роман
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
— Подождите,— сказала Наташа, - не могу я... дальше идти...— Она опустилась на тропу, привалилась на бок, сминая высокие стебли иван-чая, и съежилась, подтянув колени к самому подбородку.
Аркадий испуганно смотрел на искаженное болью лицо Наташи.
— Понесем ее,— сказала Люба Броднева.— Чего уставился? Не может она идти.
Люба склонилась над подругой, бережно приподняла голову Наташи, заправила под косынку свисавшую на глаза прядку светлых волнистых волос.
— Я сама,— сказала Наташа и с усилием поднялась на колени.
— Не упрямься,— сказала Люба. — Поднимай ее! — прикрикнула она на Аркадия.
Они взяли Наташу на руки и понесли по тропе, полого вздымавшейся по распадку.
Идти с ношей в гору было трудно, особенно Любе: она была намного ниже Аркадия. Пока дошли до медпункта, несколько раз останавливались перевести
дух.Домик, срубленный из свежераспиленного, не успевшего еще потемнеть бруса, приютился на крохотной полянке между высокими соснами, смыкавшими свои кроны над тесовой кровлей. Глядевшие в распадок окна были открыты настежь. В верхних створках окон плавилось горячее летнее солнце.
Наташу усадили на широкую ступеньку крыльца. Аркадий заглянул в раскрытое окно и крикнул:
— Принимайте больную!
Сестра вышла на крыльцо с книжкой в руках. Поглядела на сжавшуюся в комочек Наташу и сказала:
— Нет у меня места.
Потом положила раскрытую книгу корешком вверх на подоконник и спросила: — Что у нее?
— Она... оступилась,— растерянно сказал Аркадий.
Сестра подошла к Наташе, присела на корточки и привычными, заученными движениями ощупала колени и ступни ее ног.
— Не там смотришь! — не выдержала Люба.— Надорвалась она. Бревно несла.
Сестра поглядела снизу вверх в сузившиеся глаза Любы.
— Тогда надо ее в больницу.
— Не дойдет же она! Не видишь разве? — возмутилась Люба.— А ты чего пристыл? — прикрикнула она на Аркадия.— Беги за бригадиром!
Но Федор Васильевич уже торопливо поднимался по распадку, размашисто перешагивая через поваленные, отливающие медью стволы и ржавые от усохшей хвои кучки хвороста.
— Что же вы ее здесь посадили? — спросил он строго, кивнув в сторону Наташи.
— Говорит, некуда,— ответила Люба.
Не останавливаясь, Федор Васильевич прошел в медпункт. Сестра вошла за ним. Аркадий вытянул шею, прислушиваясь.
— На койке кто? — резко спросил Федор Васильевич.
— Из первой бригады, ногу порубил,— ответила сестра.
Федор Васильевич так же быстро спустился с крыльца, легко и вместе с тем осторожно поднял Наташу на руки и понес в медпункт. Наташа не успела или не смогла сказать ни слова и только посмотрела
на него грустно и растерянно. Люба хотела крикнуть ей вслед что-то ободряющее, но, перехватив этот взгляд, промолчала.
— Федор Васильевич, да что же вы, право?..— протяжно, плачущим голосом запротестовала сестра.— Нельзя же в перевязочную. Вдруг порубится кто или еще что случится...
— Уже случилось! — оборвал сестру Федор Васильевич.— Дай ей чего-нибудь. Видишь, ее всю стянуло от боли.
Люба вздрогнула и так сердито посмотрела на Аркадия, что тот сжался под ее взглядом.
Федор Васильевич остановился на крыльце, отер кепкой пот с лица и устало опустился на ступени. Сказал Любе с укором:
— Что же вы, девчата, самовольничаете? Сто раз говорил вам, не хватайтесь за бревна. Ваше дело — сучья убирать.
Люба потупилась.
— Чем вам это бревно помешало?
— ...Это я... это я виноват,—решился, наконец, Аркадий.— Я хотел костер развести... на этом месте...чтобы ближе сучья подносить...
Федор Васильевич как будто только заметил его.
— Заботу проявил? — жестко переспросил он.—Толкнул донку под комель, а сам выпрягся!
— Я... споткнулся.
— С этих пор начнешь, всю жизнь спотыкаться будешь.
Откровенное презрение бригадира словно подхлестнуло Аркадия.
— Вы больше моего виноваты! Это не женский труд!
— Верно говоришь, не женский. Только чей же,если такие лбы от работы прячутся?
— Вы мне нотации не читайте! Я...
— Мне с тобой и говорить тошно. Пусть тебе нотации читает Кузьма Сергеевич. Скажи ему, что я тебя из бригады выгнал.
Аркадий опешил. Он собирался козырнуть именем отца. Теперь сказать ему было нечего.
Но Федор Васильевич уже и не смотрел на него.
— Люба, беги на участок,— сказал он.— Забирай первую машину — и сюда. Я тут обожду. И скажи, чтобы позвонили в больницу.
