, никак не свяжут известную легенду с теми событиями, которые разыгрываются сейчас.
"Само сражение было уже выиграно. Правда, выиграно страшной ценой. Вздыбленная, развороченная земля, покрытая толстым слоем черно-серого горячего пепла, под которым еще тлело пламя, была совершенно безжизненной. В ее недрах до сих пор стонала и рычала рвущаяся на поверхность лава.
Там, где еще несколько дней тому назад простирались необъятные равнины Бангалора, где величаво текли полноводные реки, где пышным цветом цвели сады, где росли густые леса, полные птиц и зверей, теперь плескались океанские волны. Вода была грязной и, сколько хватало взгляда, покрыта бурой пеной, в которой смешались пепел, пыль и кровь. Только птицы тоскливо кричали в суровом небе.
На месте огромного континента теперь были лишь разбросанные в океане островки, сплошь залитые лавой. Даже трупов на этом гигантском пепелище почти не находили: все поглотила земля либо полыхающая кровь вулканов, выпущенная из их жил во время этого ужасного катаклизма.
Искореженная плоть земли содрогалась от боли и ужаса.
Солнце, не способное пробиться сквозь плотную завесу туч, выглядело кровавым и злобным шаром.
Люди, которые пытались спастись в океане, тоже не избежали жестокой и несправедливой гибели. Обломки судов и окровавленные тела жертв прибило к черной острой скале, одиноко торчащей из воды.
Высокий, плечистый, рано поседевший человек с пронзительными синими глазами стоял посреди выжженного пространства, опираясь на двуручный меч с навершием в виде головы дракона, и с нескрываемым ужасом оглядывался по сторонам. Ветер трепал его некогда зеленый плащ, теперь оборванный понизу и опаленный огнем.
– Что же мы наделали? – шептал он беззвучно. – Что же мы натворили? Как я теперь вымолю прощение? Смогу ли? Тысячи и тысячи невинных жизней… Тысячи… тысячи…
Плечи его согнулись под невыносимой тяжестью боли, которую он ощущал всем своим существом. Этому человеку от Бога был дан дар сострадания, и теперь, сострадая, он испытывал все то, что испытали жертвы его невероятного могущества.
И еще был жив тот, кто вызвал к жизни эту страшную силу, кто пробудил ее от вековечного сна, кто заставил этого человека сеять повсюду смерть и разрушение. И он заслуживал самого сурового наказания. А кроме возмездия, синеглазый воин должен был наверняка знать, что никогда подобная трагедия не разыграется под синим небом Лунггара, никогда не повторится эта война. Он знал, что обязан для этого сделать.
Своего врага он нашел практически сразу. Тот и не пытался спрятаться. Во-первых, прятаться было негде; а во-вторых, и это было главным, в жилах обоих врагов текла одна и та же кровь – гордая, неукротимая, свободная. Право, жаль, что все так получилось.
Вот они стоят друг напротив друга: оба высокие и широкоплечие, оба черноволосые и с синими, как океан, глазами. Оба могущественные и оба отважные. Оба готовы идти до конца, до предела, положенного им судьбой.
Отец и сын.
Так бывает гораздо чаще, нежели возможно предположить.
Диковинными крыльями летят на ветру зеленые, потрепанные плащи монхиганов. Сверкают клинки, выкованные неведомо кем и неизвестно под каким солнцем. Один меч зовут Даджаген. Второй носит имя Шоа.
– Зря ты пришел сюда, отец! – говорит один из противников. – Если бы ты не вмешался, все бы сейчас было прекрасно. Это на твоей совести мертвая земля, погибшие люди и несчастные твари, которые вообще ни в чем не повинны. Чего тебе еще нужно, отец?
– Ты прав, – глухо отвечает второй, в черных волосах которого за последние несколько часов появились седые пряди. – Ты прав. Это моя вина. Раз я допустил, чтобы ты стал исчадием Тьмы, чтобы поднял руку на своих друзей и родных, чтобы не пожалел никого и ни о ком не скорбел – это моя вина. И я признаю ее. Вот я и пришел к тебе, чтобы ее загладить.
– Тогда не медли, – говорит первый со страшной улыбкой.
Она страшна тем, что, кажется, никогда не могла возникнуть на таком молодом, прекрасном, утонченном лице.
– Не медли, – повторяет сын и взмахивает мечом Шоа.
Это поединок равных, поединок двоих, некогда любивших друг друга и бывших друг для друга мерилом всего. Потому и угадывают они любые удары, потому и отражают самые хитроумные выпады. Потому и не могут ни проиграть, ни победить.
Мечи-братья тоже кричат и стонут, высекая друг из друга искры. Один обагрен кровью невинных жертв, другой сражался за справедливость, но оба убивали, и от того, что нет абсолютно невиновного, им вдвойне тяжело.
Наконец молодой воин начинает уставать, и меч Шоа уже затупился, а отец все еще полон сил. Глаза его потемнели от скорби настолько, что кажутся почти черными, как грозовое небо. Крики несчастных, расплатившихся за чужую вину и чужое преступление, звенят у него в ушах, их кровь жжет ему сердце, слезы выедают глаза. И он не может проиграть этот бой.
Наконец сын оступается и падает. Он выставляет в последнем отчаянном броске свой клинок наперерез тому, что падает на него из-под облаков, но Шоа с отчаянным воплем ломается пополам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62