— Если бы этот негодник получил в свое время хорошее воспитание, сегодня его дядя не должен был бы тратить на него свое здоровье.
— В чем же моя вина, скажите?—На глазах тетушки Шарофат показались слезы.— За эти двадцать три года и так бывало, что сама недоедала, но он был сыт, сама не одевалась, но он был одет...
— Кормить и одевать мало,— поучающе произнес Аскаров,— совесть нужно воспитывать в человеке. А этот,— он кивком указал на Фируза,— в хлеву, что ли, воспитывался?
— Что же он сделал плохого, почему говорите про совесть?
— Хорошее дело — бегать за чужой женой, сбивать с истинного пути?
— Это не так, я знаю. Я верю каждому его слову,— тетушка Шарофат вытирала глаза кончиком платка.
«— Вы верите, да я не верю!
— Конечно, куда вам! Я ведь за все это время ни разу не слышала, чтобы вы сказали ему ласковое слово. А ведь он вам родня...
— Эх! Может, вы еще скажете, что больше меня заботитесь о племяннике?— усмехнулся Аскаров.
— Нет, что вы, куда мне до вас? Разве могу сравняться с вами, заслужить? Вы ему родня...— Слезы потекли из ее глаз, она закрыла лицо руками.
Фируз подошел к матери, обнял за плечи.
— Уходите, дядя,—сказал тихо, будто для самого себя.
— Что?! Ты, щенок... Мне — приказывать?!
— Уходите отсюда!—вне себя закричал Фируз. Мать, вздрогнув, испуганно вцепилась в его рукав.— Не тревожьтесь, мама. Пойдемте в дом.
Они вместе вошли во двор, и Фируз запер за собой ворота на задвижку.
Выехали под вечер. Хотя зимнее солнце и просвечивало сквозь легкую пелену облаков, мороз набирал силу. По всей заснеженной равнине, простиравшейся до горных кряжей ущелья Охувон, носился в сумасшедшем
танце ледяной ветер, словно искал и не мог найти пристанища.
Фируз опирался о мягкую спинку сиденья, обветренные, потемневшие от машинного масла руки его уверенно держали баранку. Полушубок он расстегнул— в кабине было тепло. Впереди шла машина Насира, а перед нею головным ехал Сафар. Фируз размышлял, почему Наймов заставил своего брата отправиться с ними в дальний тяжелый рейс к железнодорожному полустанку —- буквально заставил... Видно, боялся, что водители откажутся ехать — рабочий день кончился, и сегодня они уже сделали по такому же дальнему рейсу.
...Все это происходило час назад возле совхозного склада. Пять человек водителей — Фируз, Насир, Сафар и еще двое с ними с автобазы — уже третий день возили в совхоз жмых и только-только вернулись с полустанка Хайрабад. Тут-то и появился вдруг Наймов, очень дружески со всеми поздоровался и, пока рабочие склада разгружали машину, взял у заведующего тетрадку с подсчетами и переписал оттуда несколько цифр в свою записную книжку.
Фируз тогда еще подумал, с чего это вдруг директор сделался таким обходительным. Обычно в последнее время глядел он хмуро, ходил сам не свой. Неспроста это...
Так оно и оказалось. Когда собрались уже возвращаться в гараж, Наймов остановил их и стал упрашивать, чтобы сделали еще один рейс до Хайрабада. Он понимает, что все они устали, но ведь положение на ферме трудное, кормов не хватает, не завезли вовремя, начался падеж скота... Обращаясь к шоферам за помощью, Наймов с особой надеждой многозначительно поглядывал на своего брата. Однако тот притворялся непонимающим. Пробурчал угрюмо:
— Дорога дальняя, без отдыха нельзя...— и сел на подножку кабины, закурил.
Наймов понял, что брат не собирается поддержать его, и, не глядя больше в его сторону, объявил:
— Насир, например, едет. А вы как?
