Посмотрел бы я на вас, что бы вы стали делать на моем месте!»
В парткоме машинистка сказала Перевалову, что звонил Набатов и просил после работы зайти к нему домой..
— Просили, если сможете, к шести часам.
«Ну что ж, поговорим по душам,— подумал Перевалов.— Прятаться не станем».
А сейчас за работу. И так полдня отводил душу.И он погрузился в свои так называемые текущие дела.В большом настольном блокноте записаны самые неотложные. И этих самых неотложных почти целая страница. Первая запись:
«Подобрать пропагандиста в тракторный парк вместо Казаченкова».Отличный пропагандист. Перевалов вспомнил, как однажды, зайдя к нему на кружок с намерением пробыть несколько минут, просидел два с лишним часа, пока не закончилось занятие. А на другой день собрал всех пропагандистов и рассказал им, как проводит занятия Казаченков. И вот Казаченкова отправляют в длительную командировку, месяца на полтора, а то и на два. В резерве пропагандистов нет. Люди все на деле. Сам Казаченков советует поручить кружок бригадиру первой бульдозерной Перетолчину. Кандидатура подходящая: мужик серьезный, обстоятельный.
Перевалов звонит и говорит машинистке (она же и заведующая учетом):
— Принесите карточку Перетолчина Федора Васильевича из парторганизации механизаторов.
В партии с 1943 года. Образование — среднее. Водитель танка. Отличные данные.
В блокноте появляется новая запись: «Побеседовать с Перетолчиным».
Возвращая карточку, Перевалов говорит:
— Вызовите ко мне завтра, после работы.
— К вам заведующая клубом с правого берега.
— Пусть заходит.
Заведующая клубом явно взволнована. Говорит она быстро, как бы опасаясь, что ей не дадут высказаться до конца.
— При таком отношении совершенно невозможно вести никакой культурной работы. Хозяйственники не только не помогают, а прямо суют палки в колеса. С большим трудом подготовили программу для ново-
годнего молодежного вечера, и все срывается. Веру Гончаренко не освобождают от вечерней работы. Срывается вся программа, а Ершов говорит, что это его не касается: он не отвечает за работу клуба, он отвечает за работу стройучастка. Никакого у людей сознания...
Перевалов звонит несознательному Ершову и убеждает его перевести Веру Гончаренко в дневную смену.
Разговор с заведующей клубом еще не закончен, входит секретарь комитета комсомола Саша Долгушин. У. него тоже неотложное дело.
— Помогайте, Семен Александрович. Комсомольцы автобазы решили создать комсомольско-молодежную колонну. Начальник автобазы противится.
Перевалов звонит начальнику автобазы. Тот оправдывается, приводит свои доводы.
— У тебя в автобазе прогулы есть? — спрашивает Перевалов.— Есть. Аварии есть? Тоже есть. После получки выходят на работу под хмельком? Случается. Так вот, комсомольцы хотят тебе помочь. Создать колонну, в которой не будет прогулов и аварий. Советую не отказываться от их помощи, а поддержать инициативу.
...День уже клонится к вечеру. А время не просто идет, оно подбрасывает один за другим все новые и новые вопросы.
Приносят заявление группы рабочих бетонного завода. Домоуправ спекулирует квартирами, а начальник жилищно-коммунального отдела его покрывает.
Женщина из далекого белорусского города Бобруйска просит написать ей, как работает ее сын, уехавший на стройку по комсомольской путевке.
Приходит слесарь ремонтно-механического завода: начальник цеха плохо помогает рационализаторам.
Приносят телеграмму: строители Нижне-Волжской гидроэлектростанции вызывают на социалистическое соревнование строителей Устьинской ГЭС.
Пишут ученики десятого класса из неизвестного Перевалову города Мензелинска: они решили после
окончания школы всем классом ехать на великую стройку и просят партийный комитет помочь им в этом.
...День окончен. Многие вопросы решены. Но в блокноте заполнена новая страничка. Разные, самые разные вопросы. И все тоже неотложные.
И все это вместе взятое — только небольшая часть того, что именуется — партийная работа.
— Вот молодец, что пришел без опоздания! — сказал Набатов, встречая Перевалова в дверях.— А то бы мне Софья Викентьевна дала такой разгон! Чего смотришь? Она у меня женщина строгая, особенно когда дело коснется ее кулинарной репутации.
— Не слушайте вы его, Семен Александрович,— сказала Софья Викентьевна, выглянув в прихожую.— Раздевайтесь, мойте руки и проходите к столу.
— С удовольствием! — совершенно искренне признался Перевалов и подумал: «Конечно, лучше начать с этого, а пошуметь друг на друга всегда успеем».
Стол был накрыт с необычайным для здешних отдаленных мест щедрым разнообразием. Заметив изумление Перевалова, Набатов пояснил:
— Дары московского «Гастронома». Все свои чертежи и расчеты оставил Майорову на память, а чемодан загрузил более питательными вещами. Сонюшка! Тебя ждем.
— Сию минуточку,— ответила из кухни Софья Викентьевна.— Сажай гостя за стол.
— Гость стеснительный, без хозяйки не Садится.
