Пусть наведет порядок.
Инженер Тыфа хотя и работает в транспортном предприятии, но в качестве заведующего расчетным отделом, то бишь в качестве главбуха, как говорили в мое время. Ирена уезжает.
МЕТРДОТЕЛЬ ПЕТР,
о котором было сказано, что он носит красную куртку, бурно приветствует Ирену. Его курчавая голова исчезает в клубах пара, и на стойку перед Иреной опускается чашечка с кофе.
— А как насчет сигарет для общепита?
— «Мальборо».
— Что-о? Ты нынче шикуешь?
— Для поднятия настроения.
— Для поднятия настроения. Гм! В таком случае... Могу тебе, пожалуй, кое-что предложить. Что, если нам махнуть в «Бонифаций»—отель с подмоченной репутацией? ; Туда едет небольшая компания переброситься в картишки. Нам нужно только, чтобы ты была вроде как за хозяйку, ну, знаешь, как это заведено? «Пан инженер, а вы ничего не пьете! Пан доктор, не расстраивайтесь, сейчас вы проиграли, но в следующей пульке, глядишь, отыграетесь!» Короче, будешь создавать атмосферу. Пять сотенных.
— Пет, не пойдет.
— Жаль. Ведь у тебя такое внушающее доверие лицо, а это капиталец!
— Нет уж, избавь.
— Своего счастья не понимаешь. Кое-кто из твоих коллег, не буду их называть, имеют с этого хороший навар. А риска никакого. Просто ты отвезла пассажира туда, куда он просил, и дожидаешься его. А чтобы не ждать на улице, ты вошла в гостиницу. Кто тебе что скажет?
— Я,— сказала Ирена.— Я сама себе скажу.
— Это как в том американском фильме «Кто боится Вирджинии Вульф?»-— «Я. Я боюсь». Тебе впору диалоги для кино писать. Могу тебя познакомить с одним малым, который это оценит. А за семь кусков поладим?
— Сколько же можно сорвать в такой игре,— спросила Ирена,— если тебе выгодно ухнуть семь сотенных?
— Забудь обо мне,—сказал Петр.— Забудь, что я вообще говорил тебе о таких вещах. Когда я сколочу первый миллион, я попрошу твоей руки.
— О, это когда еще будет,— засмеялась Ирена.
— Ты не думай! Если малость подфартит, времени понадобится не так уж много.
— Единица, единица, единица!—надрывался по рации отчаянный голос.— У меня заявка от одного семейства на Жижкове.
— Да, знаю. Ну и что?
— Почему вы мне не сказали, что это цыганское семейство? Их тут девятеро лезет в машину. Твердят, что потеснятся, они, видите ли, не идиоты, чтобы платить за две машины, раз могут поместиться в одной! Что мне делать? Они угрожают, что, если я их не повезу, они вытащат меня из машины и поедут сами.
— Задержитесь там как можно дольше. О вас уже знает сто пятьдесят восьмой.
— Единица, они спрашивают, что это такое «сто пятьдесят восьмой».
—- Номер второго такси. Оно идет вам в придачу.
— Они говорят, что второе такси оплачивать не будут.
— И не надо. Заказали одно и будут оплачивать только одно.
— Милиция уже здесь! Цыгане смылись, но один на прощание приласкал меня ключами по голове,
— Отнеситесь к этому с юмором,
— Девяносто первый?
— Слушаю.
— Вас просят позвонить домой.
— Спасибо, единица!
— Это как же?— изумляется парень, сидящий в Ирениной «Волге».— Откуда же он позвонит домой? Разве это возможно по рации?
Ирена пожимает плечами. Улыбается.
— А! Тут явно какой-то подвох. Признайтесь! Я не проболтаюсь, но я журналист, и ночная жизнь меня крайне интересует.