Все молчали. Наймов просительно посмотрел на Фируза.
— Раз положение тяжелое — я еду,
Сафар, молча стоявший в стороне, услышав Фируза, подошел к нему,
— И я с тобой.
Два других водителя с автобазы, как Наймов ни уговаривал их, еще на один рейс не согласились. Директор обещал им даже написать в путевых листах, что, мол, ездили с грузом туда и обратно, однако шоферы все же, видно, очень устали.
— Спасибо, брат, этого нам не нужно. Уже поздно, а дорога дальняя... Холод такой, плюнешь — на лету замерзает. Тут и один рейс сделать трудно, куда там второй...
С этим они и уехали.
Наймов стоял молча, явно обескураженный. Курил. Потом бросил сигарету, ругнул упрямых шоферов.
— Ладно, отправляйтесь втроем.
Разозленный Насир, поднявшись с подножки своей машины, подошел к брату и, прокашлявшись, хотел было что-то сказать, однако Наймов опередил — спросил неприязненно:
— Чего тебе?
— Но я...
— Что ты?., Что ты?
— Так... Если поедем, кто будет грузить?
— Не знаешь, что ли?— обозлился Наймов.— Кто будет грузить, не знаешь?
— Да ведь пока доберемся туда, уже ночь... Все давно спать лягут.
— Успокойся, не лягут,— перебил его Наймов,— дождутся вас.— И добавил:— Я звонил туда...
Насир, опустив голову и бурча себе под нос что-то злое, пошел к своей машине.
Сафар кивнул Фирузу.
— Ну, отправляемся? Я пойду первым...
И, поднявшись в кабину, вырулил на дорогу.
Так и получилось, что холодным зимним вечером они второй раз за день ехали тяжелой дорогой в сторону полустанка Хайрабад.
Фируз достал из ящичка на панели замусоленную пачку «Памира» и, несколько раз затянувшись, почувствовал, что голоден. Жаль, не сообразил по дороге забежать в магазин, взять хлеба. Теперь жди до Хай- рабада — дорога пустынная, перекусить негде.
Насир, ехавший впереди, несколько раз протяжно сигналил, похоже, хотел обойти Сафара и держаться первым. Но Сафар Дороги не уступил.
Фируз улыбнулся, представив себе разозленную рожу Насира. «Правильно... Нечего давать ему так гонять — потом сам спасибо скажет». Дорога становилась все уже, они приближались к ущелью Охувон.
До Хайрабада они добрались уже в темноте. Ветер к ночи усилился: стало еще холоднее. Совхоз имел на полустанке небольшой склад, а проще говоря, обнесенный оградой полуразвалившийся амбар, где временно хранились грузы, прибывшие по железной дороге или подготовленные к отправке.
Ворота в ограде были приоткрыты, над ними качалась на ветру одинокая электрическая лампочка под тарелкой.
Сафар просигналил, из хибарки рядом с воротами появился старик сторож. Все трое въехали на территорию склада и оставили свои машины у навеса, под которым лежали кучи жмыха и несколько штабелей досок. Шесть рабочих склада дожидались их приезда в сторожке. Молчаливые, недовольные, они вышли из тепла на холод и принялись грузить жмых в машины. Работали большими совковыми лопатами. Наконец один из них, обращаясь к Фирузу, рассерженно пробурчал:
— Что-то уж очень рано вы пожаловали. Нам ведь больше нечего делать — день и ночь сидим, вас ждем. Могли бы и не торопиться так, до полуночи еще есть время.
Фируз сделал вид, что не расслышал. Время действительно было позднее, людей оторвали от домашнего тепла, от отдыха — конечно, радости в этом мало.
Однако Сафар вступил в разговор:
— Вы извините, брат, что мы так быстро добрались сюда потемну. Это оттого, что хотим успеть сделать еще один рейс, как раз под утро здесь и будем. Такие уж мы передовые...
