Пансионат для незамужних дам
Роман
История эта выдумана от начала до конца, включая имена персонажей, в ней фигурирующих. Надеюсь, никто не будет столь наивен, чтобы доискиваться в ней отражения реальных событий и реальных прототипов. Возможно, некоторые места в выдуманной мною истории напомнят о фактах, с которыми мы нет-нет да сталкиваемся в окружающей нас действительности. Если такое уже бывало — в книгах Жюля Верна,—то почему это не может случиться и с каким-либо из моих писаний? В таком случае, как вы, конечно, понимаете, вина ляжет целиком на мою фантазию. Если понадобится, я готов наградить ее подзатыльником, я не прочь подвергнуть ее домашнему аресту. Но думаю, что необходимости в том не будет: пропасть между миром вымышленным и миром реальным, как правило, слишком глубока.
КНИГА ПЕРВАЯ
Глава I
КОГДА ВАМ
за шестьдесят, то уже ни к чему заниматься самообманом. Бессмысленно уверять, что человеку столько лет, сколько он сам себе дает, исходя из собственных ощущений; велика, на мой взгляд, опасность, что слишком много впавших в детство стариканов и старушенций очутятся в яслях и детских садах. Важно одно — крепкое ли у тебя здоровье, тем более что сохранить его куда легче, чем молодость.
Сам-то я здоров, и этого с меня вполне достаточно. Я делал для этого все, что мог. В сорок лет работал сценаристом на одной из пражских киностудий; как она называлась— неважно. Вероятно, иные непосвященные вздохнут от зависти, полагая, что студии существуют для того, чтобы выпускать фильмы. Увы, не следует доверяться вывескам. Мы все отлично знаем, сколько всевозможных институтов и ведомств было учреждено с единственной целью — занять людей. Если вы работаете в .киноиндустрии, то со своими обязанностями вы преспокойно можете управиться дома за пару суббот и воскресений. Зато в стенах студии вам без конца приходится бывать на всевозможных просмотрах и обсуждениях, сидеть на совещаниях и по меньшей мере раз в неделю произносить нечто, относящееся к делу; при этом достаточно какой-нибудь одной реплики, которую годами можно варьировать, но выступить необходимо. Девяносто процентов оставшегося времени вы должны посвящать интригам, по сравнению с которыми все козни кардинала Ришелье покажутся детскими забавами. Вас втягивают в кланы, враждующие с другими кланами; вы вовлекаетесь в лабиринты человеческих взаимоотношений, напоминающие по своей замысловатости формулы дезоксирибонуклеиновой кислоты. И попробуйте только сказать слово против раз и навсегда заведенного порядка, попробуйте заявить, что вам трудно дышится в этом хаосе, где вчерашний друг наутро становится врагом, где вам приходится обниматься с теми, кого до этого вы не ставили ни в грош, и все тут же забудут о кланах и дружно набросятся на вас, словно собаки динго. Вас разорвут на части, а затем снова как ни в чем не бывало вернутся к своим излюбленным занятиям. Я сказал такое слово, и последующие полтора месяца уподобились извержению вулкана. Я потерял сон, а улицы внушали мне ужас, за каждым углом мерещился детина с ножом в руке.
Я отправился к приятелю, слывшему человеком порядочным и прямым, впоследствии он стал психиатром. Славный малый— он посмеялся над моими страхами. Он определил меня в группу психотерапии, где каждый должен был исповедоваться во всех своих грехах и рассказывать о своих неосуществленных желаниях. Я выдержал там три дня, а потом сказал: «Баста!» — и снялся с якоря. Я сдал свою квартиру молодоженам, которым негде было приклонить голову, набил рюкзак рубашками и книгами и отправился в горы. Я устроился заведующим лыжной базой в Крконошах и не прогадал. Спал я как убитый, и кошмарные сны меня больше не посещали. Частенько на ночь я оставлял дверь открытой, и всегда находилась сердобольная отдыхающая, которая готова была согреть меня в моем одиночестве. Я валил деревья, разгребал сугробы, и вам пришлось бы немало поколесить по свету, чтобы найти человека, более довольного своим житьем-бытьем, чем я.
Но все-таки шестьдесят лет — это много. Я уже не мог бегать на лыжах, мне уже не хотелось простаивать возле восторженных компаний, распевающих народные песни, и до самого утра варить им грог; мои шестьдесят взывали к более упорядоченному образу жизни. Я вернулся домой. Но... я — и пенсия! Я— и кормление голубков или лебедей! Я не любитель покоя и потому заделался рабопенсом. Это уродливое сокращение вполне пристойно и означает работающего пенсионера.
Я подтянут, на подбородке у меня пробивается седая растительность, и улица окрестила меня Железным дедом. Согласитесь, с такими данными я мог взяться за работу более ответственную. Я оформился ночным вахтером в женском пансионате «Либуша».
