Лук Рустама
Повесть
таджик
Летнее солнце нещадно палило. Полустанок Хайрабад средь широкой степи — будто камушек на открытой ладони: спрятаться от исары негде. Да еще с юга налетал порывами горячий ветер, поднимал в воздух тонкую белую пыль.
Поезд растаял в знойном мареве.
Фируз проводил взглядом последний вагон и, убедившись, что, кроме него, никто из пассажиров здесь не сошел, подхватил свой чемодан и зашагал вдоль путей к складам — если повезет, может, попадется попутная машина: до селения неблизко. Справа и слева от рельсов почти на километр растянулись штабеля леса и досок, горы угля, кучи мешков с цементом, попадались контейнеры и еще масса других материалов, свезенных сюда, видно, со всех концов света и, казалось, забытых, ненужных... Но нет, невдалеке двое — лица черны от угольной пыли — не спеша бросали совковыми лопатами уголь в кузов старенького грузовика.
Миновав здание склада, явно требовавшее ремонта, Фируз вышел на дорогу. Начищенные в поезде сапоги сразу покрылись белой пудрой. Потопал, стараясь стряхнуть пыль,— солдатская привычка к аккуратности.
У обочины, в тени одинокой ветлы устроился в ожидании попутной машины немолодой мужчина. То и дело он вытирал поясным платком мокрую шею. За спиной его высились два тюка ваты, и еще рядом — большой, доверху наполненный мешок.
Фируз поздоровался.
Мужчина глянул искоса.
— Здравствуй, солдат, здравствуй...
— Ждете машину?.. Давно?
— Что за напасть,— ни одной бог не послал! Давно жду, давно...
— Там, на складе, грузовик, похоже, скоро тронется.
— Надеюсь на эту машину. Да вот водителя не видать что-то.— Мужчина отвернулся от Фируза, словно не желал продолжать разговор. Подпоясался и сердито буркнул под нос:— Ну и жарища!
Фируз присел на чемодан и молча стал ждать.
Минут через тридцать грузовик с углем показался на дороге, возле них лихо затормозил, подняв клубы пыли.
Мужчина вскочил и торопливо распорядился:
— Давай, солдат, помоги погрузить.
Однако случилось неожиданное — водитель выскочил из кабины и с радостным криком: «Фируз!»— обнял товарища.
—: Сафар...
— Почему не дал телеграмму? Я бы встретил у поезда.
— Люблю приезжать неожиданно.
— Наверное, еще больше любишь сидеть полдня на жаре и ждать попутную машину, только скрываешь, а? Автобус ведь утром ушел...
— Ничего, верный друг и без телеграммы встретит. Ты же не случайно оказался здесь? Небось сердцем почувствовал?
— Ну да! Знал бы, все по-настоящему устроил бы!— Сафар засмеялся, подхватил чемодан Фируза.— Поехали...
Но мужчина заступил ему дорогу:
— Э нет, сначала погрузи мою вату.
;— Куда погрузить?—прикинулся непонимающим Сафар.
— Как? куда? На машину!
— Поверх угля?!
— А что такого?
Сафар усмехнулся.
— Сами здесь останетесь?
— А кабина?
— Кабина на двоих.
— Ничего, и втроем поместимся.
— Третьего брать не имею права...
— Тогда поеду в кузове.
— На угле? Нет уж, будьте здоровы!
Сафар решительно отвернулся от человека и поставил в кабину чемодан Фируза.
— Так не возьмешь?
— Позвольте мне, брат, ходить, не зная беды. Не вам объяснять — дорога опасная.
— Не откажи, заплачу хорошо.
— Я знаю, денег у вас хватает.— Сафар смотрел на хозяина товара откровенно враждебно.— Подождите еще, может, и улыбнется другому шоферу счастье — подъедет, возьмет вас..
Мужчина зло сплюнул под ноги
— Ты, парень, так и не стал человеком!
