Так стало жалко своего дрянного золота, что собираешься любой ценой вернуть назад! Вот и держал бы дома в чулке, мы бы не пришли к тебе за ним, чего потащился к нам? Знаешь, старый, что мы будем в будущем из золота делать? Ночные горшки, чтобы блестели, чтоб было приятно смотреть и легко чистить, ведь золото ржавчина не берет. Для нас, большевиков, если хочешь знать, оно большего и не стоит! Это ты склоняешься перед золотым тельцом, а мы и не подумаем.
Обозлился.
Замолчи, дурья твоя башка! Ума — как у бычка убойного. Он, видишь ли, из золота понаделает ночных горшков! Бог жестоко покарал тебя, парень, коли так вот разума лишил. Да знаешь ли ты, что золото ценилось до тебя и после тебя в цене будет! Этого ты запретить не можешь, сколько бы ты своей берданкой ни размахивал. У тебя всего одна винтовка, и больше ничего. А на золото можно тысячу винтовок купить! Ты что, и перед ними устоять думаешь?
Видела бы ты, как он вспыхнул. Глаза будто угли горят, машет руками, голос вдруг зазвучал, как у молодого,— смотри и дивись, во что старик.
Но я на это ноль внимания. Думаю: не запугать тебе меня, кровопийца. Ты у нас в руках, как цыпленок, никуда не денешься.
Не очень-то расходись, обожатель золотого тельца. Ни одна винтовка без человека не выстрелит, а люди за нас, трудового люда в мире не счесть, это буржуев всего жалкая горстка, сдуем с лица земли, как пушинки с одуванчика.
И после этого не укротился.
Надейся, надейся, раньше воздух из тебя выйдет, попробуй сдуть, посинеешь весь. Ты думаешь, что пришел вот и одним махом мир перекроишь. В школу ты не ходил, малец фабричный! Разве это первая революция, ты ночи гай в книжке по истории, все в мире, хошь не хошь, остается по-старому. Отберете у одного хозяина деньги, жалко, конечно, работящий, добрый человек лишится своего, но деньги сразу же найдут себе нового хозяина и теми же деньгами останутся. Это ты только думаешь, что вы распоряжаетесь ими. На самом деле деньги распоряжаются вами. Пройдет пять лет или пятнадцать, и опять новые люди будут при деньгах, опять умный окажется при деньгах, а глупый будет гол как сокол. А что касается стреляющих, то и их можно покупать на деньги так же, как винтовки, даже, пожалуй, проще.
Проклятая контра, досуг ли мне спорить с тобой! А ну-ка марш в амбар! Если сейчас же не встанешь, загоню в ствол патрон, уж он-то тебя подстегнет.
В ответ на эту угрозу Гликман поднялся, но впился волчьим взглядом исподлобья. Плелся, волоча ноги, и громко ворчал, чтобы я обязательно все слышал, его слово непременно должно было остаться последним.
Катись ты со своими рассуждениями о деньгах, старый... Если хочешь знать, так мы вообще ликвидируем деньги, нам, в коммуне, они вовсе и не нужны, всем все поделят поровну, так что ты на свое богатство лучше не надейся.
Ну-ну, поживем-увидим... Да скорее, гордый красногвардеец, деньги тебя самого ликвидируют. Поживешь годок без порток, от силы два проживешь, а на третий холод так прихватит, что терпения не наберешься, станешь молить: достопочтенный сударь, господин хороший Гликман, будьте милостивы, дайте мне штаны, я больше не буду революцию делать! Ладно, отвечу я, плати деньги и забирай свои штаны. Откуда ты тогда деньги возьмешь? Ты же их ликвидировал! И опять окажется, что у умного человека деньги заведутся, а у дурака нет. Поэтому подумай хорошенько, бравый красноармеец, прежде чем начнешь деньги ликвидировать.
Пустые твои мечты, старик. На этот раз действуют совсем другие люди и революция другая. Пролетарская! Ничто уже не вернется в прежнюю колею. Раньше революции совершала буржуазия, там у них ничего нового и выйти не могло, просто грызлись между собой, кто верх возьмет.
Хе-хе, ну и мало же ты в школу ходил, даже жалко на тебя смотреть, молодой человек. Голова совсем пустая, как тыква. Такие слова во все времена повторяли все революционеры, только ни у кого эта надежда не сбылась присные начальники и спрашивать не станут, как дальше жить. Как фабричным был, так ты им и останешься при любой власти. Красною или белого цвета начальство какая разница? Дадут тебе тою еду, и будешь выполнять свою работу, вот и все. В последний раз уйдем сейчас же вместе в Нарву. Это твой самый крупный выигрышный билет. Думаешь, еще будет такое тебе предлагать? У меня доброе сердце позлее будут.
Хайло прикрой — и в амбар. Хватит митинговать.
Щелкнул еще и затвором для острастки. Зло меня взяло. Одна монашка у меня уже улизнула по-глупому, подумал, но тебя-то, змея подколодная, я ни в коем случае из рук не выпущу! Подосадовал на себя за то, чго напрасно слушал старика, забил себе уши дерьмом. Вся эта мерзкая околесица, которую он нес, на самом деле чистейший белогвардейский бред, за такие слова, наверное, следовало бы в трибунал отвести и поставить к стенке. Винтовкой указал ему дорогу.
Он прошелся по мне взглядом, словно лезвием, пригрозил, что я еще пожалею, ох как я еще об этом пожалею Я на это усмехнулся, мол, чем ты, кроме угроз, можешь мне насолить. Но во рту все же появился неприятный привкус, это я тебе точно скажу.
