— Я докажу тебе. Когда-нибудь ты узнаешь.
— Если ты бросил задуманное на полпути, значит, ты бродяга. Бродяга, бездельник и трус. Вот именно — трус. Мне стыдно, стыдно, что я взглянула на тебя и тем более, что говорила с тобой.
Гвендур отошел на шаг, и глаза его заблестели; он сказал, отвечая вызовом на вызов:
— Может случиться, что мы построим такой же дом, как в Редсмири, а может быть, и еще побольше.
Она только презрительно засмеялась в нос.
— Вы, в Редсмири,— крикнул он,— всегда считали, что можете топтать нас! Да, так вы всегда думали!—Он подошел ближе и потряс кулаком прямо перед ее носом.— Но я покажу вам!
— Я с тобой не разговариваю,— сказала она.— Оставь меня в покое.
— Через, несколько лет я стану хозяином Летней обители, таким же богатым крестьянином, как твой дед, а может быть, еще богаче. Ты увидишь.
Она выдохнула струйку дыма и оглядела его, слегка прищурившись.
— Мой папа скоро будет властвовать над всей страной.— Она открыла глаза и, наклонившись, посмотрела на него острым взглядом, словно угрожая.— Над всей Исландией, над всей.
Гвендур съежился и опустил глаза.
— Почему ты теперь так жестока со мной? Ты же знаешь, что я отказался от поездки в Америку только из-за тебя. Я думал, что ты меня любишь.
— Осел,— сказала она.—Может быть, если бы ты уехал, я и любила бы тебя чуточку.— Ей в голову пришла остроумная мысль, и она ее тут же высказала: — Особенно если бы ты больше не вернулся. Ой, папа идет! — Она бросила папиросу в канаву.
— Ты с кем-то разговорилась, дружок? — спросил Ингольв Арнарсон.— Это замечательно.
Он сел в машину и зажег сигару.
— Это парень с хутора,— сказала она.— Он собирался поехать в Америку.
— А, это он,— сказал депутат альтинга, нажимая на стартер.— Правильно сделал, мальчик, что не поехал в Америку. Нам надо бороться с трудностями здесь, на родине, бороться и побеждать. Верь в родную землю, она вознаградит тебя. Все для Исландии. Сколько тебе лет?
Юноше было всего семнадцать лет, он не имел еще права голоса.
Депутат альтинга нажал на рычаг, сразу утратив интерес к парню с хутора. Он рассеянно приложил один палец к шляпе, как бы в виде приветствия,— машина уже мчалась, и, может быть, он просто поправил шляпу.
Они уехали. Пыль на дороге поднялась столбом, потом улеглась.
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ СОВРЕМЕННАЯ ПОЭЗИЯ
Самые запутанные дела так или иначе улаживаются, хотя многие до поры до времени не верят этому. И мечты наши сбываются, особенно, если мы ничего для этого не делаем. Не успел Бьяртур опомниться, как первая партия цемента была уже во дворе. Говорят, когда человек становится достойным жить в лучшем доме, этот лучший дом вдруг как из-под земли вырастает. Жизнь дает нам все, чего мы достойны. И не только отдельным людям, но и целому народу. Война, например, высоко вознесла некоторых людей и некоторые народы без всяких усилий с их стороны; сомнительно, чтобы самые мудрые политические деятели могли сделать для исландского народа больше, чем одна-единственная кровопролитная война, разразившаяся где-то далеко-далеко. Став почтенным человеком, Бьяртур склонен был признать, что в Летней обители бывали тяжелые времена. Ну что ж, не претерпев, не спасешься; зато он никогда не ел чужого хлеба. Чужой хлеб — это самый страшный яд для свободного и самостоятельного человека; чужой хлеб — это единственное, что может лишить его самостоятельности и истинной свободы. Было время, когда Бьяртуру хотели подарить корову, но он не из тех, кто принимав"! дары от своих врагов. И если он через год зарезал корову, то лишь потому, что видел перед собой более высокую цель; он уже тогда сказал, что не намерен зря тратить деньги, они понадобятся ему в будущем: может быть, он построит на них дворец. То же самое он говорил теперь в потребительской лавке: строить так строить, ему нужен большой дом в два этажа, с мезонином. Однако его удалось убедить построить обыкновенный одноэтажный дом с чердаком и подвалом — все равно получится три этажа: под землей, на земле да еще чердак. Он взял ссуду в ссудной кассе. Земля без постройки не считалась достаточной гарантией для получения долгосрочного кредита, ссуда предоставлялась только па один год. Обычно под первую закладную на землю выдавали только тридцать процентов, да и то при условии поручительства со стороны потребительского общества; а общество потребовало в обмен вторую закладную на землю. Зато касса согласилась выдать Бьяртуру вторую ссуду осенью, когда дом будет построен,— под новую закладную, уже па землю вместе с домом. Из этой ссуды будет погашен долг потребительскому обществу за строительные материалы. Таков сложный механизм высших финансов. В обмен за все эти услуги хуторянин голосовал за Ингольва Арнарсона Йоунссона, чтобы тот мог заседать как его представитель в альтинге и решать важные для народа вопросы. Председатель потребительского общества снова попал в альтинг, и купечеству был нанесен тяжелый удар.