Сафар побледнел, но тут же взял себя в руки.
— Думаю, в моей глине1 не больше грязи, чем в таком человеке, как вы!
Он молча поднялся в кабину, подождал, пока Фируз устроится рядом, и тронул машину с места.
— Кто это?—спросил ничего не понимавший Фируз: ему не доводилось слышать, чтобы так разговаривал со старшим.
— Не знаешь разве?
— Да нет же...
— Он приходится дядей Назокат.
— Назокат?!— Фируз, похоже, хотел спросить еще о чем-то, но удержался.
— Вот именно, Назокат... Одно слово — спекулянт. Руки нечисты, совести не имеет. По всей округе известен...
— Я знал, что у Назокат дядя в Дахане, но встретить ни разу не пришлось.
— Теперь получишь такую возможность хоть каждый день.
— Как это, каждый день?
— Говоришь, как?..— Сафар умолк, словно обдумывал, с чего начать рассказ.
Асфальтовая дорога тянулась к ущелью Охувон, по обе стороны от нее простиралась степь, проплывали желтоватые голые холмы; иногда, на повороте, они закрывали темнеющие впереди горные кряжи, затем снова отодвигались вбок. Увидев дорожный указатель, Фируз подумал, что до родного села еще девяносто километров. Весь путь от полустанка Хайрабад до райцентра занимал часа три с половиной, если не считать остановок. Из этого времени на тридцать километров подъема по ущелью Охувон уходило почти два часа: дорога здесь была извилистая, тяжелая и для водителя, и для машины, да к тому же несколько десятков раз пересекала речушку, сбегавшую по ущелью в долину.
Сафар все молчал, и Фируз, хоть и ждал с нетерпением рассказа о человеке, имевшем отношение к Назокат, все же не решался спросить еще раз, лишь взглядывал внимательно на друга. Сильная рука его уверенно лежала на баранке, взгляд был прикован к дороге. Широкие брови сошлись у переносицы: признак плохого настроения.
Наконец, когда въехали уже в ущелье и пересекли мелкую в это время года речушку — песчаные берега ее были покрыты белым налетом соли,— Сафар достал сигарету, закурил и тихо начал рассказывать:
— Да, раньше он жил у нас в Дахане. Зовут его Шариф, или еще Шариф-шабкур1. Уже пятьдесят, наверное, стукнуло, но, поверишь, я не слыхал, чтобы он где-нибудь работал. Ссылается на плохое зрение, особенно, мол, в сумерках. Только в темноте он видит не хуже совы, уж я-то знаю... Сколько помню его, все он занимается спекуляцией. Не имеет ни жены, ни детей, хотя, по слухам, был женат трижды. Одну из бывших его жен я знаю... Говорят, все три не могли вынести его — терпели по полгода, потом уходили. В Дахане имел он приличный дом и обширный сад, однако подыскивал денежного человека, желая продать все это за хорошую цену и перебраться в райцентр, купить новый дом. Будет жить в райцентре — лучше устроит свои делишки, больше денег загребет: базар под носом, кругом магазины... Механика известная. Видел, из какой дали тащит вату в село? Потому что в раймаге ее нет, а спрос большой... Так вот, о доме его и о саде. Когда умер отец Назокат, он обратил свое имущество в деньги и переехал в дом матери Назокат, своей сестры...
— Умер отец Назокат?— прервал Фируз.— Когда?.. Я ничего не знал.
— Два года как.,. Разве тебя уже не было? Да, верно, ты как раз перед этим ушел служить.
— Он ведь нестарый был совсем.
