Движение истории, развитие мировых событий ведут к крушению векового рабства, к рождению — в бурях и в борьбе — справедливых общественных порядков. Таков пафос этого произведения.
Прошло несколько месяцев после начала работы над «Всепоэмой», и Чаренц в ноябре 1920 года, вместе с трудящимися родной Армении, приветствовал на ее древней земле победу советской власти.
В богатом творческом наследии Чаренца особое место принадлежит стихотворениям и поэмам, посвященным основоположнику Коммунистической партии и Советского государства — Владимиру Ильичу Ленину. Чаренц пронес образ бессмертного вождя через всю свою жизнь, через все свое творчество, он создал поэтическую лени- ниану, которая явилась органическим продолжением и углублением основной темы лучших его произведений — темы революции и народа.
Писать о Ленине значило для поэта писать о большой правде истории, о самом сокровенном и родном для народа,
Ленинским циклом стихотворений и поэм («Ленин» (1924), «Баллада о Владимире Ильиче, мужике и паре сапог» (1924), «Дядя Ленин» (1924), «Ленин и Али» (1925), «Стена коммунаров в Париже» (1925), «Похоронный марш» (1928), «Чугунный человек» (1927—1929), «25—26 октября 1917 года» (1929) Чаренц окончательно утвердился на позициях социалистического реализма.
Ленин в изображении Чаренца — великий вождь трудящихся, организатор и руководитель Октября, любовь и гордость международного пролетариата, знамя угнетенного Востока. Ленин — простой человек, сын своей родины, которого понимает и армянский пахарь Сако, и русский мужик из Сибири, и турецкий портовый лодочник Али.
Чаренц создал правдивый, исторически конкретный образ великого вождя трудящихся. Поэт смело обращается к разнообразным художественным средствам. В стихотворении «Ленин» основная идея выражается с помощью афористичных, четких поэтических формул, сильных ритмических образований, интонаций горячей человеческой речи, обращенной ко всем. В поэмах Чаренца о Ленине важную роль играют сюжет и композиция. Воскрешая страницы жизни Ильича, писатель создает целостную, законченную картину, необычайно действенную, запоминающуюся, органически входящую в сознание читателя. И то, что принадлежит в этом случае авторскому вымыслу, обретает силу и значение достоверного факта.
В произведениях Чаренца о Ленине изображены простые люди труда — рабочие и крестьяне, те, кто составляет непобедимую, могучую армию ленинцев.
В «Балладе о Владимире Ильиче, мужике и паре сапог» поэт рисует образ ходока из Сибири, в поэме «Дядя Ленин» — московского пролетария и его сына Ивана, в поэме «Ленин и Али» — бедного турецкого лодочника. Для Чаренца было принципиально важно показать Ильича в единстве с народом, так как именно в этом заключалась главная черта Ленина как вождя нового типа.
Героика революционных боев, величие подвига ленинцев определили содержание многих произведений Чаренца. Теме международного революционного движения и советского патриотизма посвящены поэмы («Стамбул», «Стена коммунаров в Париже», «Борис Дзнеладзе»), баллады («Мой товарищ Липо», «Баллада о полковнике Томсоне, комсомольце и забастовке», «Баллада о двадцати шести»), стихотворения, элегии, марши. В них воскрешены образы несгибаемых борцов за счастье трудящихся — турецких коммунистов и героя гражданской войны в Армении Липарита Мхчяна, парижских коммунаров и основателя грузинского комсомола Бориса Дзнеладзе, безымянного комсомольца из Баку и двадцати шести комиссаров. Поэт не просто отдает должное памяти погибших бойцов великой армии революционеров: он страстно утверждает бессмертие их дела.
В самом начале 1930 года вышла новая книга стихов Чаренца — «Эпический рассвет». Большая часть произведений этого сборника писалась в Ленинграде, где поэт пробыл около трех месяцев в конце 1929 года. Это обстоятельство в значительной степени определило многие идеи и образы книги. Ленинград — город замечательных исторических традиций, колыбель революции — произвел неизгладимое впечатление на Чаренца, и в «Эпическом рассвете» есть немало строк, рожденных раздумьями поэта при знакомстве с героическим городом. Слово Чаренца становится особенно метким и выразительным, эпическое начало его поэзии проявляется с исключительной силой, когда он обращается к своей излюбленной теме — теме великого Октября, теме Ленина. Ей посвящены лучшие вещи сборника — «Отрывки из ненаписанной поэмы», «Чугунный человек», «25—26 октября 1917 года», «Похоронный марш» и др. «Октябрьские места» в этих произведениях — не декоративный элемент или пассивный фон, они вырастают в грандиозную арену великих сражений, исторических битв, рождая в душе поэта сложную гамму переживаний.
