— Вернусь.
Я вышел на улицу. Учителишка опять стучал. — Давайте пройдемся,— предложил я ему.— Мне надо вам кое-что сказать.
— Никуда я не пойду,— огрызнулся он.— Отстаньте от меня. У меня здесь дело, которое никого не касается.
— Пойдемте, я хочу с вами потолковать, понимаете? Я лет на двадцать пять моложе вас, на двадцать пять сантиметров выше и на двадцать пять килограммов тяжелее. Если не пойдете по-хорошему, я вас от этого окна просто оттащу. Ну так вы идете?
— Я позову на помощь,— пригрозил он.
— Я жду,— сказал я начальственным тоном, к какому иногда прибегаю, чтобы напустить страху на отказывающихся говорить свидетелей. Это на него подействовало, произвело большее впечатление, нежели упоминание о моей комплекции.
— Ну, что вам надо? —- произнес он мрачно, но пошел. Под фонарем я предъявил ему удостоверение.
— Гана что-то натворила? Я знаком со многими адвокатами. Я сейчас же кому-нибудь из них позвоню.
Я сказал ему, что я думаю о преследовании женщины, от которой его отлучил приговор суда.
— Но я ее люблю,— сказал он упавшим голосом.
— Я тоже,— ответил я; о боже, ведь это действительно так уже и было.
Я вдруг поставил себя на место человека, который домогается благосклонности после того, как ему отказали в ней, а он клянчит...
— Мне вас крайне жаль, но ничего не поделаешь. То, чем вы занимаетесь, карается законом.
Он удалялся по улице, маленький, печальный, как бродяга Чарли. Я вернулся к Гане.
— Так тебе это все-таки удалось! — сказала она без особого воодушевления.— Похоже, да. Я вижу это по твоему лицу. % Даже не знаю, радоваться мне или нет. Человек — странное существо.
— Кофе у тебя есть?
— .Что? Кофе? Да, где-то было... Но умоляю, сегодня не уходи! Иначе мне придется пойти куда-нибудь налакаться, а мне неохота. Полежим вместе, держась за руки.
— Конечно.
— Знаешь...
— Знаю.
— М-м... Ты к тому же большая умница, как я вижу. С такими вещами ты, наверное, сталкивался уже не раз, ведь ты юрист. А я — впервые.
— Я хотел бы на тебе жениться,— сказал я, словно герой дешевого романа.
— Немножко повременим с этим, мы должны лучше узнать друг друга.
— Лады. Я ждать умею.
ВЫ ПО УШИ ВЛЮБЛЕНЫ,
а девушка вашей мечты дубасит вас сумочкой, наподобие тех, что носят на длинных ремешках и у которых сила удара не меньше, чем у гуситского цепа. Это произошло в винном ресторанчике «Малокарпатский», мы встречались уже два месяца, и я набрался храбрости сказать ей о своей работе.
— Так ты шпик! А я-то, дура, считала...
— Разве не важнее то, что я порядочный человек? Что у меня есть голова на плечах и что я тебя люблю?
— Чтоб я тебя никогда больше не видела,— сказала она и убежала.
Поразительно! Вас публично опозорили, а вы, вместо того чтобы вконец разозлиться, влюбляетесь еще больше. Пунцовый как рак, я расплатился и ушел, сопровождаемый приглушенными смешками переполненного зала. Под утро меня подняли с постели, я выехал на место происшествия, отсутствовал в Праге неделю. Когда я вернулся, зазвонил телефон.
— Я тебя ищу уже третий день. Ты что, скрываешься от меня или как?
— Меня не было в городе.
— Знаешь, наверно, я должна попросить у тебя прощения. Я была идиоткой.
— Ничего не случилось, дорогая,— неосторожно произнес я, и старший лейтенант Брожек, с которым мы сидели тогда в одном кабинете, склонил голову набок и защебетал: «Дорогая, ничего же не случилось! Я вышлю тебе алименты пятнадцатого следующего месяца, когда будет получка, а сейчас не могу, поверь, не могу!»
— Я увижу тебя, любимый?
— Да. Сегодня во второй половине дня.
— Ты придешь ко мне?
Что в переводе означало полное примирение, целую ночь счастья и любви.
— Ты себе представить не можешь, как мне этого хочется.
— Ты себе представить не можешь, как мне этого хочется,— стал кривляться старший лейтенант.— Как мне хочется, чтобы ты наконец напечатал мне отчет о том, что же произошло в Бероуне. Ты себе представить не можешь, как мне этого хочется! И если в течение часа ты этого не сделаешь, то никакой «второй половины дня» не будет, не рассчитывай, а в наказание тысячу раз напишешь мне: <Шегоже вышестоящему начальнику врать, будто ты один как перст и жениться не собираешься, подавать заявление на квартиру не намерен, ибо являешься заядлым холостяком».
— Ну, ну, будет.
— Какая она из себя?
— Ты спрашиваешь об этом просто из любопытства или по долгу службы?
— Из служебного любопытства. Как товарищ.
— Она прекрасна.
— Они, мой юный друг, все такие, по крайней мере поначалу. Такое у меня впечатление.
