Нет уж, пусть остается лучше здесь — такому много не нужно, а двор, даст бог, достанется Абдумалику. Пока сын будет учиться, пока получит диплом, пригляжу за хозяйством сам. Абдурахим, видно, уже не захочет расстаться с Ленинградом, постарается зацепиться в аспирантуре... Да, нужно сегодня же договориться с Фирузом, получить его согласие, чтобы завтра люди не смогли болтать, показывать пальцем.
Если кто-нибудь в селении узнает, что я перевел дом и хозяйство покойного на имя Абдумалика, не спросив согласия Фируза—-сына брата, найдутся такие, что станут трепать мое доброе имя... Ну ничего, эту размазню нетрудно и уговорить, а станет упрямиться — предложу денег. Много не дам, тысячу рублей увидит, так сразу растает. Голова его еще полна пустых мыслей...»
Аскаров улыбнулся, довольный собой. Они миновали площадь напротив магазина и вышли на нижнюю окраину села, к ручью. Здесь их никто не мог слышать. Аскаров взял Фируза за локоть, испытующе заглянул ему в лицо.
— Все эти сорок дней, как умер твой несчастный отец,— пошли ему бог место в раю!— я страдаю, не сплю по ночам. Не сплю и думаю: кто завтра зажжет светильник ушедшего, кто обрадует его дух... Я понимаю, тебе, конечно, не справиться одному с двумя хозяйствами. Слышал, твоя мать,— Аскаров имел в виду вторую жену дяди Аслама,— хочет переехать в наш дом, к родной своей сестре. И правильно делает! К чему ей оставаться одной в большом дворе? Ты сам знаешь, она некрепкого здоровья, работать ей трудно, а, не дай бог, заболеет! Могут, могут настать черные дни! Поэтому... думаю, лучше, если она будет жить под одной крышей с сестрой. Что скажешь?
— Как она захочет, дядя...
Аскаров сел на плоский камень у самой воды и глубоко вздохнул. Фирузу тоже пришлось сесть возле. Один санг1 прозрачной воды, рожденной ледниками горы Фархад, шумел среди камней и торопился дальше вниз, в долину.
— Я знаю, у тебя доброе сердце, на добро ты отвечаешь добром. Конечно, ты не захочешь перебраться во двор отца, оставив одинокой бедную Шарофат. Но даже если захочешь взять ее с собою, она, мне кажется, не пожелает оставить свой старый дом. Разве не так?
С первых слов дяди Фируз понял, чего тот добивается сегодняшним разговором, и не ответил — ответ Аскарову был не нужен. Он неподвижно сидел на камне, обняв колени руками и смотрел в высокое темное
Санг — количество воды, достаточное, чтобы вращать жернов мельницы.
небо. Луны не было, сверкающие звезды казались таинственными — небо словно затянуло черным бархатом, украшенным бесчисленными золотыми блестками. А что там дальше, за этим занавесом?— подумал Фи- РУЗ.
— Сам понимаешь, нехорошо оставлять двор без хозяина. За месяц разрушится то, что строилось и собиралось годами. Кто-то должен присматривать за домом, за садом. Скоро ведь зима...— Аскаров помолчал, давая Фирузу вникнуть поглубже в его слова, потом продолжил еще более внушительно:— Я много думал, и, раз уж остался тебе за отца, вначале хотел посоветовать, чтобы ты продал двор. Потом мне показалось..,, я подумал — хорошо ли отдавать возделанное своими руками чужим? И я посоветовался с твоей матерью, мы все обдумали и пришли к выводу, к решению...
— Уже к решению?— невольно вырвалось у Фируза. Закончил он мысленно: «Сколько же времени вы размышляете об имуществе моего отца, дядя? Ведь только сорок дней минуло, неужели за это время у вас не нашлось других забот? А может быть, вы начали думать об этом еще и раньше... до смерти отца? Свояченица ваша, как видно, живет вашим умом, во всем слушает вас. А я-то еще удивился, почему она продала корову с теленком где-то через десять дней после смерти отца».
— Потерпи, братец, не торопись. Выслушай вначале меня, потом будет твой черед говорить,— продолжал Аскаров.— Мы решили, что нехорошо отдавать двор чужим. Твоя мать, год ли ей осталось прожить или десять, будет жить теперь вместе с нами, в моем доме. Она так и сказала: «Если Фируз захочет перебраться в дом отца, я назначу ему цену: пусть соберутся пять- шесть уважаемых правоверных, и какую цену они определят, так тому и быть... А Фируз пусть даст половину этих денег и тогда останется хозяином в доме». Так что смотри, если хочешь быть хозяином в этом дворе, согласись с ней — у нее ведь свое право, она наравне с покойным трудилась свыше двадцати лет. Это первое.
— Я же еще...
— Слушай, не торопись. Во-вторых... я тебе скажу: она, оказывается, умная женщина, Потом она сказала
мне, что, если Фируз не захочет разлучаться с Шарофат, пусть тогда двор куплю я, родной брат покойного. К чему, сказала она, на ее одинокую голову тяготы и беспокойства домашнего быта. И верно сказала.
