Конца еще нет. Будет через две недели ...
- Но там, на лестнице! - Упрямо, с неловкости улыбаясь, воскликнул Иона.
Петр потянулся.
- Не скажу ... Да и говорить нечего ... И ну вас к черту, не желаю больше говорить!
Тарас вдруг поднялся, дико посмотрел на всех и без шапки спеша пошел к выходу. Все удивленно следили за ним.
- В чем дело? - Оглянулся на всех Петр.
Иона мигом вскочил, взял Тарасового фуражку и побежал за ним. Но сейчас же вернулся, сорвал с вешалки свое пальто и шляпу, бросил всем "заплатите за меня, до свидания" и выбежал.
Петр с недоразумением обратился к Кита:
- Что, собственно, здесь произошло?
Кит многозначных улыбнулся и начал рассказывать.
Петр слушал подняв брови.
Глава 13
Иона привел Тараса к себе. Иона сам не твердо держался на ногах, но Тараса поддерживал под локоть крепко и не выпускал всю дорогу. Тарас покорно подчинялся.
- Вы будете спать у меня! - Безапелляционно решил Иона. - Конечно. Никуда вам таком идти нельзя. Он зажег лампа и посадил Тараса на кровати.
- Сидите ... Вот так ... И все будет хорошо. Спать у меня. Положим матраса судьбы, - черт бы его побрал: поделимся подушками и все. А это все ерунда. Вы этому не вирьте. Ей Богу, голубчик, не вирьте, - врет Петр. Пьян болтовня и ничего больше. Врет, собака, я его знаю. Потом сам будет с нас смеяться, что поверили. Ей Богу!
- Разве он такой?
- Такой, сукин сын, такой! Я его знаю. Лжет, что в голову придет. И представьте себе, парень не дурак, но черт его знает, что с ним подиялось! Ей Богу! Хороший был когда партийный работник, теперь же - вот! .. Все откидывает, сволочь, смеется и только баб самих и знает ... Вот какая каналья! Но все лжет, и вы ни одному слову не вирьте. Я вас понимаю ... Такое дело ... Так ... Но мы, "однако и несмотря," как говорится, начнем делать постель, правда? Вот вы так же себе сидите ... Вот только Пересадка этого стула, я возьму матрасик Вот так ... И сидите ... Сидите спокойно, а я тем временем ... вот ... ковдронька пусть пока здесь полежит ... А. .. А матрасик сюда, на пол ... Вот ... Сидите, сидите ... Вот ... Теперь мы таким родом: вам одну подушку и мне, а вкриемось, один одеялом, а второй - пальто ... А. .. И будем спать, как помещики ... Что же делать? Плохо ... Но ничего не поделаешь ... Вот ... Теперь раздевайтесь.
Тарас автоматически слушался. Главася и лег на полу, укрывшись пальто.
Иона не переставая болтать, также лег, закурил папиросу и, выставив из под одеяла бритый красное от выпивки лицо, потянулся.
- Вот и прекрасно. Оно, конечно, лучше бы на мьягкому кровати и рядом с ... Эх, дурак Петр, глупый ... Ну, Бог с ним! Все проходит ... А он просто врет ...
Иона глубоко, самым носом вздохнул, потянул сигарету и скосився на Тараса. Тот лежал неподвижно, уставив в потолок здригуючи мутные глаза.
- Вам не жестко, милый? А? - Спросил Иона.
Тарас очнулся.
- Что
- Не жестко, говорю, вам?
- Нет.
Иона снова вздохнул.
- Бестия все же этот Петр ... Речь собаке! Эх ... Ну что ж ... Будем хоть спать ... если ... Хотите спать?
- Да ... Я тот ... я буду спать.
- Ну спите. Спите. Доброй ночи.
И, погасив лампа, Иона заскрипел кроватью, лег и затих.
Тарас не шевелился. Сначала было очень темно, потом медленно стали заметны стены, и белую простыню на кровати Ионы. С улицы от лихтарив доходило слабое свет.
Время трещотки по мостовой извозчики; слышались голоса, прохожих; хлопали внизу выходного дверь. Где-то очень глухо слышался плач ребенка.
Иона раза два вернулся на другой бок.