Теперь все голосовавшие за председателя потребительского общества ликовали, а голосовавшие за директора банка горько раскаивались, ибо, во-первых, положение банка пошатнулось и он мог обанкротиться в любое время, а во-вторых — сторонники директора проявляли открытую враждебность к хозяевам Редсмири,— так к кому же они обратятся в минуту опасности, которую сами на себя накликали? В довершение всего оказалось, что иностранцы не могут больше воевать, поэтому цены на сельскохозяйственные продукты могут упасть в любую минуту.
Котлован для фундамента был вырыт на холме, к югу от старой землянки. Появились каменщики, столяры и начали строить подвал. Подвал получился превосходный. На неделю работу прервали, а потом без промедления принялись за жилой этаж, где предполагалось соорудить четыре комнаты и кухню. Теперь здесь не хватало только детей — маленьких и любопытных, которые резвились бы во дворе, как в былые времена, когда строился хлев для овец; теперь здесь было бы так много интересного — запах дерева и бетона, удары молотков, шум бетономешалки, много рабочих, машин и лошадей, песка и гравия. В ту пору не делали еще двойных стен и не применяли железобетона; стены были простые, но толстые. Ко времени сенокоса не хватало только чердака и крыши. Деньги в ту пору кончились, и Бьяртур поехал в город, чтобы взять еще денег в ссудной кассе. Но Ингольв Арнарсон был в это время в столице, и касса отказала Бьяртуру в кредите, хотя и обещала выдать ссуду к осени. В потребительском обществе весной не оказалось шифера для крыши и оконных стекол — очень уж многие строились,— и лавка ждала получения очередной партии оконных стекол летом, а шифера — только осенью. «Подождем, как будет с ценами на овец»,— говорили там. И вот дом Бьяртура простоял лето недостроенным. Весьма непривлекательная картина. Путники, проезжавшие мимо, напрасно искали взглядом уютную, поросшую зеленью хижину, скрытую теперь этим бесформенным уродом; казалось, здесь пронесся ураган, оставивший после себя одни развалины. Но если кто-либо воображал, что дом Бьяртура так и останется недостроенным, то он заблуждался. К осени оказалось, что война, которая кончилась почти год назад, все еще поднимает цены; о таких высоких ценах в Ислапдии никто не слыхивал. И осенью фру из Ред-смири сказала на собрании Союза женщин в столице крылатые слова: «Исландия — небесная страна».
Цена на овцу поднялась до пятидесяти крон, и столичные газеты захлебывались от восторга, восхваляя превосходство крестьянской культуры в прошлом и настоящем; особенно превозносились заслуги крестьян. Бьяртур получил деньги в кассе, а затем лес, стекло, шифер, рабочих, и осенью новый дом стоял уже под крышей. Но когда строили чердак, оказалось, что подвал дает трещины, и десятник заявил, что трещины, надо полагать, появились от землетрясения. Бьяртур возразил, что этим летом не было никаких землетрясений.
— Было землетрясение в Корее,— сказал десятник,— а вообще-то трещины пустячные, их легко заделать.
Несмотря на эти трещины, дом навевал на своего владельца волшебные видения. Бьяртур часто поглядывал на него и что-то шептал про себя.
После осеннего похода в горы за овцами отец и сын отправились во Фьорд на двух лошадях: надо было закупить для дома множество всяких мелочей. Бьяртур всю дорогу молчал, но когда они добрались до восточной стороны пустоши, спросил Гвендура:
— Ты говорил весной, что мои стихи Ауста назвала плохой стряпней, виршами?
— Да, она сказала что-то в этом роде,— ответил Гвендур.
— И что ее друзья предпочитают современную поэзию?
— Да,—сказал Гвендур,— она обручена с одним современным постом.
-- Ну, писать так, как пишут эти современные поэты, нетрудно,— екалал Бьяртур.— Это похоже на понос. Нет даже внутренней рифмы, одни концевые.
Но Гвендур не умел сочинять стихов и ничего на это не ответил.
Помолчав немного, отец промолвил:
— На случай, если ты опять встретишь в городе Аусту Соул-лилью, я прочту тебе современные стихи — три строфы; пусть не говорит, что мне не справиться с такой пустяковиной.
— Если только я их заучу,— ответил Гвендур.
— Никому не говори, парень, что ты неспособен тут же выучить три строфы.— Бьяртур пробормотал что-то про себя и сказал: — Это три строфы о войне.
— А не лучше ли тебе самому пойти к ней? — спросил Гвендур.
— Мне? — удивился отец.— Нет. Я не хочу знаться с такими людьми.
— Какими людьми?
