Но больше всего я злился на самого себя, что позволил аферисту так глупо себя попутать, не смог утвердить правду. Но в том-то и дело, что правда, по моему разумению, и для всех ясна, как божий день, как ее еще доказывать? Да и как покажешь, что черное это черное, а белое — белое, если этого в толк взять не хотят? Да что и говорить, если бы это полностью от меня зависело, но, на мое несчастье, существовал Авлой, и злая прихоть судьбы послала его в недоброе время именно в наш отряд.
Что было с Гликманом дальше, этого я не знаю, потом я его уже не встречал. Не сомневаюсь, что он каким-то образом выкрутился. Придумал, должно быть, еще какой-нибудь номер комнаты или фамилию себе в свидетели. Не было у него никакого задания, это как пить дать. Думаю, просто удирал от красных, видимо, в Нарве его поджидало какое-то состояние. Я ничуть не сомневаюсь, что при его изворотливости он легко отделался. Такие всегда сухими из воды выходят. Ты его, случаем, в Нарве не встречала? Нет? Жаль. А то бы подошел, сказал бы пару ласковых! Черт его знает, может, он вообще никакой не Гликман, а просто ходил под чужим именем.
Вначале на меня довольно громко кричали, без конца требовали признания. Потом все же выяснилось, что прямых улик против меня нет, и Гликмана след простыл, о нем больше речи не было, да и Виллу ходил давать показания в мою пользу, мне рассказывали. История с гусями все же наполовину повисла на мне, хотя ни один житель деревни Аннинской не заявлял о том, что у него пропала какая-нибудь домашняя птица. Однако черное слово Авлоя пристало, как деготь. Ничего, правда, серьезного со мной не сделали, только запихнули в рабочую команду и оружия больше не доверили, будто я вдруг сменил окраску Вот и таскал там мешки да пилил дрова вместе со всякими бывшими торговцами, акцизными чиновниками и прочими буржуями, которых не брали в Красную Армию и вместо этого в принудительном порядке посылали на работу. Как же я сожалел, что Гликман туда не угодил! Уж я бы с удовольствием уронил ему нечаянно на ногу бревнышко. Скверное было время. Не только из-за того, что с едой приходилось туго и поместили в бараке на нарах. Бывшие все время насмехались надо мной, мол, теперь я вроде как пасынок революции или что-то вроде того. Ведь я был не их масти. Я ушел из дома, чтобы бороться за революцию, они же все время каркали, мол, посмотрим, когда эти коммунисты свернут себе шею, к осени ли на ладан дышать будут или протянут с горем пополам до зимы, а уж тогда придет наше время. Прямо-таки мятеж замышляли, собирались захватить повсюду власть, вздернуть красных на фонарных столбах, а затем весь православный народ будет волен приступить под их началом к выбору думы, которая и определит будущий государственный строй России. Такие были наглые субчики, что болтали об этом открыто, в моем присутствии. Чего нам тебя бояться, презрительно бросали мне, как собаке, тебе даже свои не верят. Схватился было с одним за грудки, когда тот начал злорадствовать, что, дескать, любо-дорого смотреть, как революция пожирает своих собственников пролетариев, так что треск идет, только косточки выплевывает. Избили. Их было много, и они-то уж своего в беде не оставили. Кому пожалуешься?
Теперь ты, наверное, понимаешь, почему я больше не пошел с красными, когда они во второй раз отступили из Нарвы. Мне ведь не доверяли. А без доверия ни у кого недостанет сил следовать за своей идеей и нести ее дальше.
Вот и вся история Волли.
Мы посидели с ним еще немного, вдыхая очищенный рекой запах смолы, и взоры наши искали отдыха и успокоения на поблескивающей ниже моста широкой и тихой реке. Глядя на серебристую гладь летнего речного плеса, было трудно поверить, что совсем немного вверх по течению та же вода, бурля и разбрызгивая пену, оглушающе низвергалась с семиметровых каменных уступов по обе стороны Кренгольм-ского острова, подмывая белесые пласты известняка и разнося по ветру на полверсты мириады мельчайших капелек. Как последнее напоминание об этом бушующем потоке река еще металась на порогах у подножия Ивангородской крепости, где у каменных валунов со дна, будто вздувшиеся вены, поднимались плотнце желтовато-белые струи на стремнине, и окончательно усмирялись под мостом между каменными быками, где беспрестанно возникали, менялись местом и снова исчезали маленькие юркие водовороты.
Это было в первый и в последний раз, когда я после всего происшедшего серьезно выговорилась с Волли. Может, и я оказалась последней, кому он исповедовался в своей незадачливой молодости. Вскоре ему осточертела тяжелая и неблагодарная работа бревенщика, и он отправился искать лучшей доли в Таллинн, женился да так и остался там жить.
Некоторое время перебивался случайными заработками, наконец нашел место подоходнее на складе боеприпасов и погиб там в тридцать шестом году, во время взрыва в Мяннику. Только по обручальному кольцу и прижали. Тогда я не очень поверила этому. Как можно не узнать человека? Однако после того как на станции Нарва взлетел в воздух эшелон с боеприпасами, я это довольно зримо себе представляю.
