И раз уж завелось такое бесстыдство, то недолго ждать, чтобы пошла мода на шелковые чулки. А там уж совсем не будут носить юбок.
— За последние семь лет я не мог купить себе пары штанов,— пробормотал Тоурдур.— И к чему эта мода может привести? Ни к чему, кроме чахотки. Если народ потерял совесть, если уже нет честных женщин — чего и ждать. Многим отцам дорого обойдется такое легкомыслие, их от этого в три погибели согнет.
Кто-то заметил, что пасторским дочкам недурно живется...
— Конечно,— сказал Тоурир.— Да и самому пастору разве плохо? Оп начинает год с того, что казна отсыпает ему полторы тысячи крон ни за что ни про что, разве только за разные чудачества. Вот это жизнь! Не то что у нашего брата.
— Не может этого быть,— сказал Тоурдур из Нидуркота,— чтобы ему платили полторы тысячи крон. Должно быть, только пообещали.
— Я своих слов обратно не беру,— сказал Тоурир.
— О, у этого старого хрыча есть свои хорошие стороны,— сказал Бьяртур; ему не нравилось, когда плохо отзывались о пасторе, которого он в глубине души очень уважал за выведенную им породу овец.— Замечательные у него бараны, у этого старого чудака, несмотря на то, что он ученый. Мне бы больше хотелось заполучить одного из его баранов, чем всех трех дочерей, даже если бы мне дали полторы тысячи крон в придачу. Кстати, вы не слышали, какие этой осенью в городе цены на мясо?
Король гор рассказал все, что слышал, но полагаться на слухи никак нельзя, когда дело касается цен. Хродлогур из Кельда, арендатор одного из хуторов старосты, сказал, что он, как всегда, продаст своих ягнят Йоуну из Мири,— ведь ему все равно придется платить аренду Йоуну,— но разницу старый плут выплатит наличными. И хотя он дает низкую цену, все же лучше синицу в руки, чем журавля в небе. Во Фьорде денег никогда не получишь, там ты вечно остаешься в долгу.
Бьяртур не отрицал, что неплохо иногда иметь в руках наличные деньги, только если уж речь идет о том, кому задолжать, то он того мнения, что лучше быть в долгу у Бруни,— ведь при сделках со старостой деньги видит только сам староста, уж он умеет нажиться на тех, кому Бруни не хочет открывать кредит. Он дает здесь, на месте, две трети той цены, что Бруни давал во Фьорде. А сколько он получает за живых овец на юге, в Вике? По крайней мере, вдвое против того, что предлагал Бруни. Он продает овец сотнями, тогда как другие продают по двадцать штук, и сам назначает цену торговой фирме в Вике.
— Вряд ли это правда,— усомнился Тоурдур из Нидуркота, который вообще не верил в большой размах.— Это же какой риск! Дорого придется платить людям, которые погонят всех этих овец па юг через пустошь и поселки. Часто по дороге еще и потери бывают.
Король гор утверждал, что кредит у Бруни многих спас. Брупи всегда заботился о том, чтобы его клиенты держались на ногах: разве кто-нибудь слышал, чтобы Бруни отказал в кредите тем, кому доверял? Правда, он не любит платить наличными в нынешние тяжелые времена, и мног лет никто не получил от него ни ] ропта, к тому же он скуповат на хорошие товары, зато его клиента
ты редко терпят нужду, разве уж в особых случаях, весной, когда без этого никак не обойдешься. Впрочем, Король гор выразил мнение, что вообще не все зависит от денег: многие вышли в люди, хотя денег в глаза не видывали.
— Пока я не забыл...— сказал он,— окружной судья спрашивал меня на тинге весной, нет ли у меня подходящего человека, который знал бы толк в лечении собак.
— Все это правильно,— сказал Бьяртур.— За собаками надо следить. Ты, может быть, слышал, как я на своей свадьбе говорил, что сам буду лечить собаку, если твоя дрянная микстура не поможет?
— Никто не посмеет сказать, что лекарство, которое я получил от самого окружного врача, не годится,— перебил его Король гор сухим тоном.— Оно приготовляется по всем правилам науки. Но, конечно, нельзя поручиться, что это лекарство всегда правильно применяется. Вот почему окружной судья и считает нужным дать мне надежного помощника.
Крестьяне сошлись на том, что необходимо принять срочные меры, ибо даже в Утиредсмири прошлой весной были случаи вертячки.
— Да, я обдумаю это дело,— сказал Король гор тоном человека, вполне сознающего возложенную на него ответственность.— Это работа важная, но довольно противная, как и вообще работа врача. Тут нужен дельный человек. Очень может быть, что мне удастся добиться у судьи хорошей платы для моего помощника, но пока я ничего еще не могу обещать.
— Поставить разве на это дело старосту? — сказал Бьяртур, у которого воспоминание о Мири занозой сидело в душе.— Сдается мне, что он будет подходящим помощником собачьего лекаря.