Большое место в «Эпическом рассвете» занимают вопросы поэтического творчества, идейного содержания искусства, его народности, проблемы социалистической эстетики. Чаренц требовал от художника слова жизненной правды, глубокого проникновения в действительность, понимания всей сложности ее развития. Особенно гневно обрушивался он на тех, кто пытался во вести в непререкаемую догму обескровленные стандарты, кто подменял живое многообразие жизни и борьбы советского народа готовыми схемами.
В книге «Эпический рассвет» содержится развернутая эстетическая программа поэта, стремившегося осмыслить задачи советского художника на новом этапе жизни страны.
В таких стихотворениях, как «Песнь борьбы», «Я больше не тот», «Послание из Еревана другу-поэту», «Послание Аксель Бакунцу, написанное из Ленинграда», «Раздумье», «Музе», «Моему читателю» и др., встает мужественный образ писателя-борца, который смело вторгается в жизнь, говорит от лица эпохи и голосом народа. Художник должен самоотверженно служить народу, родной стране — в этом его высшее призвание.
В 1933 году вышел последний сборник поэта — «Книга пути».
Не все здесь равноценно. Рядом с поэмами и стихотворениями, продиктованными живыми впечатлениями от социалистического строительства, навеянными воспоминаниями о гражданской войне, раздумьями об искусстве, в сборнике помещены произведения («Давид Сасунский», «По дорогам истории», «Видение смерти»), идейная концепция которых вызывает серьезные возражения. Но в таких поэмах, как «К горе Масису», «Бронепоезд «Вардан Зоравар», «Хвала винограду, вину и изящному искусству», «Сеятели общинных полей», в стихах разделов «Искусство поэзии», «Книга познаний», «Гимн и советы», «Разные стихотворения и переводы», проявились лучшие черты таланта Чаренца.
Одна из особенностей зрелой поэзии Чаренца вообще и «Книги пути» в частности состоит в том, что в ней сняты противоречия между личным, лирическим «интересом» поэта и сферой больших, общественных переживаний и стремлений. Откровенный, задушевный рассказ Чаренца о себе отражает, как правило, закономерности жизни целого поколения; эпическое повествование об историческом или революционном прошлом согрето горячим чувством поэта. «Книга пути» — это книга о пути, пройденном народом и поэтом, книга о борьбе и о труде, об истории и о современности. Большие, извечные проблемы искусства Чаренц решает подчас с полемическим пафосом, в споре со своими литературными оппонентами, но всегда ярко и самобытно.
Жизнь Егише Чаренца трагически оборвалась в ноябре 1937 рода. Остались неосуществленными многие творческие замыслы Чаренца. Он собирался завершить поэму о великом армянском композиторе Комитасе, написать о легендарном Ара Прекрасном и армянском историке V века Мовсесе Хоренаци, а затем — это была его заветная, большая мечта — создать монументальное произведение о великом Октябре, о рождении новой эры в истории человечества. Но
и то, что успел он написать, составляет неотъемлемую часть богатейшей сокровищницы литератур народов нашей Родины. В этой сокровищнице свое достойное место занимает также сатирический роман Чаренца «Страна Наири».
Роман писался в 1922—1925 гг. В это время в армянской литературе широкое распространение получает сатира: Дереник Демирчян пишет сказку-сатиру «Храбрый Назар», Александр Ширванзаде выступает с комедией «Кум Моргана», Аксель Бакунц издает сатирический роман «Овнатан Марч», Лер Камсар выпускает книгу фельетонов «Национальная азбука». В сатирическом жанре пробуют свои силы писатели Гурген Маари, Ваан Тотовенц и др. На страницах газет и журналов прочно завоевывают место басня и эпиграмма, политический памфлет и пародия.
В романе «Страна Наири» Чаренц с большой художественной силой изобразил политическое банкротство буржуазных националистов, прикрывавшихся «революционной», «патриотической» фразой, а на деле толкавших народ к гибели. «Страна Наири» тотчас же обратила на себя внимание читателей, а после выхода русского издания книги (1925) о ней заговорила всесоюзная критика. «Русскому читателю к роману Егише Чаренца нужно подойти со вниманием и терпеньем,— писала Мариэтта Шагинян,— он может быть отпугнут первыми страницами. Ему может показаться провинциальным и недостаточно обоснованным обильный нарочитыми подчеркиваниями, многоточиями, лирическими восклицаниями язык этой повести или, по определению автора, «романа, похожего на поэму». В самом определении дан руководящий намек. Перед нами вещь, созданная в гоголевском ритме,— если не поэма, то во всяком случае эпос, имеющий исключительное художественное значение для армянской литературы». Внимание и терпенье, которыми призывала вооружиться русских читателей Мариэтта Шагинян, в равной степени были необходимы и армянскому читателю. Трудно назвать эту книгу романом, если понимать под этим термином большое художественное полотно с четкими сюжетными линиями, с определенной стройной композицией, с тщательно выписанными человеческими характерами. Это и не поэма, хотя признаки последней (особенно если вспомнить, скажем, «Мертвые души» Гоголя) несомненно в «Стране Наири» есть.