От Волли остался сын, но я его ни разу не видела. Вот так мы и рассеиваемся по жизни. За Ютой следует Лууле, но уже Пийю мне тоже не пришлось увидеть, только слышала о ней. Да, так мы и рассеиваемся.
Или уходим?
24
Моя командирская карьера кончилась неожиданно, никто не мог этого предвидеть, меньше всего я сам.
Как только я увидел Авлоя с побледневшим от ярости лицом и Луппо с простреленной рукой, которые торопливо возвращались от реки, мне стало ясно, что проявленная в последнее время немцами нервозность принесла недобрые плоды.
Какую операцию провалили, прямо-таки стонал Авлой. Два наших лучших товарища — волку в зубы! Теперь их уже никакое чудо не спасет! За такой жалкий провал с нас головы поснимают! И по праву! Это вам не игра с песочком, это война. Когда мы начнем это понимать и какой ценой? Какими глазами я теперь посмотрю в лицо товарищам из Питера?
Он не уточнил, чьи же головы поснимают, но было ясно, чт о подразумевает и меня.
Потрясение выбило у Авлоя почву из-под ног. Вначале я подумал, что он в сердцах не хочет со мной говорить, лишь потом понял: Авлой и не в состоянии ничего поведать. Столь сильно воздействуют неожиданные удары прежде всего на чрезмерно самоуверенных людей, которые свыклись с тем, что всем их начинаниям всегда сопутствует успех. При неудаче они становятся совершенно беспомощными. Не могут смириться с тем, что жизнь не состоит из одних лишь побед,— активно не приемлют эту истину.
Оказавшиеся во дворе ребята не мешкая бросились перевязывать Луппо руку.
В нескольких десятках шагов за Авлоем и Луппо брел Виллу Аунвярк. Он тоже выглядел озабоченным и мрачным, но все же был в состоянии связать несколько разумных слов.
Что случилось? Да уж куда глупее, командир, немцы, казалось, только и поджидали нас. Будто их минута в минуту вызвали на место. Не пойму, откуда на них нашло такое прозрение. Но, как видишь, там они притаились. Ты же знаешь, вверх от Штиглицкой церкви немцы обычно не появляются, мало ли мы за ними следили. Вот и сейчас тоже — сумерки на дворе и полный покой у реки, нигде ни живой души. Для пущей верности с полчаса наблюдали со своей стороны, прежде чем вытащили из кустов лодку. Хоть бы одна травинка шевельнулась на том берегу! И сам я был вполне уверен, что на полверсты в округе нет и тени немцев.
Они, стервы, выжидали, пока лодка пристанет к берегу. И, только лодка уткнулась носом в кочку и ребята, ничего не подозревая, сошли на землю, из кустов раздалось: «Хальт! Вер да?»
Виллу, Виллу, где же были раньше твои глаза?
Глаза все время были на месте, только проку никакого. Значит, немцы лежали терпеливо на брюхе под кустами, как набухшие старые колоды, за все это время ни одного движения. Скажу по чести, командир, немец, наверно, и не дышит, если офицер отдаем ему такой приказ, по-другому это объяснить я не могу. Не дышит, но живет!
Ладно, пусть уж другие после объяснят, как и чем он гам дышит. Что с людьми?
Крепкие были ребята, и виду не подали, что для них это вроде как гром с ясного неба. Будто на учении бросились в разные стороны. Тот, что впереди, кинулся в кусты, там сразу у кромки берега густой кустарник, а другой прыгнул назад в лодку и оттолкнулся от берега. Раза два изо всех сил взмахнул веслами к середине реки и упал на дно лодки, чтобы не подставляться. По-моему, там у них было несколько человек, потом я насчитал по выстрелам шесть-семь винтовок, но в первый момент немцы, видно, несколько растерялись: я досчитал до десяти, прежде чем грянул первый выстрел. Может, им раньше просто не успели отдать приказ. По кому стрелять сначала, поди разберись. Думаю, часть немцев из засады должна была погнаться за первым беглецом, пока он еще не скрылся.
Ясно, Виллу, один остался на том берегу, о нем мы ничего не знаем, а другой — где же другой?
Не знаю, командир, попали ли они в него, может, промахнулись или только задели, но лодку продырявили, это точно. Было видно, как он рукой загребал через борт, лодка ушла по самые борта в воду, с большим трудом дотянул до Большого острова. За его оконечностью он исчез и больше вниз по течению не показывался. Наверно, укрылся и сидит там. Лодку немцы изрешетили, на ней он добраться на этот берег уже не сможет. Не знаю, умеет ли плавать. А может, еще и ранен.
Как же ты, Виллу, оставил его там? Немцы ведь отправятся за ним следом, и он у них в руках.