— Ну, тебе и слова нельзя сказать, Сафар,— миролюбиво отозвался грузчик.— Язык у тебя что острый нож.
— Ничего не могу поделать, это меня мама сразу с таким языком родила... А я что — всего лишь человек. Вот если бы человек был как машина, уверяю вас, брат, из одного уважения к вам сменил бы этот язык на более тупой.
— Ладно, ладно, уймись,— рассмеялся грузчик,
Сафар тоже посмеялся и без лишних слов взял из-
под навеса две лопаты, одну протянул Фирузу.
— Давай, друг, поможем немного...
Когда нагрузили все три машины и рабочие разошлись по домам Фируз с Сафаром задержались еще, чтобы накрыть груз брезентом. Насира не было видно.
— Куда он мог запропаститься?— недоумевал Сафар.
— А бог с ним...— Фируз глянул на часы.— Я голодный как волк, пойдем перехватим чего-нибудь, а то скоро и на станции буфет закроется.
Добравшись до пристанционного буфета, они увидели там Насира — сидел один за столиком в углу. Рядом с его тарелкой стоял пустой граненый стакан, Друзья подошли, сели рядом. Сафар посмотрел на стакан, обменялся с Фирузом понимающим взглядом, взял стакан в руки, понюхал.
— Значит, пьешь?
— Ну и что такого?— Насир ковырял вилкой котлету и не поднимал головы; не придал вопросу значения.
— Ничего. Ты ведь за рулем, а дорога нелегкая,
— Ты что меня учишь?—сердито оборвал Насир.— Я сам себе хозяин. Много вас таких — распоряжаться!
Подошла официантка, объявила, что, кроме котлет, ничего нет. Насир продолжал молча жевать. Фируз с чувством брезгливости оглядывал грязноватый зал. Вокруг нескольких столиков по двое, по трое сидели люди, старались перекричать друг друга. То и дело чокались стаканами, выпивали, беспрерывно курили. Возле стойки двое, похоже, сильно подвыпившие, ругались с буфетчиком, круглолицым молодцем в ушанке, обвиняя, что он вор и что несколько минут назад надул их на водке и на деньгах...
Официантка принесла котлеты, поставила перед Фирузом и Сафаром.
Насир поднялся, сходил к стойке и вернулся с полстаканом водки.
— Не пей,— остановил его Сафар.— Много тебе.., Дорога опасная, устали, как обратно поедешь?
— Не трожь!— Насир грубо отстранил руку Сафара, поднес стакан ко рту и выпил маленькими глотками, словно растягивая удовольствие.
Фируз смотрел на его упрямое лицо, на то, как он сидел — набычившись, навалившись грудью на стол,— и думал, что этот парень, видать, не успокоится, пока не сломает себе шею.
Насир расстегнул полушубок, и Фируз вдруг Заметил, что две пуговицы на полушубке одинаковые, а третья, похоже, новая, недавно пришитая, другого цвета... Рука его невольно опустилась в карман пиджака, где до сих пор лежала пуговица, вырванная им с мясом во время драки у ручья. Вытащил пуговицу, положил ее на стол. Да, она была с полушубка Насира. И Фируз оглядел этого человека с презрением... Поджидал на дороге ночью, напал неожиданно в темноте, а потом трусливо бежал. Можно ли поступить подлее! И ведь не один он был тогда. Кто же помогал ему в таком грязном деле? Из ребят, что работали в гараже, пожалуй, никто, кроме разве Салима. Неужели Салим?.. И как это он, Фируз, зная Насира, до сих пор не догадался взглянуть на его полушубок?
Насир отодвинул тарелку и поднялся.
Фируз окликнул его — впервые с той памятной летней ссоры из-за мешка пшеницы.
— Ну чего тебе?
Фируз показал рукой на верхнюю пуговицу его полушубка.
— Что, не мог найти подходящую?
— Теперь и насчет пуговиц указания хочешь давать?