— Которые обманули мое доверие. Тот, кто обманул мое доверие, может прийти ко мне и повиниться. Мне не в чем просить прощения. К тому же,—прибавил он,—я ей не родня.
— Все равно, надо бы тебе пойти к ней, — сказал юноша. — Я уверен, что ей приходится туго. И ведь ты выгнал ее из дому, когда она была беременна.
— Тебя не касается, кого я выгнал. Благодари судьбу, что я не выгнал тебя, но я это сделаю, если ты будешь мне дерзить.
— Я уверен, что Соула будет очень рада, если ты навестишь ее.
Бьяртур резко рванул поводья и ответил:
— Нет, живой я никогда не пойду к ней.— Помолчав, он прибавил, глядя поверх плеча сына: — Но если я умру, передай ей привет и скажи, что она может похоронить меня как полагается.
Ауста Соуллилья недавно перебралась в дом своего жениха в Сандейре. Это был маленький домик. Скорее даже не дом, а землянка, покрытая листом гофрированного железа, — нечто вроде тех хижин, в которых живут негры Центральной Африки.
На окошке стояли два заржавевших жестяных горшка с землей, из одного тянулся какой-то цветочный стебелек, он боролся за жизнь. В комнате стояли две кровати, одна для Аусты и ее жениха, а напротив — для матери жениха, ей-то и принадлежала хижина. Жених был безработным. Ауста Соуллилья встретила брата без неприязни, однако ее левый глаз значительно преобладал над правым. Она была бледна, какое-то отчуждение чувствовалось в ней; испорченный зуб был вырван, вместо него зияла дыра. Она вообще немного говорила с братом, не вспоминала и о его несостоявшейся поездке в Америку,— видно, не находила ничего странного в том, что он отказался от поездки; она не верила в Америку. Гвендур сразу же понял, что она беременна. Он смотрел на длинные кисти рук, в которых чувствовалась большая жизненная сила, на ее слишком худые плечи; она кашляла сухим кашлем.
— Ты простудилась? — спросил Гвендур.
Ауста ответила отрицательно, но сказала, что всегда кашляет, а по утрам с кровью. Тогда он спросил ее, когда она собирается выйти замуж, но она говорила о предстоящей свадьбе совсем уже не так гордо, как весной, когда сообщила сыну Бьяртура, что помолвлена с современным поэтом.
— А разве кому-нибудь из вас интересно, как я живу? — спросила она.
— Отец велел мне сегодня утром выучить три строфы,— сказал Гвендур. — В них говорится о войне, это современные стихи. Прочесть тебе?
— Нет,— сказала она,— мне не интересно.
— Я думаю, что мне все же следует их прочесть,— сказал он и прочел ей все три строфы.
Она слушала, и глаза ее потеплели, черты лица стали мягче — казалось, она вот-вот разразится слезами, а может быть. Но она ничего не сказала, затаила в себе то, что было на сердце, и отвернулась.
— Новый дом уже стоит под крышей,— заметил Гвендур.— Осенью переберемся.
— Вот как? — сказала она.— А мне какое дело?
— Очень может быть, что у отца свои планы насчет дома. Я уверен, что он даст тебе большую комнату, если ты придешь.
— Л? — ответила она и гордо вскинула голову.— Я обручена с молодым талантливым юношей, который любит меня.
— И все-таки тебе следовало бы прийти,— сказал Гвендур.
— Неужели ты думаешь, что я когда-нибудь оставлю человека, который меня любит?
Тут уж старуха, стоявшая у печи, не могла не вмешаться в разговор:
— В таком случае ты могла бы быть подобрее с ним, беднягой, а то, когда он дома, ему от тебя житья нет.
— Неправда,— сказала, вспыхнув, Ауста Соуллилья и повернулась к старухе.— Я люблю его. Да, люблю больше всего на свете. И ты не имеешь права говорить чужим людям, что я не добра к нему. Я к нему добрее, чем он того заслуживает; разве я не ношу его ребенка? И если этот Бьяртур из Летней обители приползет сюда на четвереньках и попросит прощенья за все зло, которое он причинил мне с той минуты, как я родилась, то я все равно не захочу и слышать о его доме, мне и в голову не придет хотя бы один шаг сделать к нему. Передай ему: живая я никогда не приду к Бьяртуру в Летнюю обитель, но труп мой он может похоронить.
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ
КОГДА ЧЕЛОВЕК НЕ ЖЕНАТ
От нового дома устаешь еще до того, как он построен. Странно, что человеку надо жить в доме, вместо того чтобы довольствоваться обителью своей мечты. Что нового можно сказать о будущем жилище Бьяртура? О нем уже и так много сказано. В Корее, как мы говорили, произошло землетрясение, но дом все-таки достроили. По явились окна и стекла в окнах, крыша и труба на крыше, плита с тремя конфорками в кухне, приобретенная по сходной цене. В заключение сделали высокое крыльцо с пятью ступеньками. Принялись за постройку сеней, потому что в доме, конечно, должны быть сени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68