Почувствовала, что вся жизнь этого человека определится тем, что произойдет между ними в ближайшие минуты. Она одним своим появлением здесь возвращала к жизни пропавшего без вести Максима Дубенко — и Иван Черемных покорно и безропотно ждал ее решения.
Наташа опустилась у изголовья на колени, осторожно взяла его темную, морщинистую руку и приложила к своему лицу...
— Доченька моя...— сказал глухим и как будто захлебывающимся голосом отец и погладил ее, как ребенка, по голове.
Слезы брызнули у нее из глаз, и она стала целовать его ввалившиеся, покрытые седой колючей щетиной щеки, усталые глаза, стянутый повязкой лоб...
Темные сосны были неподвижны и молчаливы. Утоптанный снег хрустким скрипом отзывался на торопливые шаги Наташи. И только когда последние дома поселка остались далеко позади, Наташа спохватилась: куда она идет?.. Она сказала Николаю: «Встречу вас после работы у распадка». Но рабочий день давно окончен. Николай, конечно, давно ушел... Она вспомнила, что он ждет ее у распадка, только когда вышла из больницы. Но совсем почему-то не подумала, что время, назначенное ею для встречи,
давно миновало. И хотя теперь-то она отлично понимала, что не может он ее ждать на морозе два часа, пошла к распадку еще быстрее.
Тропа уходила в глубину распадка и терялась между смутно проступавшими в темноте стволами сосен, Было тихо; гудки машин и. приглушенный грохот сбрасываемого камня, которые доносились время от времени с реки, не тревожили, а только оттеняли невозмутимую тишину.
Где-то здесь, совсем рядом, на этой невзрачной тропе, едва не оборвалась жизнь человека... И она никогда даже не узнала бы, что рядом с нею ходил по земле самый родной, самый близкий ей человек. Такой же близкий и родной, как мать, как сестра:.. До чего же цепко держит в своей власти судьбы людей слепая сила случая!.. Нет, это не случай. Это ее счастье, что Вадим вышел в то утро на работу так рано. Именно Вадим, смелый, решительный. Он вернул ей отца... А если бы шел не Вадим, а другой, такой же трусливый, как Аркадий... А ведь мог пройти и Николай... Как это было бы хорошо... Но чем виноват Николай, что не он прошел в это время по тропе!.. Это она перед ним виновата. Могла позвонить из больницы. Ведь он ничего не знает.
Наташа представила, как был огорчен Николай, так и не дождавшись ее. А может быть, не только огорчен? Вчерашнее ее обещание встретить его теперь должно показаться ему пустой отговоркой, если не издевкой.
«Второй раз обидела... второй раз... Зачем я тогда убежала?.. Если бы только сегодня не пришла, он бы понял... А теперь разве поверит!.. Я все, все ему расскажу... Как мне было больно тогда за него... как я ждала хоть одного ласкового слова... А если не поймет, не поверит?.. Значит, не судьба...»
И она пошла обратно в поселок.Дойдя до первого освещенного окна, Наташа взглянула на часы: половина восьмого. Еще не позднее время. Да это и не имеет никакого значения.
Она пошла бы даже в полночь. Ведь не может же он спать!В коридоре общежития висел указатель в аккуратно застекленной рамочке. Это избавило Наташу от необходимости вторгаться наугад. Она разыскала комнату № 11 и решительно постучалась.
Николай был дома, Виктор тоже. Они сидели за столом и играли в шахматы.Николай не поверил своим глазам.
Он был удручен непонятным для него поведением Наташи. Вчера она так неожиданно ушла. И сегодня не сдержала слова. Он долго ждал ее у распадка. Он не хотел признаться в этом даже самому себе, но больше всего его тревожило то, что все эти столь необычные для Наташи поступки были связаны со вчерашним неожиданным появлением Федора Васильевича.
И после всего этого Наташа сама пришла к нему.Николай был так ошеломлен, что Виктору пришлось выручать товарища. Не подавая вида, что находит II неожиданном визиге Наташи что-то необычное, он помог ей раздеться, пригласил сесть и занял разговором, давая Николаю время прийти в себя.
— Вы играете в шахматы? — спросил он Наташу.
— Очень плохо,— призналась Наташа.
— Преклоняюсь перед вашей скромностью,—сказал Виктор и, низко склонив голову, едва не смел с доски своими золотистыми кудрями разбежавшихся по ней коней и слонов.— И одновременно приглашаю вас полюбоваться, как классически зажал я вашего начальника, и посочувствовать его тяжелому положению. Надеюсь, это не повредит его служебному авторитету.
Наташа не нашла в положении Николая ничего тяжелого. Правда, сдвоенные белые ладьи угрожающе нацелились на убежище неприятельского короля. Но черные пешки надежно прикрывали своего повелителя, а стоявший неподалеку вороной конь косил глазом на поле предполагаемого удара и готов был в любую минуту дать решительный отпор агрессору.