Фируз несколько мгновений молча смотрел в его холодные глаза. Насир отвел взгляд и собрался было уйти. Фируз поднялся, взял его за рукав, вложил ему пуговицу в ладонь и с силой сжал его пальцы в кулак.
— Возьми, это твоя. Можешь пришить на место.., Не очень-то ты храбрый, Насир. Когда нападаешь на человека ночью, а потом убегаешь, нельзя терять пуговиц.
Насир не ответил, только полоснул колючим взглядом, вырвал руку, пуговицу, не глядя, швырнул за спину. Зубы его были сжаты, на скулах ходили желваки. Но он сдержался...
— Ну циркач!—сказал Фируз ему вслед. И в тот же миг с силой распахнулась и с треском захлопнулась дверь на улицу.— Как только земля его носит —совсем без узды человек!
Сафар, который ничего не понял из этого короткого разговора, спросил встревожено:
— Что за пуговица, Фируз? В чем дело?
— Помнишь, как-то ночью ты встретил меня возле ручья...
— Так это был он?!— Сафар сжал кулаки.
— Ну пошли, пора двигаться.
— Доешь,— сказал Сафар,— почти и не прикоснулся к еде,
— А ну его... Что-то аппетит пропал.
Когда они вернулись к складу, то обнаружили, что Насир уже уехал. Ветер стих, но мороз держался, на низком темном небе ни просвета, ни луны, ни звезд — все скрыли тучи. Темнота залила все вокруг.
Фируз открыл дверцу кабины.
Подошел Сафар, положил руку ему на плечо.
— Ты поезжай первым — машина у тебя капризная, мне с ней пришлось помучиться...
Тьма скрадывала пространство, зимняя ночь казалась глухой и таинственной. Дорога еле заметной полосой тянулась среди широкой заснеженной степи. На поворотах фары высвечивали горбы невысоких холмов. Снова пошел снег. Следов машины Насира на дороге не было видно.
«Неужели настолько опередил нас, что снег прикрыл колею?— подумал Фируз встревожено.— И всегда-то носится как сумасшедший, а сегодня выпил еще. Не случилось бы беды...»
Глянув в боковое зеркальце, он увидел позади ярко светившие фары второй машины и прибавил скорость.
Начался небольшой подъем. Старенький грузовик с натужным ревом глотал километры заснеженной дороги. Иногда налетал порыв ветра, засыпал лобовое стекло пригоршнями снежной пыли, кружил ее перед фа
рами, а потом, словно передумав, гнал низом по дороге, развеивал в белесой мгле, накрывшей Степь.
Фируз устал за день и сейчас чувствовал, как плечи, руки, спина деревенеют. Дрожащие лучи фар, вспарывая темноту впереди, словно тянули за собой машину, Однообразие дороги усыпляло. Фируз знал по опыту, что в такие долгие поездки, да еще в зимнюю ночь, усталость клонит ко сну, одолевают воспоминания, Оставаясь за рулем, мысленно он уносился далеко, был с теми, кого любил.,.
Странно, но, держа в руках баранку и привычно следя за дорогой, он почти никогда не вспоминал мелкое, неприятное, враждебное и людей, которые приносили это в его жизнь. Он думал о своей матери, которую никогда не видел, и о своем отце, о товарищах по армии, с которыми переписывался. О своей приемной матери тетушке Шарофат и о том, что он правильно сделал, не оставив ее теперь одну, о приятелях, о Сафаре, дяде Хидояте и его историях,,. Но больше всего он думал о Назокат.
В такие минуты он часто представлял ее — то девочкой в школе, то такой, какой стала она теперь,— красота ее сделалась мягче и как бы приятнее, теплее... Вот она идет с Рустамом по улице... вот оборачивает к Фирузу смеющееся лицо в кинотеатре... Вот они одни в полутьме ее комнаты, полуприкрытые ресницами глаза, разметавшиеся волосы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18