— Значит, так и сказала: пусть дом достанется либо Фирузу, либо вам?— Он чувствовал, что дядя кривит душой.
— Возле живой воды сижу, племянник. Неужели говорю неправду?— ответил Аскаров.— Так и сказала.
А было не совсем так.
Когда на седьмой день справили поминки по отцу Фируза, Аскаров договорился с женой и решил перевести свояченицу в свой дом, чтобы даром получить еще и дом брата. Мачеха Фируза быстро дала себя уговорить: «Хорошо — пусть двор будет ваш, лишь бы не достался этому сархуру. Станете сами приглядывать за хозяйством, а вернется, закончив учебу, ваш младший сын, поселим его там». Она даже не взяла у Аскарова денег, когда он предложил их...
Фируз поднялся — успел замерзнуть у воды.
— Я еще не кончил,— заметил Аскаров.— Хочу знать, что думаешь сам. Нехорошо оставлять двор без хозяина, что будем делать?
Фируз молча смотрел на воду и представил лицо отца, каким увидел его в последнюю ночь: уставшее от жизни и исполненное достоинства. «Вчера человек был жив, а сегодня уже и нет его,— словно бы говорило это лицо,— и остаются от него доброе имя и добрые дела. Пока живешь, сынок, старайся, чтобы и после тебя с добротой вспоминали имя твое...»
— Ну, что же ты молчишь!— Аскаров в нетерпении тоже поднялся с места.
— Я согласен, дядя. Мне не нужен двор отца — мне он сам был нужен.
— Да, но... а вдруг потом откажешься от этих слов, станешь притязать на имущество?
— Будьте спокойны, не опасайтесь ничего, въезжайте во двор и сажайте там цветочки.
— Ты только не думай, что я хочу взять двор даром. Сколько твоя мать запросит, столько и заплачу ей. На свои кровные куплю. Для Абдумалика...
— Хорошо, дядя, делайте, как знаете.
— Ну что ж... До свидания,— попрощался довольный Аскаров.— Пойду я, устал сегодня, очень устал...
Они разошлись в разные стороны, и через минуту Фируз услышал из-за ручья дядин голос, покрывший шум воды:
— Хорошее дело сделали, Фируз-джон! Абдумалик не чужой тебе, он брат твой. А теперь и соседями станете. А я буду для вас всех отцом.
Рустам капризничал вот уже почти два часа. Однако Назокат понимала, что не это тревожит ее. За два года выдавалось немало ночей, когда она по десять раз вставала, кормила ребенка грудью, меняла пеленки. Не было случая, чтобы она потеряла терпение — всегда с материнской любовью умела успокоить малыша. Но сейчас... почему она так нервничает? Похоже, ее беспокойство передалось и ребенку... День выдался хороший, спокойный, сегодня воскресенье, в школе уроков нет, Может, дело в свекрови? Сегодняшний день Назокат провела с Рустамом у своей матери, а когда возвращалась домой, встретила вдруг на улице свекровь: с двумя ведрами воды в руках она направлялась к широким голубым воротам своего дома, еще недавно бывшего и домом Назокат.
Назокат поздоровалась, однако свекровь метнула злой взгляд и с оскорбленным видом прошла мимо. На внука даже не посмотрела. Назокат удивилась, улыбнулась сначала и поспешила спрятать улыбку. Прежде свекровь всегда была с нею ласкова, вилась вокруг мотыльком. Жили они душа в душу, пока Назокат не решилась уйти от мужа. И даже в тот день, когда она в одном платьишке, взяв сына, собралась уходить, свекровь уговаривала ее остаться: «Не делай так, доченька, ведь не бывает замужества без ссор...»—и даже всплакнула. Однако сейчас... ей сделалось, наверное, обидно за сына или людей застыдилась. Назокат слышала как-то от женщин, что свекровь кричала ее матери на улице: «даст бог, дочь ваша и во сне не увидит такого мужа, как мой сын»,— но Назокат тогда не поверила...
«Ладно,— сказала себе она,— родственники мужа всегда обвиняют его жену, что ж тут удивительного? Так что и поведение свекрови не причина для беспокойства».
Но, может быть, причиной Фируз?
Тогда, летним вечером, после неожиданной встречи с ним, ею овладело смятение, неспокойные мысли не дали ей всю ночь сомкнуть глаз. Она невольно сопоставляла мысленно двоих — Фируза и Наимова, и сердце ее сжимала боль сожаления. Неужели и сейчас, после того как она вышла замуж, родила сына и осталась как бы вдовой при живом-то муже, ее сердце тянется к Фирузу? Где же ее достоинство? Разве может она после всего думать о Фирузе, разве у нее есть на это право? Ведь она сама давным-давно развеяла по ветру это право, так ей и надо...