Наташа могла бы возразить Виктору, но сегодня ей было не до шахмат. Не до шахмат было и Николаю. Он сделал еще два хода и заявил, что сдает партию.
— Преждевременная капитуляция — неуважение к противнику,— запротестовал Виктор.— Защищайтесь, сэр!
Николаю ничего не оставалось, как сунуть голову в заготовленную ловушку, после чего Виктор эффектно пожертвовал обе ладьи и объявил мат в два хода.
— Не правда ли, сегодня очень теплый вечер? — обратился Виктор к Наташе.— Вы заметили?
Наташа этого не заметила, да и не могла заметить. Но возражать не стала.
— В такую погоду просто грех сидеть дома,— продолжал Виктор.— Так что я, с вашего разрешения, пойду подышу озоном.
Никто его не отговаривал, и он, учтиво раскланявшись, удалился.
— Вы очень на меня сердитесь? — тихо спросила Наташа.
— Еще не сержусь. Я ведь не знаю, надо ли мне сердиться,— просто ответил Николай.
Наташа вскинула на него глаза и встретила его любящий, ласковый взгляд.
— Вам... Тебе не за что сердиться на меня... Я все расскажу... И свою радость и свое горе...
Он. чувствовал, как она вздрагивает, сдерживая рыдания.
Вот оно пришло к нему, наконец, его счастье. Пришло со слезами, с горем. Теперь это и его горе и его слезы. Он повернул к себе ее лицо и поцеловал закрытые влажные глаза.
— Наташенька!Поделись со мной... Теперь у нас все общее...
- Да, Да—сказала она и еще теснее прижалась к нему.
Он поднял ее на руки, как ребенка. Она доверчиво обняла руками его шею и робко поцеловала в висок. Он посадил ее на кровать, заботливо подло-
жил за спину подушку. Она сидела, поджав ноги, и казалась такой маленькой и хрупкой. — Ты дрожишь, тебе холодно, сказал он и укрыл её ноги своим полушубком.
— Коля, где сейчас твой отец? — спросила она. Он понял, Дто она хочет отвлечься хотя бы на минуту от того, что ее тяготит и в чем она еще не готова ему открыться, и стал рассказывать об отце, который сейчас далеко отсюда, в Таджикистане, работает на сооружении крупного оросительного канала. Отец у него замечательный человек — начальник экипажа большого шагающего экскаватора.
— ...У нас на стройке нет ни одного такого экскаватора,— рассказывал он с гордостью за отца.— У этого экскаватора стрела семьдесят пять метров, и берет он сразу десять кубов грунта, целый вагон...
— Когда ты был маленький, отец брал тебя на руки?
Он услышал, как дрогнул ее голос, и в растерянности оборвал свой рассказ.
— Брал?
— Конечно...
— Какой ты счастливый, Коля!.. А. я... я, Коля, не помню... не помнила своего отца... Его взяли на войну, и он... пропал без вести. Так было написано да бумаге, которую получила мама... У нас осталась только карточка... Он в форме, с орденами, молодой, красивый... Карточка у нас висит на стене. Мама мне говорила всегда: «Помни, кто был твой отец». Я только по карточке помнила. Когда он приехал Домой в последний раз, я еще очень маленькая была... Потом, когда подросла и стала понимать, все ждала его... Все думала, настанет такой счастливый день, и он придет. Дети всегда ждут чего-нибудь радостного: праздника, елки, дня рождения... А я ждала, когда придет папа... А потом, когда еще подросла, поняла, что не придет... Никогда не придет...
Она замолчала и закрыла лицо руками. Николай тоже молчал, не умея найти слов, которые было нужно сказать ей сейчас. Он осторожно дотронулся до ее. руки. Она отняла руки от. лица и с каким-то лихорадочным волнением заговорила громче и быстрее:
- Поняла, что его нет в живых. И не то что смирилась, а притерпелась. Не у меня одной... Много таких... И вот, вчера, ты слышишь, Коля, вчера я узнала, что отец жив. А сегодня я увидела его... Он был в плену, а потом... десять лет был на Колыме. Он сменил имя. Не хотел позорить нас... Ну, что же ты молчишь, Коля?.. Ты считаешь, что он поступил
правильно?
— Нет! — твердо ответил Николай.— Дети за отца не отвечают... За что его... наказали?
— Его судили за измену Родине. Но человек, который знал его, был вместе с ним на фронте, говорил мне, что отец не виновен. Я верю этому человеку,
очень верю...
Она снова замолчала и ушла в себя. — Я тоже верю, Наташа,— тихо сказал Николай.
Но она словно не слышала его слов. Опустив глаза, она внимательно рассматривала полушубок, укрывший ее колени. Пола его отвернулась, и она, медленно шевеля пальцами, разбирала свалявшиеся
пряди меха.
Николай смотрел на ее тонкие пальцы, и ему казалось, что неуверенные, робкие их движения очень точно передают то душевное смятение, в котором она находится.