— Но она прекрасна вдвойне, потому что останется
прекрасной даже тогда, когда минует младой любви восторг. Глаза у нее что васильки.
— Лучше сказать — что копирка,— деловито произнес старший лейтенант.— Васильки — это слишком банально.
— Длинные золотистые волосы...
— Крашеные...
— Слушай, кто из нас рассказывает — я или ты? Мне нравятся девушки с длинными волосами. И наверно, этому есть какое-то психологическое, что ли, объяснение. Моя мать носила прическу «микадо», и потому ни одна девчонка с короткой стрижкой мне не нравится,— оскорбленно сказал я.
— Ну хорошо, хорошо, Бертик! Похоже, она смахивает на сказочную принцессу. Я не хотел тебя обидеть. Так ты отстукаешь мне это донесение?
— Конечно.
Дальнейшие события развивались с бешеной быстротой.
— Я уже жить без тебя не могу!
— Я без тебя тоже, так что давай документы и пойдем распишемся!
— Л нельзя ли обойтись без этого? Зачем надевать на себя цепи? Может, со временем мы начнем раздражать друг друга?
— О нет, никогда. Но если мы не распишемся, нам не дадут квартиры. Как ты собираешься зимовать в этой берлоге?
— Еще бы, ваша светлость не может жить с любимым человеком просто так, вам подавай благонравные семейные узы!
— Ты же знаешь, семья — основа государства. А если всерьез, то мне хотелось бы иметь детей.
МЫ ЗАРЕГИСТРИРОВАЛИСЬ
через месяц. Еще через пару недель состоялся переезд,— по счастливой случайности кто-то отказался от предложенной двухкомнатной гарсоньеры. Мы прожили прекрасные дни и прекрасные ночи, чуть позже — горькие дни и прекрасные ночи, а еще позднее — горькие дни и горькие ночи.
Но я всю жизнь буду помнить, как она ложилась поперек широченной тахты и ее прекрасные золотистые волосы рассыпались вокруг головы, и, несмотря на то что она сделала потом то, что сделала, я всю жизнь буду тосковать по ней. В моих снах (когда мне удается уснуть), как живая, возникает передо мной мать, настаивает, чтобы, когда я вырасту, пошел в ювелиры; Гана стоит, обнаженная, возле плотины, вся в серебристых водяных брызгах, и кричит мне, счастливая: «Иди сюда, Тики! Мы укроемся здесь от всего мира!» Она изменила мне много раз,— собственно, я никогда не подсчитывал сколько, не то можно было бы рехнуться,— и все-таки я постоянно тоскую по ней.
Когда бы ни встретил красивую девушку с длинными волосами, я мечтаю о том, чтобы она заменила мне Гану.
Я сплю и во сне обнимаю вторую подушку, я все еще стелю на двоих и, несмотря на то что уже давно бы пора образумиться, стараюсь ощутить давно утраченный запах.
Глава V
ИЗМУЧЕННЫЙ СУМБУРНЫМ СНОМ,
я вхожу утром в кабинет, еле волоча ноги. Экснер поднимает голову, отрываясь от донесения, которое он как раз читает.
— Ну как, выспался сегодня? — сочувственно спрашивает он.
Иногда я начинаю верить, что мой лучший друг — это он, а не хорошая книга, как возвещают книготорговые рекламы.
— Так что, начнем помаленьку? Рапортовать не надо, я уже был у майора. Сказал, что у нас все идет нормально.
— Ну, что там? — зевнул я, словно тигр.
— Вызываем таксистов. Сладкая придет в десять тридцать. После этого ты бы мог отправиться в этот... как его... в Чешскую Брану, может, там удастся еще что-нибудь вынюхать. А для твоего душевного спокойствия — в квартире у Ферецкого, для нас просто Ферды, никаких отпечатков Ирены Сладкой не обнаружено.
— Зачем ты мне это говоришь? — взревел я.
— Да ведь я не слепой! —смеется он.
— Ты это брось! — обрезал я его и отошел к окну, чтобы не видеть его торжествующего лица.
Радуется, что опять меня уличил. Нашел повод пройтись на мой счет, и, если я сейчас не сделаю вид, что это меня задевает, Экснер а, чего доброго, хватит на несколько недель. Да еще скажет другим, и мне сто раз на дню будут тыкать Иреной в нос. Конечно, то, с чем мы ежедневно
сталкиваемся, удручает и порой побуждает нас отвести душу шуткой, и лучше всего — по адресу товарища, но где написано, что источником веселья непременно должен быть я? Насколько мне известно — нигде. Капитан Бавор спешит меня задобрить.
— Слышь, Бертик, ребята всю ночь катались на дежурных автобусах для гуляк.
— Ну и?..— говорю я, не меняя сухого тона.
— Не нашли никого, кто бы видел нашего типа или хотя бы заметил что-нибудь неладное. Попытаем счастья еще сегодня, а уж тогда придется махнуть рукой на этих полуночников.
— Я с самого начала считал эту затею напрасной тратой времени,— сказал я.
— Нет, шанс еще есть. Ведь бармены и прочие — они обычно вкалывают через день, так что авось сегодня что-нибудь да прояснится.