Это предложение было принято как шутка и не встретило отклика у гостей, они только поморщились и насмешливо фыркнули.
В эту минуту вошла Роза и принесла кофе. Чашек было мало, так что гостям пришлось пить в две смены.
— Пейте,— сказал Бьяртур,— вам нечего опасаться, что у вас животы разболятся от жирных сливок, но кофейных зерен мы не пожалели.
— Не попробовать ли нам датских сливок,— сказал Король гор и достал из нагрудного кармана баклажку; он откупорил ее, и на застывших бесцветных лицах крестьян засияла блаженная улыбка.— Я всегда рад угостить приятелей, когда мы отправляемся в горы,— продолжал Король гор, наливая немного водки в каждую чашку.— Кто знает, может быть, эти же приятели чем-нибудь порадуют в поселке и меня. В последние годы крестьян душили тяжелые налоги, уж вам-то это хорошо известно. Но может случиться, что в недалеком будущем беднота получит своего представителя в приходском совете. Больше об этом сейчас не будем говорить.
— Угощайтесь печеньем, друзья,— просил Бьяртур.— Да не жалейте этого чертова сахара. Роза, налей еще чашку нашему Королю гор.
— Да, да, друзья,— сказал Король гор, когда баклажка обошла всех.— Вы, наверное, сочинили какие-нибудь стихи во время сенокоса, хотя погода была и неважная.
— Да, приятно было бы сейчас послушать хорошие стихи,—* поддержали его остальные.
— Я-то,— вставил Эйнар,— как вам известно, не любитель замысловатых стихов. В тех пустячках, которые я сочиняю на случай, я предпочитаю держаться правды, а не мудрить над рифмой.
Ни для кого не было секретом, что Бьяртур из Летней обители невысоко ценил поэзию Эйнара,— сам-то он был воспитан на старинных стихах и всегда пренебрежительно относился к писанию псалмов и к новомодной поэзии, так же как и вообще ко всем нелепым фантазиям.
— Отец мой,— сказал он,— очень любил стихи и мастерски складывал их; от него я еще в молодости научился правилам стихосложения. С тех пор я этих правил и держусь, несмотря на всякие новомодные выдумки современных скальдов, например, хозяйки Утиредсмири. Я унаследовал от своего отца сборники стихов — целых семь; и должен сказать, что в те времена в нашей стране были мастера, они уж строго придерживались размера,— им не надо было больше четырех строк для одной строфы; их стихи можно читать на разные лады, и они от этого никогда не теряют смысла. Они не занимались воспеванием грусти, тоски и всякими слезливыми излияниями; сочинять псалмы они предоставляли пасторам. Это был народ, который ни на что не жаловался, не бил себя в грудь. Возьмите римы об Ульваре, в которых описываются великие битвы, битвы отважных. Вот это были герои! Они не ползали на коленях перед женщиной, как современные поэты, но, услышав о какой-нибудь знаменитой красавице, даже если она жила на краю света, отправлялись в путь и ради нее покоряли страны и народы; после них оставались горы трупов.
Крестьяне вечно спорили о поэзии, и каждый оставался при своем мнении: одни любили старинную поэзию и ее героический дух, в то время как другие воспевали все человеческое или божественное. Они так увлекались этими спорами, что никогда не успевали прочитать свои стихи.
— Кто любит замысловатые стихи, часто становится спесивым и ставит себя выше тех, кто пишет для души,— сказал Эйнар.
На это Бьяртур ответил, что он никогда не считал себя великим скальдом, но терпеть не может, если стихи состряпаны кое-как; пусть это будет хотя бы четверостишие, но с искусной рифмовкой.
— Если бы я был скальдом,— сказал он,— я бы ни за что не согласился пустить в народ стихи, в которых было бы меньше трех внутренних рифм.
Король гор видел, что от его горячительного напитка страсти у скальдов разгорелись, но, так как обсуждать здесь подобные вопросы не было времени, решил положить конец спору и сказал:
— Думаю, что вы не станете пенять на меня, если я вмешаюсь в ваш спор. Хотя я ни разу в жизни не сложил ни единой песни, но, по-моему, надо бы, чтобы поэты всегда держались золотой середины между любовью к истине и рифмой. Пусть бы они всегда укладывали в рифмы правду, за которую они могут постоять, и никогда не воспевали бы правду, если она не может уложиться в рифмы.
— Правда, которая не укладывается в рифму, не есть правда. Рифма, если она правильна, уже сама по себе правда,— сказал Бьяртур.
— Вот уж чего я не могу понять,— возразил Эйнар.-— Удивляюсь даже, что слышу подобные слова от таких умных людей. Ведь рифма остается только рифмой, а правда — правдой.
Оулавюр из Истадаля рассеянно прислушивался к этим спорам: он питал слабость к рассуждениям научного свойства, любил решать сложные проблемы и потому не мог отказать себе в удовольствии сделать свой вклад в беседу, хотя бы и незначительный.