Сразу же поясню, что такое пансионат. Это старомодное слово многим вступающим в жизнь ничего не говорит. Итак, представьте учреждение или тюрьму, разделенную надвое длинным узким коридором, стены которого увешаны потускневшими гравюрами. По коридору стелется красный половик, единственное назначение которого — ставить дамам подножки, когда те куда-нибудь спешат, зацепиться за каблук, дернуть и не отпускать до тех пор, пока визжащая жертва не докатится до самой пожарной лестницы. По обеим сторонам дорожки двери с номерами. За каждой дверью скрывается жилая ячейка — одна из клеток пансионатного организма, состоящая из двух комнатушек, душа, туалета и тамбура с двумя пластиковыми шкафами. В каждой ячейке проживает по две женщины, и так —на всех двенадцати этажах. Сотни одиноких женщин и девушек, число которых, если верить науке о клетках (коль скоро клетки и впрямь делятся и множатся), год от года возрастает.
Я стою за своей перегородкой, выдаю ключи и не могу сказать, чтобы моя работа мне не нравилась. Многие мои подопечные весьма привлекательны. Многие заигрывают со мной — прижмутся, распушат пальцами мою белую бороду и зашепчут: «Приходите ко мне ночью, я наверху одна, и мне тоскливо!» — или: «Господин адмирал (почему-то борода всегда ассоциируется у женщин с морским флотом), не провести ли нам приятный вечерок?» Последние три года они называют меня «дядюшкой Саройяном»— шутницы!
Одних я отваживаю шуткой, других приходится подшлепнуть. Им это явно по вкусу. Они даже уверяют, будто мои шлепки приносят им счастье.
Мир населен прелестными созданиями, ничего не скажешь, и кому-то он видится обольстительным, а кому-то страшным. Выработавшаяся за долгие годы привычка держаться нейтралитета побуждает меня не поддакивать слишком громко ни тем, ни другим, а молча думать о своем. Морковь притягательна для зайца, гладкая поверхность шоссе — для автомобилиста, так что все на свете прекрасно с точки зрения своей полезности (полагает коллега Сократ).
А вот хорошенькие женщины нравятся мне бескорыстно, нравятся просто так, даже если они всего лишь раз пройдут мимо моей конторки и больше уже никогда здесь не появятся. В их лонах заключено больше тайн, чем в головах ученых мужей, а созерцание их походки все еще внушает мне желание сделаться лучше. В конце концов, эта моя слабость не столь уж предосудительна.
Когда мне было двадцать, меня неодолимо пленяли двадцатилетние девушки. Ради их хихиканья я готов был покинуть даже своего лучшего друга — книгу, в которую ушел с головой. Через десяток лет я по-прежнему заглядывался на них, но для подстраховки уже с томиком в руках. Сейчас же для меня вне всякого сомнения важна женская душа, но, черт подери, отдаю предпочтение той, которая обретается в привлекательном теле.
МОИ ВОЗЛЮБЛЕННЫЕ ДАМЫ:
одна — брюнетка, другая — блондинка, томная ночь и зной пустыни, сентябрь и апрель. Зовут их Ирена и Львица.
Обе уже несомненно перешагнули за тридцать, что не нанесло им ни малейшего ущерба. Львица получила свое имя исключительно благодаря роскошной гриве белокурых волос, поскольку натура у нее, в общем-то, кошачья. Если бы возникла необходимость в прозвищах, то я, скорее, придумал бы его для другой. Ирена — прекрасный, благородный зверь (если можно так выразиться о даме), она загадочна, а ее шерсть отливает серебристым блеском. Она ступает неслышно и легко, как гепард. Уже третий год живут они вместе в триста семнадцатой и, кажется, великолепно ладят друг с дружкой. Как я уже сказал, мне они нравятся обе. Но если бы мне было позволено выбирать, я не колебался бы ни секунды.
КОГДА НАСТУПАЕТ «ДЕНЬ ЛЬВИЦЫ», триста семнадцатую лучше обходить стороной. Львица возвращается с работы, обвешанная пакетами и сумками, сбрасывает с ног туфли и с места в карьер принимается негодовать.
— Ох уж этот день «Д»,— кричит она,— опять этот день «Д»!
Женщины не имеют ни малейшего понятия о значении слов; возможно, именно в этом кроется причина того, что ни одна из них не снискала себе репутации философа. Они пользуются звуками как им заблагорассудится, вероятно лишь для обогащения крови кислородом. Они злоупотребляют словами.
День «Д» имеет совершенно определенное значение, по крайней мере для мужчин. В нашем воображении тотчас возникают солдаты, которыми битком набиты транспортные суда; солдаты, снабженные необходимым количеством провианта и боеприпасов; солдаты с карабинами, укрытыми от водяных брызг в складках шинелей. Одному муторно, а другой как ни в чем не бывало попыхивает сигаретой, зажав ее между указательным и большим пальцем, огоньком к ладони — этакий вахлак. Видим офицера, подбадривающего своих подчиненных, слышим угрюмый смешок бывалых вояк где-то там, на галерке, приглушенное «Тоже мне нашелся герой», радуемся веселому сарказму сержантов, обнаруживших, что опять для высадки десанта получены никуда не годные карты. История изобилует сотнями дней «Д», которые обычно случаются так некстати, что даже дату их невозможно удержать в памяти.
