Обед всем понравился. Особенно Сидорову.
— Вот до чего дошла техника! — сказал он с удовлетворением.— Летишь с солнышком наперегонки и одновременно пользуешься всеми земными благами. А летит-то как! Не шелохнет!
Он вынул из портсигара папиросу и поставил ее торцом на столик. Папироса застыла, как приклеенная.
Набатов намеревался после обеда заняться своими делами. Надо было разобраться в пачке заявок, которую вручил ему перед отъездом начальник снабжения, и определить, что действительно отстаивать до конца в споре с работниками главснаба, а по каким позициям можно и уступить. Но он не успел еще вынуть из портфеля свою папку, как Клещов снова подступил к нему.
— Вы так и не высказали своего мнения? Набатов ответил, что не видит никакой необходимости калечить Байкал.
Но Клещов этим не удовлетворился.
— Я умышленно начал с посягательств на Байкал со стороны гидротехников. Хотел проверить вашу способность к объективному мышлению.
На правах старшего по возрасту он позволил себе быть бесцеремонно откровенным.
— И мне хотелось бы продолжить разговор о Байкале,— добавил Клещов.
«Посмотрю заявки вечером в гостинице»,— решил Набатов и, закрыв портфель, отложил его в сторону. В настойчивости биолога чувствовалась увлеченность своим делом. А это Набатов считал главной добродетелью человека.
И он приготовился слушать. Обстановка располагала к беседе. Самолет летел так ровно, что утратилось ощущение полета. И даже размеренный гул моторов казался долетающим откуда-то издалека. За соседним столиком играли в шахматы. Сидоров попытался вздремнуть, но не мог достаточно удобно устроиться на коротеньком диванчике и сидел, привалясь к спинке, поглядывая время от времени на неподвижно застывшую папиросу.
— Байкалу угрожают не только гидротехники,— продолжал Клещов.— Разрабатывается проект строительства весьма крупного промышленного комбината на его берегах...
— Точно,— оживился Сидоров,—огромный комбинат будет. Наш институт проектирует.
— Ах, вот как! — с несвойственной ему злой улыбкой воскликнул Клещов.— Какое примечательное совпадение! Значит, именно вас я имел в виду, когда говорил о тех, кто жмет на Байкал и снизу и сверху!
Сидоров выпрямился и с высокомерным недоумением оглядел Клещова.
— Попросил бы поосторожнее,— внушительно произнес он.— Проектирование ведется на глубоко научной основе. Наш проект член-корреспондент Академии наук Пшеницын консультирует.
- Не знаю такого,— сухо сказал Клещов.
— Так и он вас, наверно, не знает,— грубо ответил Сидоров и даже засопел от негодования.
— Этот комбинат,— продолжал Клещов, уже не обращая на Сидорова никакого внимания и говоря только для Набатова,— будет каждые сутки сбрасывать в Байкал четверть миллиона кубометров сточных вод. В дополнение к тремстам тридцати шести рекам в Байкал польется еще одна. Но если те поддерживали жизнь Байкала, то эта —триста тридцать
седьмая отравленная река — принесет с собой смерть всему живому. Я знакомился с проектом. Сами его авторы признают, что в месте сброса вод образуется мертвая зона в несколько квадратных километров. Мертвая зона! Как вам нравится само выражение! «Но это же пустяки! — убеждали они меня.— Площадь Байкала тридцать с лишним тысяч километров. Стоит ли поднимать шум из-за такой мелочи, как наша миниатюрная мертвая зона?» На первый взгляд убедительное возражение, не правда ли? Но, во-первых,— Клещов снова разгорячился и, доказывая На-батову, мысленно вел спор со своими оппонентами из проектного института,— во-первых, так, как полагают авторы проекта, будет лишь в том случае, если (он подчеркнул это слово) запроектированный метод очистки оправдает себя в заводском масштабе, если очистные сооружения будут работать бесперебойно, если будет установлен непрерывный и жесткий контроль за концентрацией стоков, если комбинат будет работать ритмично, без срывов и последующей перегрузки. И так далее... Не слишком ли много этих «если»? Ведь достаточно одному из них не осуществиться, и мертвая зона в озере выйдет далеко за границы, отведенные ей авторами проекта. А во-вторых, не забывайте и факторы, не подвластные человеку: течения и ветры. Отравленную воду разнесет далеко вокруг, и наше славное море может стать мертвым морем. А леса! Сколько лесов вырубят по склонам Байкала, чтобы насытить чрево этого комбината! Ни один человек, имеющий живую душу, не может равнодушно смотреть, как деловито и хладнокровно собираются губить великолепнейшее создание природы! Потом, конечно, спохватимся. Но будет поздно... А пока успокаиваем себя гнусным, циничным доводом — на наш век хватит.
Клещов горько усмехнулся и замолчал. Казалось, у него не было ни сил, ни желания продолжать.