Перевалов заметил, что на столе всего три прибора (сына-то, выходит, в черном теле держишь, Кузьма Сергеевич!), и не удержался, спросил:
— А где же Аркадий?
— Не пришел еще с работы.—Кузьма Сергеевич усмехнулся.— Мы же с тобой страху на всех нагнали и рабочий день сдвинули.
Вошла Софья Викентьевна, раскрасневшаяся от кухонной духоты.
— Не обращайте внимания на мой затрапезный вид,— сказала она, указывая на свой передник,— один бочок у пирога еще не готов. Хозяин виноват, давно прошу духовку переложить. Да садитесь вы наконец!
— Какой прикажешь? — спросил Набатов, протянув руку к бутылкам.
— Все равно,— сказал Перевалов.— Ты знаешь, я не большой охотник до этого зелья.
— Нет,— возразил Набатов.— Сегодня грех на сухую. Имеем по крайней мере два отличных тоста.
— Даже два?
— По меньшей мере два,— повторил Набатов и налил Перевалову и себе «Столичной», а Софье Ви-кентьевне золотистого вина из узкой, длинной бутылки.— Один по личному поводу, второй, так сказать, по общественному. Вообще-то общественные интересы должны стоять выше, по сегодня, я уверен,— он посмотрел на Перевалова и снова уже не в первый раз загадочно улыбнулся,— следует вперёд выпить по личному поводу.. Итак, за скорую встречу!—Он чокнулся со всеми и выпил.
Перевалов, недоумевая, последовал его примеру.
— Нет душевной чуткости у современной молодежи,— сказал Набатов и с сокрушением покачал головой, глядя на Перевалова.— Ты за что пил? За встречу! Маша твоя через неделю прилетит, а бесчувственный супруг сидит, как на поминках.
— Кузьма Сергеевич! И ты молчал!
— Ты утром был такой сердитый.
— Рассказывай!
Кузьма Сергеевич стал рассказывать, как он созвонился с Машей, как она приходила к нему, как расспрашивала о Семене, как ей удалось высвободить время для поездки домой.
Перевалов слушал, а перед глазами было Ма-шино лицо, веселые глаза и ласковая, застенчивая улыбка...
— Тоскливо так жить,— тихо, как бы про себя сказала Софья Викентьевна.— Мы с Кузьмой Сергеевичем всю жизнь вместе, и не наскучило. А вы молодые оба...
Перевалов ничего не ответил.
Тоскливо?.. Нет, трудно. Очень трудно. Очень не хватает ему Маши... А как быть? Нельзя же закрывать ей дорогу. Окончит институт, будем всегда вместе... Сам настоял на этом и правильно поступил.,.
— В общем-то, будь я на месте Марьи Алексеевны,— заключил Набатов,— ни за что не оставил бы такого сокола одного. Тем более на стройке. Сюда невест со всех сторон понабилось. Я ей так и сказал, чтобы поторапливалась.
— Заболтался, Кузьма Сергеевич,— вмешалась Софья Викентьевна.— Семен Александрович не из той породы.
Она принесла пышный, подрумянившийся пирог и порезала на широкие ломти.
Кузьма Сергеевич вдохнул, раздувая ноздри, аппетитный запах рыбного пирога.
— Всем хороша матушка Ангара! Осетр? - Не угадал, Кузьма Сергеевич. Таймень.
— Тоже неплохо! Теперь к месту и второй тост, по общественному поводу.
Перевалов, конечно, знал, какой последует тост. Но все же спросил:
— За что же второй тост?
— А за то, чтобы секретарю парткома не было нужды отбивать хлеб у экскаваторщиков.— Кузьма Сергеевич потянулся к пирогу и добавил:—Тост, как видишь, в порядке самокритики.
У радушного хозяина были в запасе еще подходящие тосты, но гость согласился только на один, каковой сам и предложил: за хозяйку и ее искус тво! И подумал, дождется ли дня, когда в такой же обстановке будет не в гостях, а дома...
После обеда хозяин увел гостя к себе наверх и рассказал о заседании техсовета и завершающем разговоре с Майоровым.
— Наша взяла! — сказал Перевалов.
— А что было делать заместителю министра? Ему тоже положено смотреть не назад, а вперед. А в наше время вперед — это значит лицом к Сибири. Возьми Только нашу область. Алюминиевый завод строится, большая химия строится, горнорудный комбинат строится. В будущем году начнут строить металлургический завод. Попробуй оставь их без энергии! Откуда ее брать? Быстрее нас никто не даст. Так что наш спор решила сама жизнь. А если бы не это, круто бы спросили за наше самоуправство.
— Теперь уже не самоуправство, а новаторство,— сказал Перевалов.
Набатов поморщился — он не любил громких слов — и, ничего не ответив на реплику Перевалова, продолжал:
— И я, когда еще сидел у Майорова, подумал и с тех пор все время думаю, что теперь и для нас тихая жизнь миновала. Раньше мы так располагали: поставим ряжевую перемычку и, может быть, перекроем реку со льда. Теперь никаких «может быть»: должны перекрыть Ангару зимой! Сразу после ледохода отсыпать низовую перемычку, осушить котлован и летом начать большой бетон. Иначе все наши новаг торские затеи — детская забава. Понятно это тебе, товарищ секретарь?