— Я не хочу ничего от тебя скрывать, Коля. Я не решалась идти к тебе. Не перебивай меня, Коля. Я хочу все тебе высказать. Мне очень тяжело. И не только потому, что я не знаю, права ли я, когда верю в отца. Мне еще тяжелее оттого, что я верю... Тебе, наверно, трудно понять меня. Но ведь это страшно, Коля!.. Что мы оплакивали живого. Что он сам похоронил себя... Что он не мог жить, как все люди, а таился от самых близких... Прости, что говорю тебе об этом. Для тебя он чужой человек.
- Наташа,—с упреком произнес Николай,—ты даже не хочешь сказать, кто он.
— Ты его знаешь, Коля... Бригадир взрывников... Черемных.
— Иван Васильевич! — вскричал Николай, и Наташа не могла остаться безучастной к неподдельной радости, прозвучавшей в его голосе.— Наташенька, милая, ну что же ты сразу не сказала? Это замечательный, отличный человек! Ты же знаешь, как уважают его в бригаде! Да все его уважают! И ты еще терзаешься какими-то сомнениями... Наташа! Пойдем сейчас навестим его!
— Нас не пустят, Коля. Уже поздно.
— Тогда завтра.
— А что мы скажем ему, если он спросит, почему мы пришли вместе? — с улыбкой спросила Наташа.
Вместо ответа Николай обнял ее. Она подняла к нему лицо, встретила его губы и прижалась к ним своими губами. Он целовал ее со страстью, вначале ошеломившей и даже испугавшей ее. Испуг сменился волнением, и с каждым мигом в этом волнении было все больше и больше неутолимой радости.
После жестоких морозов с середины марта погода круто переменилась. Днем с крыш била капель. На южных склонах проступили бурые пятна проталинок. Зима, ярившаяся в декабре, январе и феврале, словно израсходовала все ресурсы и готовилась капитулировать перед наступающей весной. Прогнозы метеостанций предсказывали дальнейшее резкое потепление.
Сроки, намеченные графиком, приходилось менять. Природа поторапливала.
Первоначально разработанным планом предусматривалось после сооружения ряжевой стенки сделать небольшую передышку: отремонтировать технику, создать аварийные запасы дробленого камня, дать отдых людям, еще раз уточнить все графики организации работ по перекрытию.
Неожиданно стремительное приближение весны опрокинуло все расчеты,
— Все верхним концом вниз,— ворчливо говорил Терентий Фомич.— Всегда ждешь весны как светлого праздника, а тут и весне не рад.
— Смотри в корень, Терентий Фомич,— возразил Набатов.— Весна правильно делает, что нас подпирает. Раньше начнем — раньше кончим. Не забывай, мы с тобой летом должны влезть в котлован и начать бетон.
Но и сам Набатов, хотя виду не подавал, был серьезно озабочен создавшейся обстановкой.
Раннее потепление грозило многими бедами. Начнут таять снега, вешние воды скатятся в русло, возрастет мощность потока, увеличатся скорости течения. Повысится уровень воды, может оторвать ледяное поле от берегов. Да и сам лед, прогретый солнечными лучами, потеряет прочность. И это опас нее всего: во время фронтального перекрытия на кромку льда выйдут одновременно десятки груженых машин... Старик прав: некстати заторопилась весна!
Выход один: не терять ни одного дня, ни одного часа. Это отлично понимали все собравшиеся в кабинете Набатова. Только Бирюков робко заикнулся: не лучше ли отложить фронтальное перекрытие? Но его никто не поддержал. Промолчал даже Кали-новский.
Впрочем, у Евгения Адамовича были на то свои соображения. Он твердо решил больше не вмешиваться и никак не пытаться влиять на ход событий. Вскоре после поездки Набатова в Москву он тоже был в министерстве. Заместитель министра Майоров вызвал его к себе.
— Вы очень пунктуальный человек,— сказал ему Майоров.
— Я привык быть дисциплинированным, уважать государственную дисциплину,— со скромным достоинством ответил Калиновский.
— Это похвально,— сказал Майоров, не потрудившись даже спрятать усмешку.— Я дал распоряжение
начальнику главка подобрать вам работу, где эти ваши ценные качества смогут проявиться с наибольшей пользой.
Потом Зубрицкий сказал Евгению Адамовичу, что он получит назначение или в контрольную группу при министре, или в аппарат дирекции одной из строящихся ГЭС. — Только не Устьинской,— попросил Евгений Адамович. —Разумеется,— успокоил его Зубрицкий.
И теперь Калиновский дожидался обещанного назначения. Контролировать работу других предпочтительнее, нежели работать самому и подвергаться чьему-то контролю. Судя по последнему письму Круг-лова, были все основания надеяться, что удастся устроиться в министерстве. Евгений Адамович ждал вызова со дня на день, а дела Устьинской стройки его меньше всего волновали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41