- Тарас! - Вдруг тихо позвал он.
Тарас молчал. Ему не хотелось разговаривать.
- Тарас! - Голоснище крикнул Иона.
Тарас схрапнув, словно потревоженных в сне.
Иона послушал, и слышно было, как перевернулся на спину.
Ребенок где-то за стеной плакал упертище, очевидно, закочуючись, от собственного плача. Тикал часы на стуле у Ионы.
И вдруг Тарас услышал в темноте звуки, которые сильно толкнули его в сердце
-------------------------------------------------- ---------------
Тарас не выдержал и неожиданно для самого себя сел на постели. Звуки сразу прекратились. На кровати было чрезвычайно, мертвяче-тихо, даже дыхания Ионы не ощущалось.Тарасу было невыносимо стыдно. Быстро встал и торопливо в темноте начал одеваться.
На кровати было тихо.
Тарас стучал стульями, сапогами, снял то со стола на пол, но с постели не слышалось никакого шелеста. Иона будто умер.
Только тогда, когда Тарас уже одежда пальто, Иона вдруг завозился и, как только что проснувшись, сонно спросил:
- Что такое? Кто здесь?
- Это я. Я иду .. - Глухо сказал Тарас.
- Куда? Зачем? - Озабоченно встал Иона, а в голосе слышалось то виноватое, к муке неловкое.
- Да ... Не могу спать ... Затворите за мной двери ...
И Тарас в темноте направился к двери. Иона молча зашльопав за ним босыми ногами.
Оказавшись на улице, Тарас глубоко вздохнул и медленно пошел навманя.
Было уже поздно. Прохожие встречались редко.
Тарас шел, опустив голову с застывшей на губах хоробливою улыбкой. Долго шел.
Остановившись, он заметил, что оказался на какой странной улицы; домов почти не было, только высокие камьяни заборы, по по которым тоскливо шелестели высокие деревья, касаясь друг друга полуголыми Гилькив. Заборы освещались рядом лихтарив, которые желтой пунктирною полоской сбегали вниз и заворачивали там далеко вправо. Посреди улицы тянулся бульварчика и видно пустые ряды.
Тарас медленно подошел к одной из них и уселся под лихтарем.
Посидев минуты три с закрытыми глазами он вдруг вынул из бокового кармана большую записную книжку и, закусив губу, начал быстро писать:
"Пишу Вам, Вера. Хочу Вам писать, хочу говорить с Вами, кричать, рыдать перед Вами вот здесь, среди холодной, вохкои, тоскливо заброшенной улицы. Как некогда в тюрьме (памьятаете, Вы любили письма мои?) Хочу собрать тоску мою в один камень слов и швырнуть его в Вас. Хочу обмакнуть мое перо в черную пену страдания моего и вонзить его в сердце Ваше.
Тарас вздохнул. Ветер зашелестел над головою и затих, словно следил за ним оттуда. Послюнил карандаш и писал далее:
"Вера! Только что я видел собственными глазами мерзости и лжи, от которых бежал на эту улицу. И сегодня же я слышал слова, ядом зажгли кровь мою. Ужасные, противно-болезненные слова, от которых должен был бы я рыдать безумно ... Но я, подлые, гадкий, я не кричу. Наоборот. Отравленное, гнилое тело мое горит от всех этих мерзостей. И чувствую, как нечто гнет мои колени к земле, и хочется упасть и молиться Вам хочется в диком, сласному, угарного экстази целовать стопы Ваших ног ... Ваших ног, Вера! O, подлые!я не здригуюсь даже от лжи Вашей. Мне безумно жаль Вас и себя. И больше, еще больше: я чувствую в эту минуту, как одна мысль о Вас священным чем наполняет меня Священным! ... Что со мной, я не понимаю. Где самолюбие мое, не знаю. Я готов молиться лживым глазам Вашим. Да, да, помолиться, даже молиться готов, потому что такое мое чувство. И когда тело, Вера, родило его, о, какой благословений тело, породившее его. И когда мерзость и ложь родили его будьте благословений мерзость и ложь, которые породили его. ...