— Остановится где-нибудь у телефонной будки и позвонит домой,— отвечает Ирена.— Знаете, всякое бывает — то соседей залило, то жена обварилась, то ребенок выпал из окна. Просто что-нибудь из ряда вон.
Несомненно, ее удерживает чувство товарищеской солидарности. А меня в данном случае — нет. Из другого источника я знаю, что пресловутое «вас просят позвонить домой»— условный код. Если верить тому человеку, который мне об этом поведал, то эта фраза означает нечто совсем иное. Она означает приблизительно следующее: «Мы с вами свои люди. У меня для вас мировое дельце, но ведь не стану же я трубить о нем на весь мир. Позвоните в диспетчерскую и все узнаете. И не забудьте, как это случилось в последний раз, что долг платежом красен». Подчеркиваю: если верить тому, кто мне об этом сказал. Я не раз убеждался, что ему не всегда можно целиком доверять.
Ирена доставляет пассажира домой. Возле дома — такое везение ночью редкость — ее уже ждут следующие пассажиры— мать с ребенком.
— В пункт срочной стоматологической помощи, пожалуйста.
— Хорошо.
— У нее ужасно разболелся зубик.
— Гм. Мы туда мигом, потерпи. Как тебя зовут?
— Вгагига.
— Я так и знала, что у тебя необыкновенное имя. Не бойся, пан доктор посмотрит, может, немного прочистит бормашиной, но сейчас это делают небольно. А если будешь вести себя хорошо и не будешь плакать, тебе подарят на память красивую картинку.
Они подъезжают к медпункту.
— Семнадцать пятьдесят!
— А зубик уже не болит!
— Ну вот, а ночью опять начнется. Давай уже лучше покажемся!
— Не хочу! У меня ничего не болит! Я хочу домой!
— Ну тогда отвезите нас, пожалуйста, обратно,— вздыхает мать.
-ВЫ МНЕ ДО ЗАРЕЗУ НУЖНЫ, СЕСТРЕНКА,— кричит молодой мужчина, отплясывающий брейк посреди мостовой.—Жуткий таШеиг!. СИДИМ В шалмане, так? И вдруг кончаются денежные знаки. Пришлось тянуть жребий, и на кого же он пал? Как и следовало ожидать—на меня! Ржига меня зовут. Еду домой за наличными, чтобы ссудить других. Л что, если мне смыться? Не субсидировать их? Как вы думаете, что с ними сделают? Продадут в Турцию и превратят в евнухов — я бы это приветствовал, это было бы оригинально, не правда ли? На нас там висит сто тридцать. А теперь представьте себе еще один Гаих раз2. Я привезу соответствующую валюту, а они тем временем просадят еще две сотняги! Что тогда? Как быть тогда, спрашиваю я вас? Думаете, мне что-нибудь дадут за мои ходики? Вряд ли, правда? Ими теперь хоть пруд пруди. Вот если бы пару лет назад, скажем во времена Колумба, о, это было бы другое дело! Хотя... Ведь тогда люди еще были полны предрассудков, так что меня, чего доброго, и па костер фугаиули бы, ничего себе картинка, представляете? Стою на костре, всем известная бабка из популярных в народе чешских сказок подкладывает свою вязанку, и вдруг —на границе жизни и смерти —с обеих сторон по таможеннику: «Ваш паспорт, пожалуйста, что-нибудь имеете при себе для досмотра?» Так что, милейшая, славная, любезная и неортодоксальная дама, будьте добры, остановитесь, я мигом — одна нога здесь, другая там. И, чего доброго, не укатите с другим! Я был бы не прочь водрузить на крышу табличку с надписью «Резервировано». Обождете пять минут? Потом сразу же рванем
Прокол, беда (франц.). Ложный шаг (франц.)
назад, и я вознагражу вас за вашу доброту скромным.