—Прекрасно.
— Заглянули ребята и в забегаловку на Вильсоновом... то бишь на Главном вокзале. Той ночью Ферда там не появлялся. У Гуго в мастерской ревизия, он сидит там как затравленный зверь. Мы произвели обыск у него на квартире, и что мы нашли, как ты думаешь?
— Запчасти,— буркнул я.— Шины. «Дворники». Словом — дефицит.
— Предположения твои верны, мой дорогой доктор прав. И нам известно, как такие дела обтяпываются.
Как это обтяпывается — известно, известно и то, что происходит это систематически. Скажем, механик выписывает новое крыло взамен помятого, а ведь помятое можно выправить, заново покрасить — и пускай в дело! Стащит Гуго «дворники», которые кто угодно купит потом втридорога, а вместо них подкинет на склад, ну, допустим, ворох чехлов для сидений. Й хотя каждая инвентаризация выявляет какие-то несоответствия, однако недостачу одного покрывает избыток другого, и в итоге все сходится до последнего геллера, так что полный порядок, волноваться не из-за чего. «Тебе нужно новое заднее стекло, у тебя украли смотровое зеркало? Доставай где хочешь, приятель, у меня нет. Могу подсказать: у одного моего друга на По-горжельце, думаю, нашлось бы. Но только, сам понимаешь, надо его отблагодарить за любезность». И все платят за милую душу,
— Даже если не обнаружится ничего другого, одного этого хватит за глаза и за уши. Но я бы все-таки подождал, чем кончится ревизия.
— Это-то да.
— Ну а теперь займемся свидетелями!
Пани Сладкая сосредоточенно рассматривает фотографии. «Нет, нет, нет»,— откладывает Ирена снимки, пока не доходит до одного, на котором она задерживается. После некоторого колебания Ирена ударила указательным пальцем по снимку.
— Вот этого я однажды везла,— говорит она задумчиво.— Не так давно. Сертификатовый пижон с портфелем, таким... чемоданчиком.
— Так.
— Это было в тот день, когда мы все дрожали из-за убийцы, рыскавшего по Праге.
(Это было полгода тому назад, когда мы с Экснером взяли молодого убийцу, который разгуливал по городу и эдак запросто, ради собственного удовольствия, приканчивал женщин. Иногда даже не знаешь, что и подумать о современной молодежи!)
— Тогда я на каждого мужчину глядела во все глаза,— говорит Ирена и снова всматривается в снимок.— Шатен, волосы слегка вьются.
Я все это записал. «Похоже, мы закруглимся с ней еще сегодня,— с досадой подумал я, но тут же себя одернул:— Ты-то готов допрашивать ее хоть каждый день! А тебе не приходит в голову, как это ей неприятно, а, Бер-тик? Ну и ну, приятель! Какой же ты толстокожий!»
— Я везла его в ресторан «На плотах»,— говорит Ирена...
РЕСТОРАН «НА ПЛОТАХ»
появился на правом берегу Влтавы, в том месте, куда некогда пригоняли плоты из Южной Чехии и где продавали нескончаемые кубометры дров. Молодцеватые плотогоны, чьи жилистые шеи были повязаны цветастыми платками, сиживали здесь в своих клетчатых безрукавках и, вознаграждая себя за недельные посты, пили, затевали драки, пели под гармонику и уединялись в верхних комнатушках с девицами, разодетыми в причудливого покроя бархатные платья.
В пятидесятые годы знаменитый старинный трактир пришел в упадок, и управление береговых служб стало использовать его как склад для хранения цемента. Новая и более радостная жизнь отдавала предпочтение всему тому, что было не столь затрапезно.
Лишь в шестидесятые годы пражане начали ощущать легкую ностальгию по временам, когда по городу еще ходила конка. Решили былую славу несколько подновить — хранилище ликвидировали, прокопченный дровяной склад снесли, и на их месте возвели воздушное строение из панелей. Украсили его баграми, какими пользовались плотогоны, спасательными кругами, изображением якорей; персонал одели в сине-белые тельняшки, и в газетах стали появляться небольшие рекламные объявления:
«Посетите памятное место былой славы плотогонов, старинный трактир, сохранившийся с семнадцатого века, придите посидеть в приятном окружении, отведать хорошего вина и фирменных рыбных блюд».
И хотя фирменные рыбные блюда привозятся в замороженном виде бог весть откуда, а якобы выдержанные в бочках моравские вина доставляют раз в две недели в алюминиевых цистернах, тем не менее ресторан «На плотах» стал весьма популярным, столики здесь надлежит заказывать не позднее чем за два дня до того, как вы наметите там побывать.
Мы останавливаемся перед рестораном, не торопясь выходим, из машины. Сопровождающий меня младший лейтенант Микеш изучает меню, вывешенное под стеклом у входа.
— Меня бы сюда, в этот «старинный речной трактир»,— бурчит он,— я бы им дал прикурить! Ты только погляди — отбивная из китового мяса... тридцать семь пятьдесят за порцию!
Я стучу в запертую дверь.
— Или вот еще: копченая осетрина... двадцать семь двадцать! И при этом наверняка из консервной банки за семь «кр».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37