Представитель главка в продолжение всего разговора расхаживал по кабинету из угла в угол. Это раздражало Набатова. Было в этой манере Круглова что-то начальственно-покровительственное, даже пренебрежительное. Во всяком случае, несовместимое с серьезным разговором, который они вели.
— Мне, дорогой Кузьма Сергеевич, понятны ваши патриотические, так сказать, чувства. Увлеченность своим делом всегда похвальна. И я могу вас понять.— Круглое остановился у открытого окна и картинным жестом простер руку.— Дикое величие природы! Потрясающая воображение мощь этой великолепной реки! Противоборство человека и стихии!.. Должен признаться, дорогой Кузьма Сергеевич, в душе я тоже романтик...
«Чиновник ты, а не романтик»,— подумал Набатов и, словно опасаясь, как бы не сказать лишнего, крепко сцепил зубы, так что крупные желваки обозначились на его широком скуластом лице.
— ...Но, кроме романтики, существует экономика, с ее железными законами, и в наш сугубо практический век она и определяет направление технического прогресса.
Набатов откровенно поморщился, но Круглов не заметил этого; он снова зашагал по кабинету, неторопливо переставляя длинные ноги.
— Я могу вас понять,— повторил Круглов,— но вы видите только свою стройку и, поскольку ваш кругозор ограничен столь тесными рамками, вам, уважаемый Кузьма Сергеевич, трудно быть объективным. И вы упускаете из виду весьма существенные обстоятельства,— Круглов произносил слова отчетли-
во и размеренно и каждым шагом словно припечатывал каждое свое слово,— весьма существенные: время и деньги. Что время—те же деньги, давно известно, а наше время — вы понимаете, в каком смысле я это говорю,— дороже всяких денег...
— Павел Петрович,— не выдержал Набатов,—мы инженеры и аргументировать должны не общими рассуждениями, а цифрами и расчетами!
— Кузьма Сергеевич,— мягко возразил Круглое,— не забывайте, существуют общие принципы.
— Общий принцип один — благо народа. — Это уж слишком общий принцип,— улыбнулся
Круглов.— Но я согласен танцевать и от этой печки. Извольте! Строительство тепловых электростанций экономически выгоднее, чем строительство гидростанций. Это подтверждается и опытом и расчетами, как с точки зрения стоимости строительства, так и с точки зрения сроков строительства.
— Это прописные истины.
— А вы спорите! — Круглов остановился и, широко улыбаясь, развел руками.
— Буду спорить! — упрямо сказал Набатов.— И цифрами докажу!' На нашей гидростанции,— он подчеркнул слово «нашей»,— установленный киловатт обойдется не дороже, чем на тепловой. А время... Пока вы составите проекты, утвердите их и развер--нете строительство тепловых станций, наши турбины уже будут крутиться! Мы два года работаем, а вы хотите зачеркнуть наш двухлетний труд!
— Почему я? — Круглов снова развел руками.
— Ваш главк!
— При чем тут главк? Надо же понимать... Это линия!
— Насчет линии и общих принципов мы уже договорились. Сейчас я говорю о деле.
— О деле? Извольте! — уже с явным неудовольствием, произнес Круглов, и наигранная благодушная улыбка на его бледном, с точеными строгими чертами лице сменилась откровенной усмешкой.— Вам, полагаю, известно: сроки строительства Красногорского рудного комбината сокращены. Почему — также, по-
лагаю, известно. Стране нужен металл. Через два года Красногорск должен выдать руду металлургическим заводам. Красногорску нужна энергия. Вы дадите ее через два года?
Круглов остановился и испытующе посмотрел на Набатова.Тот угрюмо молчал.
- Выход один: строить крупную тепловую станцию.
— А кто вам построит Красногорскую тепловую за два года? — зло спросил Набатов.
— Видимо, вы.
— Я?!
— Я имею в виду коллектив строителей Устьинской гидростанции,— подчеркнуто официально произнес Круглов,— ну и, естественно, вас лично, как руководителя этого коллектива.
«Тебя бы заставить!» — хотелось крикнуть Набатову, но он сдержал себя. К чему спорить? Кому доказывать? Разве Круглов отстаивает свое мнение? Так решено в главке, в министерстве. А Круглов... он «организует выполнение», «проводит в жизнь». И ему глубоко безразлично, что «проводимое» им решение противоречит живой жизни. Прикрыть стройку, «законсервировать»...—и слово-то какое нелепое, будто речь о груде огурцов!.. А стройка уже сейчас, еще не набрав сил для полного размаха, уже вросла в жизнь своего края. Пока они с представителем главка ведут никчемный спор (ни один из них не убедит другого), в приемной дожидаются люди. И у каждого дело к нему, Набатову. Там не только работники стройки. С утра дожидается председатель колхоза из соседнего села Вороновки.'Ему Набатов обещал помочь тракторами и автомашинами. К часу дня приедет секретарь райкома. Задумано большое дело: сплошная электрификация района. Тоже надо помочь и советом и делом. Уже сейчас стройка нужна людям, нужна народу. Прикрыть стройку —все равно, что резать по
живому...Круглов по-своему истолковал молчание Набатова.