Парень проворно выскочил из машины и скрылся в огромном жилом доме. Ирена ждет и улыбается. Нечасто случается, чтобы ночью вас кто-то так приятно развлекал. Она ждет десять минут, двадцать. Выходит из машины поразмяться. И не то чтобы она не доверяла людям, она — смею вас заверить — воплощенная доброта, а исключительно из женского любопытства пробегает глазами по табличкам с фамилиями возле кнопок звонков. Никакого Ржиги не значится. Это еще ни о чем не говорило бы, но в доме есть второй выход на другую улицу. Ирена произносит ругательство, к коему можно прибегнуть лишь в случае, если вам грохнется на ногу поваленное дерево...
СОЛИДНАЯ ПАНИ
пристально всматривается в ее профиль.
— Вы чем-то недовольны,— говорит она.
— Вы правы, уважаемая пани, вы правы!
— А чем вы недовольны?
— Тем, что один пройдоха сбежал, не заплатив.
— Нет, моя дорогая, дело не в этом,— говорит пассажирка с евангельской улыбкой.— Я вам скажу, в чем причина вашей неудовлетворенности. Вы ищете доброту в людях, а искать ее следует на небесах. Вот, взгляните!— Она подсовывает какую-то сомнительную брошюрку.
— Сейчас не могу, я ведь за рулем.
— Разумеется, я понимаю. Прочтете дома, не торопясь!
С благостным видом благодарит она за поездку, благостно расплачивается, вся такая благостная,— женщина, которой подобает вздыхать вслед за похоронной процессией, «Благословенна жена сия!»— а затем со старосветским аристократизмом, отставив с жеманной смиренностью мизинец, испить чашечку какао.
Если все мое предыдущее повествование вы восприняли как апологетику давних времен, не торопитесь с выводами. Наиболее сообразительные уже наверняка смекнули, что я выступаю всего лишь апологетом добрых нравов, каковые между нами, мужчинами, говоря, прежде как-никак были больше в чести. Сейчас преобладает дерзость, меня так и подмывает сказать — жульничество. Разумеется, и прежде существовало, скажем, воровство. Но образ грабителя-джентльмена мог возникнуть лишь в годы моего сту-
1 Вознаграждение (франц.).
денчества. Нынешний грабитель с вами не разговаривает, он без дальних слов и, боюсь, без любезной улыбки с ходу огреет вас железякой по голове.
Ирена ждет на стоянке,—если никто не поддастся ее чарам, то она четвертая на очереди. Она зажигает лампочку в салоне и начинает просматривать отпечатанные на гектографе и скрепленные металлической скобкой страницы.
Когда возник мир?—говорится там (в моем вольном переложении). Так называемые ученые утверждают, что несколько миллионов лет тому назад. Ха-ха, пусть не смешат! Откуда им это известно? Что они могут об этом знать? А между тем надежные сведения — к вашим услугам, о да, они содержатся в Книге книг. Что такое для бога один час?— написано в Библии. Это тысяча лет. Кощунствующие сами выдают свое интеллектуальное убожество, уверяя, будто господь бог не мог за один день создать свет, землю и все те чудеса, в существовании которых любой разумный человек может убедиться воочию. Но разве неизвестны случаи, когда в течение одного дня образуется вулкан? Л коль скоро один день создателя заключает в себе двадцать четыре тысячи лет, так что же тут удивительного?
Пусть себе насмехаются над сведениями о том, сколько лет прожил Адам и его потомки! Настанет день, когда насмешники будут кусать себе локти. Разве сегодня кто-нибудь сомневается в том, что человек может дожить до ста лет? Никто. Но если это возможно, то почему он не может дожить до ста лет и одного дня? А если возможно, что он доживет до ста лет и одного дня, то можно ли сомневаться в том, что с той же легкостью он проживет сто лет и еще два дня? Еще неделю? Месяц? Еще один год? Еще два года? Отвергайте истинное познание, отвергайте, вы, безрассудные. В день Страшного суда не быть вам среди избранных, запугивает брошюра. Тогда будет поздно говорить: я не ведал, что творил!