— Да! Действительно, много есть на свете странных явлений! — ловко вставил он.— Говорят, что пасха в будущем году приходится на субботу...
На некоторое время все замолчали.
— На субботу? — наконец задумчиво проговорил Король гор.— Не может быть. Пасха всегда начинается в воскресенье.
— Да, так и я всегда думал,— торжествующе сказал Оулавюр.— Но я прочел это в календаре союза «Друзей народа». Там черным по белому написано, что пасха придется на субботу.
— Это, видно, ошибка,— сказал Король гор.
— Ошибка в календаре? Быть этого не может. Неужели посмеют допустить ошибку в календаре? Но вот до чего я додумался... Мне помнится, что я прочел в одной старой книге, у пастора Гудмундура, когда ночевал у него несколько лет тому назад, что солнце, случается, иногда немного запаздывает. И если это правильно, то, значит, и время должно отставать. Где-то в Библии сказано, что однажды солнце вообще остановилось.
— Дорогой Оулавюр,— сказал Бьяртур.— Ни одной живой душе не говори, что ты веришь в это. Надо осторожно подходить к тому, что говорится в книгах. Я никогда не полагаюсь на книги, да, а уж меньше всего на Библию. Никто ведь не может проверить того, что написано в книге. Книги могут врать, сколько душе угодно. Ведь ты-то сам там не был... Если бы, например, время действительно отставало хоть изредка на какой-нибудь денек, то кончилось бы тем, что пасха пришлась бы на рождество.
— Я придерживаюсь только того,— сказал Король гор,— что говорится в истории. Иисус восстал из мертвых в воскресенье утром — значит, пасха должна начинаться в воскресенье, отстает ли время или идет вперед.
— Не знаю,— отозвался Бьяртур,— когда он воскрес. Кто при этом присутствовал? Несколько женщин, думается мне. Как можно положиться на истеричных женщин? К примеру, на Утиредсмири несколько лет тому назад была работница с юга. Ей показалось, что она слышит плач младенца, брошенного на горном склоне. Это было летом, поздним вечером, и она слышала, как он громко и жалобно плакал. А что оказалось? Это была просто дикая кошка, черт ее возьми!
— Ладно! — пробормотал Король гор, которому не хотелось спорить на такие отвлеченные темы.— Раз уж Бьяртур вспомнил о дикой кошке, я хочу спросить вас, что вы думаете насчет лисы?
— Думать мало, надо что-нибудь делать,— ответили ему.— Не поговорить ли со старостой?
— О, старосту не очень беспокоит эта хитрая бестия,— сказал Бьяртур.— В прошлом году он продал двадцать лисьих шкур, и ему за них хорошо заплатили.
Другие высказали мнение, что лиса еще наделает бед. Она нападала на овец прошлой осенью, то же самое будет и нынешней. Крестьяне ругали и проклинали ее на все лады. Король гор авторитетно заявил, что лиса, без всякого сомнения, принадлежит к злейшим врагам человека. А старик из Нидуркота под конец заявил:
— Лиса бесчинствовала в прошлом году, бесчинствовала весной — а теперь ждите ее осенью.
Кофе был выпит. Король гор закупорил свою баклажку и положил ее в карман. Стало так светло, что уже можно было различить овец.
— Да,— сказал Король гор, поднимаясь.— Я часто бывал на пустоши, но никогда еще меня так не принимали. Хорошо попасть к гостеприимному хозяину в холодный зимний день. Нас угостили на славу. Теперь можно и за овечками погоняться.
Но Бьяртур утверждал, что не в гостеприимстве дело.
— Главное,— сказал он,— это самостоятельность. Жив ли ты, подохнешь ли, до этого нет дела никому, кроме тебя самого! Вот это, по-моему, и есть самостоятельность. И эта жажда свободы — она в крови у всякого, кто находился в подчинении у другого.
— Да,— сказал Король гор.— Мне это понятно. Исландцы — это народ, любящий самостоятельность и свободу. В Исландии в свое время жили свободные, которые готовы были скорее умереть на воле, чем служить чужому королю. Это были богатыри, вроде Бьяртура. Бьяртур и подобные ему люди — это и есть свободолюбивые исландцы, на которых опирается и всегда будет опираться исландская самостоятельность. Роза, видно, не хиреет здесь в долине. Я никогда не видел ее такой цветущей. Как ты себя чувствуешь здесь, на пустоши, Роза?
— Здесь, конечно, очень привольно,— ответила Роза, шмыгнув носом.
— Да,— сказал Король гор; после водки у него появилась какая-то величавость в обращении, как у богатого крестьянина.— Если бы тем духом, который царит в этом доме, было проникнуто все наше поколение, то Исландии не пришлось бы тревожиться за свое будущее.
— Так,— сказал старый Тоурдур из Нидуркота.— А не пора ли нам отправляться? Мне еще надо взобраться на мою старую клячу.
Он стоял у самой двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68