— Много на себя берете,— сказал Сидоров, глядя на биолога с опасливой настороженностью.— Другие все, выходит, дураки?
— Вы можете спросить меня,—сказал Клещов Набатову,— к чему я вам все это рассказываю? Не только, чтобы излить душу. Общественность нашего города встревожена. Мы решили обратиться с письмом в центральную печать. Письмо я везу с собой. Хочу просить вашей подписи.
— Пустая затея! —оборвал его Сидоров.—Какие могут быть письма, если точно известно, что в вышестоящих инстанциях к проекту относятся положительно!
«Жив Молчалин»,— подумал Набатов и сказал Клещову:
— Покажите мне ваше письмо.
Он взял письмо и, перечитывая текст, сам думал о том, что, конечно, он подпишет. Подписывать документ, отвергающий технический проект, о котором он знал только понаслышке, было не по-инженерному, и, если бы ему сказали, что кто-то поступил так, он осудил бы подписавшего за опрометчивость и скоро-, палительность, недостойную серьезного человека, тем более инженера. Инженер должен руководствоваться не эмоциями, а строгими техническими расчетами. Так он всегда говорил другим и сам всегда следовал этому правилу. Но в данном случае доверить решение вопроса только арифметике нельзя. Это он понимал. К тому же, опытный инженер, он отлично знал, что вряд ли даже арифметической непогрешимостью могут прикрыться авторы проекта эффектного взрыва. Он бы очень хотел обстоятельно разобраться и поспорить с ними как инженер. Но этой возможности у него не было. А высказать свое отношение к их проекту он считал делом гражданской совести.
Перечитывая подписи, он увидел фамилию Рож-нова.
— И Корней Гаврилович подписал!
— Подписал,— подтвердил Клещов с явным удовольствием.— Письмо подписали не только биологи и литераторы, но и видные гидротехники, в их числе и бывший начальник строительства Байкальской ГЭС Корней Гаврилович Рожнов.
«Этот зря не подпишет,— подумал Набатов.— Очень хорошо. Значит, я принял правильное решение».
Набатов подписал письмо и вернул Клещову. Тот взглянул на подпись и резко вскинул глаза:
— Вы строите Устьинскую? Набатов улыбнулся.
— Может быть, поверите на слово?
— Проклятая рассеянность! — воскликнул Клещов.— Все припоминал: где же я слышал эту фамилию? Ну, знаете, дорогой мой, ваша подпись одна стоит десяти. Ведь это же вашей стройкой козыряют авторы проекта.— И, очень довольный, аккуратно уложил письмо в большой двухстворчатый портфель.
Самолет пошел на снижение. Папироса упала и покатилась по столику. Сидоров встрепенулся и прихлопнул ее рукой.
Москва встретила неприветливо. Моросил мелкий дождь, и Набатов сразу подумал, что в здешнем несерьезном климате зимнее перекрытие должно казаться делом совершенно нереальным.
Что ж! Будем доказывать. И докажем. Доводы убедительные. Сейчас там уже рубят второй ряж, а первый ряж, тот, что уже зацепился за дно, зафиксирован беспристрастным фотоглазом. Снимки в портфеле. Когда понадобится, он положит их на стол.
В просторном вестибюле вокзала Набатов попрощался со своими спутниками. Клещова встречала молодая супружеская чета.. Оба — и он и она — чем-то похожи были на старого, седого биолога, и Набатов так и не успел понять, кто же встречал старика: дочь и зять или сын и невестка. Клещов пригласил ехать в город вместе, но Набатову не хотелось мешать семейной встрече, и он сказал, что. ему еще надо задержаться в аэропорту.
Сидорову не нужно было в город: он летел в Ленинград. Прощаясь с Набатовым, он не утерпел и сказал:
— Зря вы подписали письмо. Ученые, они, знае-
те...— и он неопределенно пошевелил толстыми пальцами,—они народ горячий, увлекающийся. А мы о вами работяги, хозяйственники. Нам эта роскошь ни к чему. В вашем министерстве этот проект весьма одобряют...
Набатов не был расположен тратить время на бесцельные разговоры и сказал только,.. что: истина рождается в споре.
— Не., наше это дело — истины рожать,— хмуро возразил Сидоров.
Заведующий сектором главснаба, ведавший фондами Устьинской ГЭС, возражал Набатову почтительно, но твердо:
— Заявки принять не могу. Все вопросы снабжения вашей стройки рассматривает лично начальник главснаба.
— Начальник будет решать,— сказал Набатов,— а решение ему надо подготовить. Все наши заявки подкреплены расчетами.— И положил на стол объемистую папку.
Но заведующий сектором решительно отодвинул папку.
— Не могу. Я же вам сказал. Только сам начальник главснаба.
Набатов понимал, что собеседник его иначе поступить не может. Ему дано указание. Он маленький винтик в этом громоздком и всемогущем механизме. И все-таки сопротивление, встреченное на первом же шагу, вызвало раздражение.