Так сразу, с ходу, не отправятся; мы с Луппо устроили такую пальбу, будто нас целое отделение в кустах, честь по чести прохудили им лодку, на которой они собирались было переправиться на остров. Они стали в ответ стрелять, вот тогда-то Луппо и наградило. Теперь немцам придется искать новую лодку, на это уйдет время. Но и у меня тоже под рукой не было посудины, чтобы самому добраться до острова; хотел поискать, но этот вот товарищ осадил меня, все боялся, что немцы переправятся где-нибудь в другом месте и возьмут нас сзади в клещи.
Авлой тем временем успел перевести дух и превозмочь свое первоначальное оцепенение.
Хватит самодеятельности, командир! Вместо того чтобы состязаться с немцами в гребле, вам бы следовало устроить в другом месте отвлекающий маневр, а ведь еще фронтовик. Будто никогда не ходили в разведку. Понадеялись на вас.
У тыловиков всегда бывала потребность подкусывать фронтовиков, будто они таким образом умаляют собственную потайную вину за уклонение от опасности. Таких упреков им, право же, обычно никто не делает, а если и делает, то лишь в отместку за придирки, и все равно кажется, будто они постоянно звучат у них в ушах. Это какое-то неистребимое чувство неполноценности, с которым они сами ничего не могут поделать. Если остался тыловиком, то уже никогда не избавишься от сознания этой подспудной вины. Мне это давно ясно. Но, несмотря на такое понимание, любой действительный укол меня снова и снова ранит.
Хватит рассуждать. Чему быть, того не миновать. Значит, точно говоришь, Виллу, что второй человек на острове?
Точно только то, командир, что сам остров стоит в реке. Я не видел, как он на берег выбрался, но за островом он исчез и вниз по течению больше не показывался. Выходит, лодка пристала к острову. Если хоть сколько-нибудь хватило сил, уж он непременно выкарабкался на берег. Лодка слишком уж видная цель.
Ясно. Возьми с пяток ребят, и пошли. Только мигом, а то немцы разыщут себе новую лодку раньше нас.
Недавний порыв раздражения сменился у Авлоя равнодушием.
Да чего вы там мечетесь, командир, этим вы уже операцию не спасете!
Операцию, может, и нег, но человека, глядишь, все же спасем.
Хотел было обронить что-то презрительное, но передумал и смолчал. От его ярости вдруг не осталось и следа. Видимо, он уже воочию представляет себя в Питере лицом к лицу с теми товарищами, которые дали ему задание и теперь потребуют ответа. Кто знает, ведь вовсе не исключено, что те люди принадлежат к той же жесткой породе, что и он сам. В таком случае, не приходится ему завидовать. Самое неблагодарное занятие — пытаться что-то объяснить человеку, которому и так все ясно. Тебя вызывают не для того, чтобы выслушать, а с тем, чтобы объявить приговор На миг во мне пробудилось нечто похожее на сочувствие, но я не стал копаться в этом чувстве. Пускай, это уже не моя забота.
Виллу с обезьяньей прытью собрал ребят, без особого выбора, кто первым попался на глаза, находился в доме и во дворе. Все знакомые лица, стало даже чуть поспокойнее на душе. Собственно, в отряде у меня и нет незнакомых. Я точно знал, на что каждый из них способен. Рууди Сультс меткий стрелок, он, во всяком случае, к месту придется. Юрий Степанов — само спокойствие, никогда не растеряется. Донат Ковальский же, наоборот, в ярости нередко зарывается, зато у него поистине орлиный взор; если рядом Донат, и бинокля не надо. Максим Хейнтук плавает как рыба,— вдруг придется лезть в реку, кто знает, как там у нас с лодкой обернется. Наконец, Мишка Голдин, этот, правда, суетлив и при стрельбе то и дело мажет, но ничего, сойдет, у него зато нюх отменный, глядишь, сумеет быстро отыскать припрятанную рыбаками лодку. И Виллу тоже пойдет с нами, мне нужен надежный помощник. Айда, ребята! Быстрым шагом, но не бежать, чтобы не выбиться из сил, а то рука начнет дрожать, по прибытии у нас некогда будет дух переводить, сразу придется действовать, но шагом, не время, поди, немец не забрался под одеяло утра дожидаться, у них там сейчас такая же горячка, как и у нас, посыльные шныряют туда-сюда и подмогу уже вызнали. Кто раньше, тот и дальше.
Идем широким шагом гуськом по равнине, направляемся в прогалы между кустами, чтобы не увязнуть в трясине. Наш строй короткий, ребята держатся поближе друг к дружке, так возникает ощущение сжатого кулака, в чем все они сейчас нуждаются. Небольшой отрезок удается пройти по утоптанной тропинке, по которой из года в год фабричные работницы ходили в ближайший лес по грибы и ягоды; лишь после того как она сворачивает к льноткацкой фабрике, где сейчас протянулось немецкое проволочное заграждение, мы снова идем напрямик по лугу, кочки пружинят под ногами, ребята дышат мне в затылок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41