— Сердце оказалось больное. Неожиданно умер, прямо в школе. Закончив урок, шел в учительскую, да не дошел. Похоронили с почетом — его ведь очень уважали...— Сафар помолчал, выбросил на дорогу окурок.— Так вот, скончался отец Назокат, и вскоре в их двор переехал Шариф, ее дядя, которого отец Назокат и близко к дому не подпускал. Объявил Шариф людям: мол, сестра постарела, да и к тому ж больная стала, разве можно ей одной оставаться! На самом деле у сестры двое взрослых сыновей — живут хотя и отдельно, да тут же, рядом... Конечно, мать одну не оставляют, помогают ей. В общем, сумел Шариф заморочить сестре голову и переехал в ее двор. Теперь же, не стесняясь людей, твердит, что, если б не одиночество сестры, ни за что не расстался бы с домом и садом в Да- хане... Одно слово — лиса. Сестра, а! Да он ее ни в грош не ставит. Теперь, похоже, только и ожидает ее смерти, чтобы стать владельцем дома. Вот такой у тебя сейчас односельчанин,,.
Ущелье хранило отрадную прохладу и тень, кустарник карабкался по скалам к небу. Машина, если поглядеть сверху, с обрыва скал, казалась маленькой черепашкой— вздрагивая, она медленно ползла по извивам дороги, будто остерегалась встречи с чем-то сильнее себя.
Сафар, в свою очередь, украдкой поглядывал на друга, понимая его волнение.
«Неужели до сих пор не забыл Назокат?»
Он был старше Фируза на три года. Когда Фируз после школы пришел в совхоз трактористом, они год работали вместе, подружились и не держали тайн друг от друга. И, конечно, Сафар знал о том, что было на сердце у товарища. Когда же Назокат неожиданно вышла замуж за теперешнего директора совхоза Наимова, видел, как Фируз пал духом, сделался молчаливым , избегал друзей...
Наконец машина вышла из ущелья на простор долины Санам, вести стало легче. Сафар расстегнул ворот рубашки, взглянул на друга.
— О чем задумался?
— Так... Скоро мать увижу. Постарела, наверное?
— Да нет! Недавно я заезжал к ней — говорит, мол, даст бог, женю сама не только Фируза, но и его сына будущего.
Фируз хмыкнул смущенно, помолчал и, решившись, спросил:
— Как Назокат? Видишь ее?
— Не забыл?
— Нет, не выходит. Не могу...
— Да-а,— Сафар вздохнул и сдвинул тюбетейку на лоб,— трудное дело...
— У нее... наверное, ребенок уже?
Сынишка. С этим... с Наимовым разошлась.
— Как?!— Фируз резко вскинул голову,— Как, разошлась? Когда?
— С год назад. Слышал — сама ушла от него. Но, говорят, развода еще не было. Словно бы Наймов желает примирения, надеется. Кто его знает, может, просто неприятностей себе не желает—директор все-таки.
...Это было как мгновенный обморок — мир на секунду сделался иным, и Фируз не мог сразу приспособиться. В глазах потемнело, но сердце глухо и сильно долбило, рвалось изнутри. Почувствовал слабость, холодок пробежал по спине. Сильно сжал одной рукой другую, боль прояснила сознание. Будто мелькнула искорка надежды — и улетела. В глазах застыло не то удивление, не то сожаление.
— Так что же, у матери теперь живет?
— Нет, одна, с сыном. Мать, рассказывали, будто и в дом не пустила: мол, если муж тебе не нужен, так и мать не нужна тоже. А потом, говорят, жалела. И правда, какая мать выгонит из дому? Похоже, это брат ее, Шариф, уверил, что если она не примет дочь в родительский дом, та вернется к мужу. Ведь Шариф, конечно же, старается для Наимова — заискивает, присосался к нему, особенно когда тот в директора выскочил. Однако Назокат к мужу не вернулась, Жила
одно время у русской учительницы, потом школа ей квартирку дала. Я ее, правда, только издали вижу. Работает.
— Не знаешь, почему ушла из дома Иаимова? Ведь сама избрала его...
— Как, почему? Узнала, значит, ему настоящую цену. Да и не только она одна узнала... Сейчас это уже не прежний Наймов.— Сафар достал пачку «Памира», предложил Фирузу:— Закуришь?