— Не понимаю, чего вы страшитесь Красногорска? Может быть, вы думаете, что это будет совнар-хозовская стройка? Нет, Рожнову мы вас не отдадим.— Круглов не заметил усмешки Набатова.— Могу вас заверить, строительство Красногорской станции останется в ведении министерства. И скажу нам откровенно, Кузьма Сергеевич,— Круглов снова попытался взять доверительный тон,— непонятно мне, что вы так уцепились за эту стройку? Ведь это же сумасшедший риск! Проектировщики до сих пор спорят, как перекрывать эту бешеную реку. Тут в два счета голову сломить! И совсем другое дело — тепловая станция. Там вы строите на сухом берегу. Имеете под ногами твердую почву...
— А здесь? — перебил его Набатов.— Здесь все забросить, похерить двухлетний труд!.. Нас здесь двенадцать тысяч! — голос Набатова наливался глухой яростью.— Начинали с палатки, с землянки. На голое место пришли... А теперь все бросить!
— Кузьма Сергеевич, понимаю я вас,— теперь Круглов говорил осторожно, как говорят с тяжелобольным.— Но другого выхода нет. Не... разумно,— он хотел сказать «нелепо», но сдержался, остерегаясь раздражать Набатова,— неразумно строить одновременно и тепловую станцию, которая нужна нам сегодня, и гидростанцию, которая нужна будет только
завтра.
— Она нам сегодня нужна! Круглов только пожал плечами.
— Вопрос о консервации вашей стройки, по сути дела, решен. Я оставлю вам проект постановления коллегии министерства. Хотелось бы, чтобы вы его
завизировали.
«Вот почему ты вокруг меня юлишь!» — подумал Набатов.
Круглое, словно не замечая откровенно презрительного взгляда Набатова, спокойно достал из портфеля проект — несколько листов плотной хрустящей бумаги, соединенных проволочной скрепкой,— и положил на стол Набатову.
Когда Круглов ушел, Кузьма Сергеевич несколько раз перечитал проект и долго сидел один в тяжелом раздумье. Надрывно звонили телефоны — он не снимал трубки. Заглядывали в дверь и заходили какие-то люди — он отсылал их нетерпеливым движением руки.
На заглавном листе проекта, выше отпечатанного синими буквами названия министерства, ярким красным пятном выделялся государственный герб. Набатов, не отрываясь, смотрел на него, и он то сжимался в острую красную точку, то расширялся, окрашивая весь лист.
«Что ты можешь сделать?» —снова и снова спрашивал себя Набатов.
Стройка — его детище, главное дело его жизни — обречена на консервацию. И ему — ему самому! — предлагают подписью скрепить это решение...
Ну и что же?.. Подписать?.. Никогда! Он будет доказывать, отстаивать свою правоту. Да, строить тепловые станции, как правило, дешевле и быстрее. Но здесь, в Сибири, особые условия. Многие гидростанции Сибири, и прежде всего Устьинская — его детище,— исключение из этого общего правила. Он может доказать это. Ему не надо ворошить толстые тома проекта. Это его дело, его жизнь. И каждая страница, каждая цифра живут в его сознании. За ними массивные громады бетона и ажурные переплетения металлических конструкций, умный . труд людей и мощный гул турбин, извергающих потоки энергии...
Он может доказать! Но кому?.. И зачем?..
Он снова посмотрел на лежащий перед ним проект постановления коллегии министерства.
Разве человек, который, сидя за двухтумбовым столом в одном из многочисленных кабинетов главка, «готовил» эту бумагу, нависшую над стройкой как мрачная туча,— разве он, этот человек, не знает цифр проекта Устьинской ГЭС? Разве люди, которые за длинным столом в зале заседаний министерства пре-
вратят эту бумагу из проекта в постановление и тем самым зачеркнут труд и мечту его, Набатова, и двенадцати тысяч его товарищей по труду и мечте,— разве они, эти люди, не знают цифр проекта Устьинской ГЭС?.. Они их знают. Больше того — они знают, что цифры эти точны.
Но что им цифры, когда у них есть «линия»!
Федор Васильевич сам отвез Наташу в больницу. Вместе с Любой они под руки ввели ее в кабинет хирурга. Боль у Наташи не проходила, но она уже притерпелась, и, только всмотревшись в запавшие ее глаза, можно было понять, как трудно ей удерживаться
от стонов.
— Кто дежурит в хирургической? — спросил Федор Васильевич в регистратуре.
— Зинаида Петровна,— ответили ему.
— Самый лучший наш врач,—сказал Федор Васильевич Наташе.
Дежурный хирург, пожилая уже женщина, выглядела очень суровой. Может быть, потому, что носила большие очки в темной роговой оправе.
- Попрошу вас выйти,— строго сказала она провожатым.
Федор Васильевич безропотно подчинился. Люба тоже двинулась к двери, но, перехватила тревожный, испуганный взгляд подруги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41