Кажется, я уже поделился тем, что когда-то заведовал спортивной базой в горах. У меня там кочегарил один такой же фанатик. Он высокопарно усмехался, выслушивая мою аргументацию. Он признавал лишь Ветхий завет и читал его так же часто, как иные люди — «Швейка». Новый завет и католическое вероучение, из которого в школе я кое-чего поднахватался, он воспринимал как нечто курьезное.
— Нет, нет,— говорил он,— пока вы не обратитесь в истинную веру, все тщетно. Вы можете смотреть на ближнего как на брата, любить его как самого себя, но пока вы
58 не исповедуете подлинной сути христианской религии, вы погибли на веки вечные.
И все-таки, несмотря на его богомудрость, я взял над ним верх!
— Выходит, спасения заслуживает лишь тот, кто исповедует вашу религию?—уточнил я для верности.
— Да, именно так сказано в Священном писании,— ответил он. Вы, конечно, обратили внимание, что истопник изъяснялся языком, уснащенным почтенной архаикой, которая в другое время была бы мне приятна, поскольку я с удовольствием читаю Ванчуру1, Фрайса2 и им подобных.— Остальным суждено отвержение.
— В таком случае отверженным окажетесь и вы!—заявил я.
— Как это так?
— Я люблю ближнего как брата. Люблю веселое общество, питаю слабость к женщинам. Ладно. Это все не такие уж большие прегрешения, и добрыми делами чаши весов будут уравновешены. А вот вы! Вы! Вы совершили наитягчайший из всех грехов, какие только можно себе представить. Смертельный. Вы, несчастный, согрешили тем, что предались гордыне. Сказать —только я и мои друзья будут спасены, а вы, остальные, пропадайте пропадом,— такой грех не отпускается! Мне жаль вас.
Раньше, до того как вошли в моду обои, говорили: он побелел, как стена. Я затрудняюсь описать его физиономию современными изобразительными средствами. Был ли это шок? Или симптомы ступора? То и другое, если угодно. Я так сразил его его же собственным оружием, что по истечении договорного срока, в конце сезона, он заявил о своем переходе на другую работу. И вдобавок еще и запил.
Ирена дочитала до небольшого абзаца, где с научной скрупулезностью определялась дата конца света. Потом \ она мне ее сообщила — год я позабыл, но за остальное ручаюсь: случится это двадцать восьмого сентября, в три часа дня.
Она скомкала листки и выбросила их в окошко, выключила свет. Стук по стеклу.
— У вас что-то упало, пани!
— Это я... машинально.
— Машинально. Ну так потрудитесь поднять! И попрошу документы, раз уж мы с вами вступили в разговор.
4Ванчура Владислав (1891—1942)—выдающийся чешский писатель, автор сложной метафорической прозы, уснащенной библеизмами.
2 Шутливая ссылка на самого себя,
— Пан лейтенант...
— Старший сержант. Этим вы меня не купите. Выйдите, подберите бумажки и бросьте куда следует. А потом предъявите документы!
Сержант просмотрел документы и взял под козырек:
— Благодарю. Можете ехать.
— Уф, прямо гора с плеч! После того, что я прочитала, я ничуть бы не удивилась, если б вы отпустили меня со словами: «Ступай с миром и впредь не греши!»
— Вы ко мне обращаетесь на «ты»?
— Нет. Это я цитирую.
— То-то. Занимайтесь своим делом,—строго произнес блюститель порядка и направился к кучке галдящих на тротуаре людей.
Вечерняя Вацлавская площадь: разрядные лампы окрашивают ее в нежно-оранжевый цвет. Пестрят красками крикливые рекламы. На возвышении перед музеем стоят группки людей, другие прохаживаются небольшими компаниями, переговариваются, смеются. Из кинотеатра толпой высыпают люди, минут через десять повалил народ из другого кинотеатра, что в пятидесяти шагах от первого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37