— Давай...
Машина, километр за километром, заглатывая серую ленту дороги, приближалась к райцентру.
— А в общем-то, дело ведь прошлое — чего зря горевать, а? В этом мире каждый получает, что суждено. Думай не думай — теперь уже поздно, Фируз. По правде говоря, давно уже поздно... Пора, давно пора забыть!
— Это только сказать легко.
Фируз несколько раз крепко затянулся и, словно ожидая помощи и совета, задумчиво посмотрел на родную гору Фархад. Ее остроконечные вершины, будто вырезанные неведомым великаном из одного голубоватого монолита, искрились в лучах предзакатного солнца.
Он принял из рук женщины подкову и...
Тут же проснулся.
«Сколько уже не приходила она во сне? И что это значит — увидеть подкову?..»
В комнате было темно. Сквозь раскрытое окно лилась прохлада ночи и слышались далекие голоса петухов— кричали, будто выбирая самого голосистого.
Фируз откинул одеяло, спустил ноги на пол и помотал головой: тяжелая, не выспался.
«Неужели она — моя родная мать?— спрашивал себя он и сам же отвечал:— Да, это она... Иначе зачем приходит ко мне, зачем называет сыном? Иногда плачет. Всегда в белом... И зачем подкова, что означает?»
Фируз не мог помнить лица матери, но снилась ему одна и та же женщина — обычно спрашивала его о чем-то серьезно и печально, иногда плакала и вдруг исчезала, а то, случалось, как бы уплывала постепенно, удалялась, легко ступая по воздуху. Однако в эту ночь она очутилась словно бы в их дворе, перед айва- ном.
— Вернулся, сынок?
— Вернулся,— отвечал он, чувствуя, как ее ласка и красота отзываются теплом в сердце.
— Я очень соскучилась по тебе. Два года тебя не было...
Фируз не отвечал, и женщина протянула ему подкову.
— Я берегла ее для тебя.
— К чему подкова? Ведь у меня нет коня.
— Не отказывайся, сынок, возьми. Даст бог найдешь и коня.
Фируз принял подкову из рук женщины — подкова оказалась ржавой и очень тяжелой. Женщина тут же исчезла, и Фируз, почему-то испугавшись, проснулся, все еще чувствуя в руках тяжесть подковы...
Он тихонько оделся, вышел на айван. Дверь в комнату тетушки Шарофат была открыта — заглянув туда, Фируз увидел, что она спит. Тихонько, чтобы не разбудить ее, он спустился во двор, вышел на улицу и постоял там. Тишина, ни души. Фируз медленно двинулся вверх по улице и через несколько минут оказался у кладбища.
Среди одинаковых в предрассветных сумерках могил он легко отыскал могилу матери. Присел рядом.
Выложенный камнем холмик над могилой.
И тишина...
Сердце его сжалось.
Два года назад, уходя в армию, Фируз привез с речушки камней — выложил ими могильный холмик, чтобы не размыло дождями. Сейчас он подумал, что, как только будут деньги, установит тут каменное надгробие.
Могила матери...
Небо потихоньку светлело, звезды вокруг полной луны тускнели и исчезали, а сама луна, уже неяркая, с удивлением глядела на кладбище и на человека, словно бы заблудившегося здесь.
Свою родную мать Фируз не помнил. Он был уверен, что воспитавшая его тетушка Шарофат, заботливая и добрая, на самом деле его родная мать. И лишь в двенадцать лет, подравшись с одноклассником, услыхал Фируз правду... До того времени, видя на улице села мальчишек рядом с отцами, Фируз с детской наивностью думал: почему так получилось—его мать жива, а отец умер. Но в тот день он узнал, что отец жив, а мать умерла... От обидчика он впервые услышал страшное слово «сархур»— приносящий несчастье, убийца, своим рождением отнявший у матери жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18