Тарас горящими глазами посмотрел вверх, на деревья, на лихтарь и еще быстрее, гарячковище начал писать:
"И как больно вместе с тем, как тоскливо! Деревья шумят. Вдалеке спит черная, величие города. Ветер заглядывает ко мне, рвет листки из книги, словно хочет перечитать их. Рви их, ветер, рви! Разорви и разнесет с листьями зивьялим по черной, уснувшей земле ...
"И как странно: все молчат, а в душе моей и крик и плач и дикая песня. А ночь молчит, только ветер шумит, только дикую песню слышно и чутнище поет мое сердце. Вам поет оно песню свою. О чем? Не знаю. Но пусть поет оно, как некогда в тюрьме.
"Темное, как ночь, царит молчание. Серо-Сталев полосой извивается ветер и воет вверху надо мною.
"В полосе Сталев проносятся с хмурым лицами образы древние жизни.
"Пение горячково - дикую песню Сердце мое поет и тоскует, и рвет мою кровь.
"Сон испуганно бродит далеко за серой полосой. О сна мой! О нежный, о, пьян, не бойся, приди! Хоть раз опьяны мою хворую, усталую душу. Не бойся!
"Боится ...
"С визгом холодным извивается в темной ночи стальовая полоса ветра. А в ней несется-плывет убогое прошлое мое.
"Спят все спокойны, спят невинные, спят все покорны. Покорно идут по темным трудных тропинка узкого, жизнь.
"Устали тай спят довольны, невиновны. Спите, бедные, спите усталые; спите, те, которые бежали от раскрытых холодных глаз безумной тоски!
"Ветер замолчал. Где стоит и изумленно слушает. Что слушал он? Неужели то нашлось такое, чего бы он не слышал за свов мильоново возрастное жизнь?
"А, он слушал жалобу моего сердца, он слушал дикую, жагучую песню сердца моего !"...
У ряды вдруг завернулась какая женская фигура. Откуда она взялась, Тарас решительно не заметил. Она была в шляпе, с полу-раскрытой порасолькою в руке. Подошла близко к его, чуть не касаясь колен, остановилась и молча стала смотреть на книгу.
Тарас удивленно поднял голову.
- Добрый вечер ... - Тихо и мьягко сказала женщина и видно было, как просто и немного боязно улыбнулась.
Тарас с неловкости пробормотал что-то в ответ и торопливо спрятал книгу в карман.
- Писали? - Спросила тем же тоном женщина. - Холодно. Руки, наверное, застыли Можно у вас сесть?
И, не дожидаясь ответа, умостилась рядом и слегка заглянула к нему. Лицо некрасивое, красное, посинело от холода, губы широкие, добродушные, глаза тихие, несмелые. Изпод плохонького шляпки видерлося на лоб брудновато-желтые волосы.
Тарас хмуро искоса осмотрел ее и сказал:
- Не знаете, какая час?
- Не знаю ... Наверное, часа два, а то и три будет ...
Он снова искоса взглянул.
- Лоб же вы так поздно ... гуляете?
Она мьягко, робко улыбнулась и ничего не сказала. Потом снова заглянула ему в лицо, робко, выжидая. Тарас поворохнувся и встал.
- Уже уходите? - Печально, покорно спросила женщина.
- Да ... Надо. Идите и вы ... Поздно уже ...
Женщина нерешительно помняла зонт.
- А с вами можно мне пойти?
- Куда? - Удивился Тарас.
- А к вам ... Спать ... Ночку бы вместе провели ... А?
И она чуть смиливище заглянула к нему, даже слегка подмигнула и улыбнулась посиневшими губами.
Тарас покраснел и пробормотал:
- Нет, мне нельзя ... Я не тот ... Я не сам живу ...
Женщина вздохнула, но так же выжидая смотрела на него.
- Ты миленький ... Если бы ночевать у тебя, я пошла бы с тобой ...
Тарас с неловкости скорцюбився, потом сразу нахмурился и сказал:
- Да говорю же, не могу ... Нет у меня дома. Совсем нет. Нигде ...
Она снова вздохнула, повела тоскливым взглядом вохкий земли и прошептала:
- Мы бы тихонечко пошли бы ... А утречком я пошла бы себе ... ей Богу ...
Тарас внимательно, с какой промелькнуло тайной мыслью посмотрел на нее.