— Понятно.
— Поэтому и пришлось загонять тебя в кабину экскаватора. Ты поначалу тоже косился на меня. Бычье упрямство у Набатова! Да будь у меня в запасе время, я бы на рожон не полез. И спорить бы не стал с Калиновским. Чего спокойнее: один ряж разобрать, другой опустить. Но это неделя, пусть пять дней, а у нас сейчас и пяти часов лишних нет... Сегодня подписал приказ: организовать работу на льду в три смены. И тебя прошу: переключайся на лед. Сейчас у нас нет более важной задачи.
Софья Викентьевна принесла им наверх чайник, стаканы и блюдо домашнего печенья. Они долго сидели, попивая по-сибирскому густой чаек и обсуждая десятки вопросов, больших и малых, содержание ко-
торых сводилось к одному: как лучше организовать наступление на реку возможно более широким фронтом.
Уже поздно вечером, когда обо всех практических делах было переговорено, собираясь уходить, Перевалов спросил:
— Очень рассердился на меня утром, Кузьма Сергеевич?
Набатов махнул рукой:
— Чего там рассердился... Я бы и сам на твоем месте так же поступил.
Вадим аккуратно уложил взрывчатку в массивный, окованный железом ларь, вышел из палатки и, переведя несколько гаснущих на сильном ветру спичек, закурил.
Стоять на ветру, налетавшем резкими порывами то с одной, то с другой стороны, было не очень приятно, но Черемных не разрешал курить в палатке и, уходя в диспетчерскую, снова напомнил о том же.
Что он там задержался? Долго ли наряд выписать?
За палаткой послышались шаги. Наконец-то! Вадим пошел ему навстречу и едва не столкнулся с торопливо идущим Аркадием.
— Привет! Ты один? — Аркадий указал на опущенный клапан палатки.
— Один. А что?
— Я за тобой. Приходи сегодня к Ляпину. Звал он... И Неля тоже звала.
В последней фразе Вадиму послышалась насмешка. И он ответил хмуро:
— Мне там делать нечего.
— Опять ты за свое? Я тебя очень прошу, приходи!
Нет, никакой насмешки. Аркадий говорил серьезно. Вадим почувствовал: Аркадию нужно, чтобы он принял приглашение Ляпина. Странно!
— Нет, Аркадий. К Ляпину я никогда не пойду. Вадим отказался твердо, но вежливо. Аркадий почему-то вспылил:
— Конечно! Теперь можно нос задирать. Теперь не Ляпин тебе зарплату выписывает.
Вадим насторожился:
— Ты к чему о зарплате вспомнил?
— Память не такая короткая, как у некоторых.
— Договаривай!
— Чего договаривать! Деньги сам получал. Два раза в месяц.
— Я заработанные получал! Аркадий презрительно свистнул:
— Много бы ты заработал!
— А ты?
— Чего кричишь? — Аркадий был явно доволен, что сумел задеть Вадима за живое.— И я получал и ты. Вместе получали. Я тебе в первый же день сказал: Ляпин свою бригаду в обиду не даст! Ну, чего уставился?
— Ох, и сволочь ты, Аркадий! Хоть бы об отце подумал!
Аркадий вздрогнул, как от удара. Он сжался и, казалось, даже стал ниже ростом. От вызывающей развязности не осталось и следа.
— С тобой пошутить нельзя.
— Иди ты с такими шутками к... своему Ляпину!
— Послушай, Вадим...— начал Аркадий, но, увидев Черемных, медленно идущего по дороге, оборвал фразу и, уходя, торопливо бросил: — Ну, я пошел. Так приходи. Ждем тебя.
Вадим ничего не ответил.
Подошел Черемных, посмотрел вслед Аркадию и усмехнулся:
— Что это он так заторопился? Или не за добрым делом приходил?
— Его Ляпин присылал за мной.-
— Ляпин? — Усталое, доброе лицо Ивана Васильевича сразу построжело.— От этого держись подальше!— строго сказал он Вадиму.
— Вы о нем знаете что-то, Иван Васильевич?
— Надо ли знать? — хмуро и пренебрежительно возразил Черемных.— Он и так весь на виду.
Черемных, пригнувшись, прошел в палатку, запер большим висячим замком и опечатал сургучной печатью ларь со взрывчаткой, потом, выйдя, тщательно застегнул клапан палатки. Вадим, пропустив вперед Ивана Васильевича, незаметно для себя старался идти след в след, хотя все время сбивался. Черемных шагал медленно, но размашисто.
Вадим был уверен, что Иван Васильевич знает о Ляпине больше того, что высказал, но расспрашивать было бесполезно. Пока сам не найдет нужным, ничего не скажет... Так же было, когда Вадим рассказал ему о Наташе, о том, как оборвалась их дружба. Тогда они разговаривали не на ходу, а в своей комнате, в общежитии. Иван Васильевич сидел, по-нурясь, как будто безразличный ко всему, и все же Вадим чувствовал, что старик настороженно вслушивается в каждое его слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41