Наконец Рустам уснул, и она села к столу, чтобы подготовиться к завтрашнему уроку. Однако строчки расплывались перед глазами, и она никак не могла ухватить смысл того, что пыталась прочесть. Думы о Фирузе отвлекали ее. Она видела его глаза, полные грусти и любви... Когда он так смотрел на нее? В школе или в тот весенний день, когда они собирали тюльпаны? Или в ту недавнюю встречу на улице?.. Сегодня она видела его издали. Фируз об этом и не знает. Он стоял у ворот автобазы с Сафаром, и когда тот заметил Назокат, то почему-то загородил от нее Фируза. Она же разволновалась и, подняв сына на руки, поспешила быстрее уйти.
За окном шелестел дождь, крупные капли били в стекло, а из приоткрытой форточки лилась вечерняя прохлада, сквознячком шевелило тонкую занавеску. О улицы доносились шаги редких прохожих, а потом — снова тишина и однообразный шум дождя.
Эта тишина рождала странную грусть. Ей казалось, что она одна в этом мире, что никто не понимает того, что у нее на сердце, ее одиночества... Даже стены своей комнаты казались ей холодными и чужими.
«Фируз, наверное, давно спит»,— подумала она.
Раздался сильный стук в дверь, и Назокат, вздрогнув, поднялась со стула. Сердце колотилось в груди. Кто это в столь поздний час?
Снова постучали в дверь, требовательно, настойчиво.
— Кто?..— испуганно окликнула Назокат.
За дверью послышался голос Наимова:
— Это я, открой!
— Что вам нужно здесь ночью?
— Открой же, надо поговорить!
— Мы с вами все уже переговорили.
— Это очень важно, Назокат, не бойся, открой.
Слово «не бойся» рассердило ее, и она отворила
дверь.
Наймов с довольной улыбкой вошел в комнату и, как был в мокром плаще, опустился на стул, где только что сидела Назокат. Молча уставился на нее, потом спросил:
— Чем занимаешься?
Назокат поняла, что он пьян.
— За этим вы пришли сюда, чтобы узнать, чем я занимаюсь?
— Не подумай, что я проверяю, Назокат, или... Просто шел мимо.
— Ну так и шли бы своей дорогой.
— Увидел свет в твоем окне. Мы ведь не чужие...
Назокат неприязненно усмехнулась.
— Нехорошо быть такой жестокой.
— Что поделаешь, с волками жить — по-волчьи выть, как говорится. С жестокими людьми трудно быть мягкой.
Она стояла напротив стола и нисколько не боялась Наимова.
— Сядь,— попросил он и указал взглядом на стул рядом.
— Выслушаю вас, провожу за дверь, потом сяду.
Хотя Назокат говорила с ним неприязненно, Наймов на нее не обижался. Она до сих пор еще казалась ему красивой, умной, и сейчас, глядя на ее стройную фигуру и тонкие руки, он думал, что всего год с небольшим назад эта женщина была спутницей его жизни.
— Не надоело жить одной?
— Так за этим вы и пришли?
— Да, Назокат.
Она промолчала.
— Не надоело жить одной?— повторил Наймов,
— Нет... А надоест, так выйду замуж.
— Ты забыла, мы ведь еще не разведены,— засмеялся Наймов,— пока еще ты моя жена.
— Не беспокойтесь, теперь нас разведут,
— Как это разведут?
— А вы разве не знаете?
Наймов, конечно, знал,— он советовался с юристом. Юрист объяснил, что если суд не разводит сразу, а даст мужу и жене полгода или год для примирения, и если по прошествии этого срока один из супругов, предъявивший иск, не захочет сохранить семью, то по закону развод вступит в силу. А суду останется только оформить это своим решением. Назокат напомнила сейчас Наимову, что с того дня, как она обратилась в суд за разводом, прошло уже больше года. Тогда, приняв во внимание слова Наимова, что он хочет сохранить семью и воспитать своего ребенка, суд не развел их, предоставив для примирения срок в шесть месяцев. Однако Назокат упорно стояла на своем и не вернулась в дом Наимова ни после суда, ни через полгода, ни через год. Значит, теперь они больше не муж и жена?.. Наймов хорошо все это понимал и сейчас жалел про себя, что завел с ней дурацкий этот разговор — ведь собирался уговорить, взять ее мягкостью и лаской.
— Ладно, Назокат, не будем ссориться. И так уже пошли пересуды, говорят про нас нехорошо...
— Пусть говорят, меня это не трогает!
— Пойми, Назокат, я же не рядовой человек — руководитель большого хозяйства, всегда на виду... Есть завистники, только и ждут случая, чтобы, как собака из подворотни, высунуться и ухватить за ногу.
Говоря о завистниках, Наймов имел в виду редактора районной газеты. Позавчера, когда на бюро райкома Наимова критиковали за невыполнение его совхозом плана хлебозаготовок и он должен был оправдываться и отвечать на вопросы, этот самый редактор связал неудачу совхоза с методами его руководства и, между прочим, сказал: «Человек, от которого ушла собственная жена, разве может руководить большим государственным хозяйством?..» Прав или не прав был тот газетчик, все одно неприятно. Покраснев от унижения
и злобы, Наймов желал в эту минуту провалиться сквозь землю.
Было предложено снять Наимова с директорского поста. Однако его мольбы богу на этот раз, похоже, возымели действие: покаявшись и сославшись на неопытность, он отделался лишь выговором.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18