Конечно же, права Мариэтта Шагинян, назвавшая книгу Чаренца — эпосом, эпосом города Карса в трех циклах. Мы хотели бы лишь уточнить это определение: «Страна Наири» сатирический эпос, обобщающая художественная хроника истории старой и новой Наири, старых и новых наирян, беспощадная сатира, направленная против
«национального романтизма» в его конкретном, армянском проявлении на рубеже великих исторических свершений.
«Сколько, сколько раз я спрашивал себя — что же такое, наконец, Наири? Может, тебе странным покажется этот вопрос, дорогой читатель. Но он так же естествен, как и вопрос — кто такие, наконец, мы, наиряне? Кто мы такие и куда мы идем? Кем мы были вчера и кем должны стать завтра?» — так писал Чаренц в предисловии к своей книге, и в этих словах — ключ к пониманию основной идейно-художественной проблематики произведения. Что такое Наири, кто такие наиряне, куда мы идем, кем мы были вчера и кем должны стать завтра? — вопросы эти волновали Чаренца на протяжении многих лет. Он обращается к ним почти во всех своих книгах: в стихах и поэмах, написанных до и после Октября. В юношеских стихах поэт не мог дать на них четкого и ясного ответа, в «Дантовой легенде» Чаренц связал национальный вопрос с вопросом социальным и в значительной степени стряхнул с себя груз отвлеченных, туманных представлений. В сатирической по духу поэме «Национальный сон», написанной в период с декабря 1917 по февраль 1918 года, Чаренц развенчал романтические иллюзии «ослепленной и опьяненной» толпы, значительная часть которой из-за политической близорукости связывала какие-то надежды на освобождение, национальное возрождение и просто житейское благополучие с деятельностью «героев»-фразеров, «героев» — «национальных столпов». С болью повествует Чаренц о трагедии народа, судьбами которого пытались править жалкие авантюристы, спекулирующие его возвышенными помыслами, патриотическими чувствами, свободолюбивыми стремлениями. Тяжелый «национальный сон» был развеян суровой правдой жизни, непреложными законами исторического развития, и хотя об этом в поэме не сказано прямо и открыто, но, конечно, вывод этот вытекал из всего повествования. Собственно, в «Национальном сне» мы уже слышим прелюдию к «Стране Наири». В поэме намечаются темы и мотивы, которые получат в эпосе большой смысл и большое звучание. В «Национальном сне» реальная жизнь «вмещена» в условные рамки сна; гротескные фигуры героев, смешных и жалких в своих проповедях и делах, выглядят пародиями на людей, в «Стране Наири» — не жизнь во сне, а кошмар в жизни, не пародии на людей, а люди — пародии по самому существу своему.
Правильное суждение о «Стране Наири» невозможно без уяснения позиции рассказчика, который то и дело прикидывается наивным простачком, чем-то напоминающим гоголевского пасечника, часто заводит речь как будто о второстепенных и даже третьестепенных подробностях и мелочах, уклоняется в сторону от главной, «эпической» темы, а между тем все рельефнее, сильнее рисует доподлинную историю своеобразного «армянского Миргорода». Вообще в речи рассказчика мы часто слышим восторженные интонации, функция которых, однако, несколько необычна. И действительно. Что это за восторг, например, и каково его качество, когда мы читаем: «На западном конце города, выше, на желтом скалистом холме угрюмо и мрачно, точно восточный деспот, воссела крепость и со своего скалистого трона смотрит на город. Кажется, будто гигантский каменный ящик всей своей тяжестью упал сверху и повис на холме; сначала гигантский каменный ящик, а затем друг за другом посыпались вниз большие и маленькие, тяжелые и легкие, различной формы сундуки и сгрудились один над другим, друг к другу. Чудеса! Не понимаешь и только поражаешься... Одни глупцы могут не поражаться этой крепости...» Здесь мы имеем дело с особенностью чаренцевского сатирического стиля в «Стране Наири»: восторг, насыщенный едкой иронией, духом отрицания. Интонация восторга становится остро сатирической и в тех случаях, когда Чаренц прибегает к словам-характеристикам — «чудеса», «прелесть», «красота», «необыкновенный», «неподражаемый», «удивительный», «знаменитый».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11