- А какой дом почему не идете?
- Я далеко живу - робко, нерешительно прошопотила она. И придвинулась ближе.
- Ты добреньким такой ... А номерок можешь взять? Здесь есть дешевые ... за полтинник ...
В кармане у Тараса было всего двадцать три копейки.
- Не могу ... Денег нет ... Копеек двадцать всего ...
- Копеек двадцать? - Внимательно спросила.
Ветер зашопотив то деревьям, словно наскоро передавал им разговор людей. Деревья грустно качали головами. В горе над ними нависло мутное темное небо.
- Да ... Вот, все ...
И Тарас даже для чего торопливо вынул деньги и на ладони показал их. Женщина жадно посмотрела и ничего не сказала. Тарас спрятал деньги и запахнул полы пальто. Становилось холодно.
- И посидеть со мной не хочешь?
- Холодно сидеть.
- А ты ближе ... Садись, я зогрию ... Оно, когда вместе сесть, так не так будет холодно. Вот так ...
И она сама подсела близко к его прижалась мьягким телом и обняла за плечи рукой, втиснув пальцы в рукав.
Тарас неловко улыбался.
- Вот видишь ... Вот так ... Сейчас еще ничего, но потом теплище станет ... Холодно стал теперь ... Осень ... Ох, Боже наш, Немилостивый ты к нам!
Она вздохнула и покачала головой.
Тарас вдруг немного отвел голову и повернул к ней лицо.
- Кто Немилостивый?
- Бог ... Говорится так.
- А почему же он не милостив?
- Мы - немилостивы, и Бог Немилостивый ... За грехи.
- Он всегда такой?
- Кто?
Тарас хмыкнул.
- Какой ты странный, Ципко. Ну что, зогрився?
- Да, немного ...
- Вот видишь ...
Тарас смотрел вперед и насмешливо задумчиво улыбался.
Женщина вдруг начала его легонько, напивбоязко, напивцинично щекотать.
Тарас стыдливо покраснел, но руки ее не отнял. Женщина сделалась смиливищою.
- А теперь еще теплище? Правда? А?
Тарас поднял голову, посмотрел на нее и в глазах его проступило нечто и вызывая, и виноватое, и злобное.
Женщина ловила его взгляд.
- Видно здесь ... Правда? - Тихонько, подобострастно, прошептала.
Тарас принужденно засмеялся.
- А грех?
- Что грех?
- Это грех, а? Душу потеряем ...
- Э, душа уже утеряна.
- Потерянная?
Женщина, не отвечая, начала подниматься, увлекая за собой Тараса.
- Пойдем туда ... Там темнище ... А двугривенничка ты мне дашь? А?
- За душу?
- Хе-хе-хе! Чудак ты, Ципко. В каком кармане? В этой? Да, нащупала ... Я только двугривенничка ... А три копийочкы тебе оставлю. Или все взять?
- Бери.
Ветер снова испуганно, быстро зашептал что-то деревьям. Деревья задрожали жидким, мертвым листьями и боязливо наклонились к людям.
-------------------------------------------------- ---------
Когда фигура женщины исчезла за пунктиром лихтарив, Тарас оглянулся и сел на какую лавку. Лицо осунулось, вид был усталый, измученный.
Он долго сидел, вяло опершись на спинку скамьи, потом медленно вытащил из кармана записную книжку, перечитал написанное и, улыбнувшись, продолжал писать:
"Пишу это через полчаса. Очень интересное явление: решительно нечего священного нет. Абсолютно. Вот представляю Вам, Ваше лицо, крылатые брови. Ну и что же: лицо, как лицо, брови, как брови. Скучно. И смешно немного. Хе! "
Тарас посмотрел на лихтарь, криво усмехнулся писал далее:
"И наступит утро. Для чего? Что, собственно, в том, что придет утро? Скучно ... Даже писать Вам скучно. А все почему? Интересно. Пришла из темноты женщина, проститутка, грязная, некрасивая и за двадцать три копейки забрала и занесла с собой мою мировую скорбь, мои покушения на поэзию, забрала "священное", и у меня уже ничего нет ... Вот это ловко! Вот это хороший пощечину "вечной, единственно главной" души!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26