Львица удачнее, как правило это вторники. Если когда-нибудь войдет в историю, все будет гораздо проще. Да только вот ее дни «Д» отнюдь не являются историческими вехами, и вряд ли вам доведется когда-либо их изучать, ее день «Д» — это всего-навсего самый обыкновенный «дурацкий» день, день, когда ничего не клеится, день проволочек, маленькая катастрофа. По вторникам Львица обычно приглашает к себе представителей сильного пола — кандидатов на супружескую вакансию. У Львицы есть своя мечта.
— Завтрак в постель,— вздыхает она блаженно,-—ежедневно сотня на макияж, машина, дача что замок, и отпуск как минимум в Югославичке!
Она облачается в халат, который ей некогда всучили на распродаже в Котцах (есть в Праге такая улица), по крайней мере, если судить по его виду. Львица мечется по комнате и запихивает в аршинные карманы все, что должно быть спрятано от глаз непосвященных. Скомканные бумажные платочки и губная помада, колготки с дырой на пятке и конфетные обертки, старые газеты и недоеденные рогалики. Потом она одалживает у кого-нибудь пылесос и бороздит палас. Ставит на низкий столик бутылку, бокалы и соленое печенье, на маленьких тарелках раскладывает бутерброды. Стряпней Львица себя не утруждает, всякий раз она является с картонной коробкой, полной покупных бутербродов. И — мигом под душ.
— Сегодня все получится, я нутром чувствую: сегодня будет «то самое»,-— кричит она Ирене.— Придет один инженер из вычислительного центра! (В другой раз это музыкальный критик или хирург.) Иренка, дорогая, пожалуйста, не возвращайся раньше двенадцати! А, черт! Ну морока! Шампунь кончился, нет ли у тебя?
Ирена несет ей шампунь с яблочным ароматом.
— О, вот это да!—ликует Львица.
ЛЬВИЦА — МИЛОВИДНАЯ
тридцатилетняя женщина, которая могла бы уже сто раз выйти замуж, не будь она такой торопыгой. Каждого мужчину, с которым знакомится, она тут же принимается подталкивать в направлении к загсу. «Ты уже обдумал, где мы будем жить?—спрашивает она озадаченно.—А детей у нас будет много или мало?» И это в то время, когда мужчина еще на стадии «У вас красивые глаза». Она грезит о хорошо обставленной квартире, о комфорте. Между нами, всем этим она могла бы обзавестись и без мужа, если бы захотела. Она работает экономистом во внешнеторговой организации и получает вполне приличную зарплату. Но Львице хочется, чтобы все это ей преподнесли на блюдечке с голубой каемочкой. Обычно по субботам она знакомится, по вторникам принимает визитеров. Но поскольку мало кто после первой атаки приходит снова, в большинстве случаев по вторникам их замещает Ирена. Они вместе отправляются в кино или в театр, заглянут в кафе, чтобы распить бутылочку легкого белого вина. Львица потягивает вино и сморкается в платочек.
— Все мужики психи или эгоисты!
— Да уж, выбирать не из кого.
— Один только и был стоящий, один-единственный, и тот, как назло, оказался поэтом. Представляешь? Голодранец и пять баб, кроме меня. Да каждый божий день пьяный в стельку.
— Не говори... Отчаливайте, молодой человек! Будьте добры, дайте девушкам поговорить.
— Зачем ты его отшила? Он выглядел вполне ничего...
— А ты заметила, что у него рубашка глаженая? Этот, девочка, наверняка женатый.
— Но это не физический недостаток!
Дюжина мужчин уже обещала Львице развестись ради нее, и легкость, с какой они клялись, утвердила ее в мысли, что это не сложнее, чем купить газету в киоске. Добрый день, благодарю, до свидания.
Львица приглашает гостей, теша себя надеждой, что на сей раз наконец-то все изменится. Обрати она свою энергию на нечто более полезное, она давно могла бы стать директором своей организации, а то и замминистра (неизвестно, что лучше).
Шум воды стихает, Львица выходит из душевой. Подсаживается к туалетному столику, собирает пучком волосы и перехватывает их лентой, раскладывает кремы, туши. Она так сосредоточена и прилагает столько усилий, что сам Тициан по сравнению с ней всего лишь жалкий кустарь.
— Ирен, любушка, хотя бы до полуночи, будь так добра, а?
— Что, «мыс Канаверал»?
— Конечно, а то как же.
ГОСТИ ПОПАДАЮТ В ПАНСИОНАТ
двумя путями. Первый, «легальный», ведет мимо моей вы-
городки, визитер чин-чином записывается в книгу посетителей и в двадцать два ноль-ноль должен уйти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37