Приемная начальника главснаба была двумя этажами выше. Набатов единым духом преодолел четыре лестничных марша. Когда он, запыхавшись, с побагровевшим лицом, стремительно вошел в приемную, у него был такой внушительный вид, что секретарь немедленно пропустил его в кабинет.
«Пусть только этот попробует крутить»,— подумал Набатов, решительно подступая к утонувшему в глубоком кресле начальнику главснаба.
Но тот и не думал «крутить». Он поднялся навстречу Набатову, радушно поздоровался и... извинился: вызван в Госплан на заседание и, к сожалению, не имеет ни минуты для разговора.
— Там насчет опозданий ни-ни! На четыре часа вызывают.
— Уже четверть пятого,— сказал Набатов.
— Вот я и говорю: опаздываю,— спохватился начальник главснаба и торопливо протянул руку Набатову.— Прошу завтра, во второй половине дня.
Набатов отлично его понял. Начальник главснаба выжидал. Выжидал, как решится вопрос с Устьинской ГЭС и как решится вопрос с самим Набатовым. Ясность должно было внести заседание техсовета, и, пока оно не пройдет, никто разговаривать с Набатовым по делам Устьинской стройки не станет. «Как по потам разыгрывают»,— подумал Набатов и с трудом удержался, чтобы не грохнуть в сердцах кулаком по столу. Но... чем бы это помогло?.. И он так стиснул длинную холеную руку начальника главснаба, что тот испуганно посмотрел на него.
Набатов вышел в коридор и остановился у окна. Окно выходило в узкий, глубокий, как колодец, двор. Сотни, окон смотрели пустыми глазницами в темную глубину двора. Мокрые хлопья снега падали па стекло и сбегали вниз кривыми струйками. Набатов вспомнил сверкающие на солнце снега приангарских распадков и вздохнул. Конечно, в такую слякотную ростепель кто может всерьез поверить в зимнее перекрытие?..
Вообще-то нечего здесь слоняться. Самое разумное— идти в гостиницу и отдохнуть. Завтра горячий день. Надо собраться с силами.
Набатов направился к выходу, но, сделав несколько шагов, остановился. Нет, он пройдет к начальнику главка и поговорит с ним. Это поможет подготовиться к завтрашнему крутому разговору.
Набатов попытался с ходу прорваться в кабинет. Но секретарь — строгая пожилая женщина—решительно остановила его.
— Доложите Евстигнееву. У меня срочное дело,— сказал Набатов.
— Евстигнеев в Ленинграде. Его замещает товарищ Зубрицкий.
— Доложите Зубрйцкому,— резко, почти грубо сказал Набатов, а сам подумал, что к Зубрйцкому идти совсем незачем. Но секретарша уже скрылась за дверью кабинета.
—Товарищ Зубрицкий просит вас обождать.
Больше всего на свете не любил Набатов ожидать,— он называл это «просиживать» в приемных. Тем более досадно было сидеть в приемной Зубриц-кого, разговор с которым — Набатов отлично это понимал — будет пустой тратой времени.
Но до того, как тратить время в кабинете Зу-брицкого, пришлось немало потратить его в приемной.
Набатов сел возле самой двери в кабинет, как бы преграждая путь, но это не помогло. Сотрудники главка стремительно проносились через приемную и скрывались за дверью кабинета, решительно закрывая ее за собой. Набатов, конечно, мог бы войти вместе с любым из них, но ему нужен был разговор с глазу на глаз, и он ждал, заставив себя быть терпеливым.
Некоторое время он ожидал в одиночестве. Затем в приемную вошли двое. Ростом, телосложением и чертами лица они отличались друг от друга. Но одинаковое, деловито важное, в меру озабоченное выражение лиц, свойственное старожилам министерства, делало их в глазах Набатова очень похожими.
Они уселись на диван, неподалеку от Набатова. Занятый своими мыслями, он не прислушивался к их разговору, пока не упомянули его фамилию.
— На месте Набатова,— говорил высокий с усиками,— я бы, во всяком случае, поостерегся подписывать такое письмо.
— Не он один,— флегматично сказал лысоватый,— Рожнов тоже подписал.
— Рожнов теперь сам себе хозяин, руководитель
совнархоза,— возразил высокий с усиками,—и может позволить себе роскошь иметь свое мнение. А Набатов— работник нашего министерства.
Что ответил лысоватый, Набатов не расслышал. Высокий с усиками засмеялся.
— Вообще глупее этого он не мог ничего придумать. И без того он на ножах с руководством главка: ты же знаешь эту историю с зимним перекрытием? Завтра на техсовете будет битва русских с кабардинцами. И в такой обстановке лезть на рожон просто глупо. Главное, какое ему дело до этого Байкала? Тоже мне маркиз Поза!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41