Когда наши без Яана вернулись с реки, чекист Авлой был еще более разгневан, нежели прежде. Орал и поносил Виллу, потому как никого другого под рукой не было, за то, что мы по своей неуклюжести провалили операцию, а о Яане сказал, что ваш командир, возможно, для вас и хороший человек, но на войне для добра и зла существуют свои мерки. Добро— это лишь то, что к победе Из сегодняшнего случая насчет отряда придется сделать очень серьезные выводы. Это он отрубил так, будто зачитал судебный приговор. Когда Виллу спросил, что он имеет в виду, тот как ножом отрезал: уж он куда следует доложит, и там, где следует, решат. Я гак и не взял в толк, где же это его «где следует» находится.
Он тут же собрался в дорогу, велел выделить сопровождающих. Думаю, после пересфелки у него поджилки тряслись Тыловиков стрельба обычно приводит в смятение, потом им под каждым кустом чудится враг. И надо же было Виллу предложить, чтобы заодно захватили с собой в Ямбург и задержанных из амбара. Я понимаю, Виллу хотелось освободиться от этой лишней обузы, без Яана у него голова и так шла кругом от обязанностей и забот Авлой недовольно поморщился, словно злая дворняга, однако отказываться не стал, велел только поторапливаться. Тогда Виллу сказал, чтобы я вывел арестантов. Я, дурак, и порадовался, что избавлюсь теперь от дежурства у амбара. Надоело мне стоять на часах. Знать бы, что из этого выйдет, нарочно затерял бы ключ, сплеча забросил бы его за баню в крапиву и сказал бы, мол, уронил нечаянно в колодец, займет очень много времени, прежде чем собьем замок.
Ничего этого я не сказал. Послушно, как ягненок потопал к двери амбара и со скрежетом отпер замок.
Ну и нюх же был у этого Гликмана! В момент определил, что положение п корне изменилось, будто по дуновению ветра уловил, кто здесь теперь самое высокое начальство, хотя никто ведь и звука не проронил. Тут же пошлепал к Авлою с эдакой кроткой и в то же время нагловатой ухмылкой на лице, залопотал приглушенно, как бы доверительно, чтобы другие не расслышали его секреты.
Товарищ комиссар, прошу вашей помощи, меня по ошибке тоже посадили в этот амбар, но ведь я направлен в Нарву с особым заданием, вы же понимаете, что при таких обстоятельствах я не могу первому встречному вооруженному пацану рассказывать, куда и зачем я путь держу, мне строго приказано хранить тайну, не то мое задание пойдет насмарку, товарищ комиссар. Чье особое задание? Понятно, что Реввоенсовета, поди, не в первый раз выполняю задания Реввоенсовета, мне его давали с глазу на глаз в Смольном, в двадцать шестой комнате.
Я уже хотел было вмешаться и рассказать, как он сманивал меня с собой в Нарву, но эта двадцать шестая комната враз сбила меня с панталыку. Это было что-то четкое и неоспоримое, будто казенная бумага, которая вмиг заставила меня усомниться, уж не дал ли я все-таки промашку. Сейчас, правда, я уверен, что Гликман взял все с потолка, только ведь и Авлой тоже не мог помнить номера всех комнат в Смольном, а также и того, кто где сидит. Небось, и сам был не смольнинского ранга работником. Именно на этом Гликман и сыграл. Врать надо смело, считаю я с тех пор: чем наглее ложь, тем больше шансов, что поверят. С малой ложью легко попасться, на ней тебя любой замухрышка поймает. Врать надо с размахом, чтобы у других дух захватывало, тогда ты можешь праздновать победу. Разве что один из тысячи засомневается в твоей грандиозной лжи, но даже ему трудно будет что-либо доказать. Авлой этим единственным конечно же не был. Сразу было видно, что он попался на наживку, стал озабоченным и какое-то время далее слова вымолвить не мог.
Наконец он пришел к решению.
А мандат у вас имеется? Для особого задания выдается мандат.
Товарищ комиссар, ай-яй, товарищ комиссар! Мандаты выдаются на обычные задания, которые выполняют обыкновенные люди. А особое задание — это такая большая тайна, это не для бумаги. Или вы полагаете, что я с мандатом Реввоенсовета в кармане должен был заявиться к немцам? Меня бы, и фамилии не спрашивая, на первом же углу поставили бы к стенке! Вы что, не знаете немцев? Так что напрасно требуете мандат. Позвольте мне скорее приступить к выполнению своего особого задания, а вы по прибытии в Питер можете справиться, что я, Менахем Гликман, действительно тот, за которого себя. Комната двадцать шесть, запомните!
За это время я успел все взвесить и разглядеть его лисью повадку. Авлой может ноги в кровь сбить, бегая по Смольному и справляясь о Гликмане, а тот будет давно уже бог знает где и под защитой немецких штыков посмеется всласть над нашей глупостью. Я решил, что пора мне вмешаться.
Гликман эту опасность учуял. Прочел ли что на моем лице или угадал в мыслях, этого я до сих пор не знаю,' но быстро он с этим справился Опереди меня Впоследствии мычанья над тем, что, видимо, на моем лице без особого труда можно было прочесть, что я думаю или замышляю. Уж ясновидцем-то он, во всяком случае, не был, хотя и точно угадал, откуда грозит опасность. В тот момент от такой точности попадания меня аж мороз пробрал.
Между прочим, товарищ комиссар, мне следовало еще в самом начале сказать вам, что тот парень с винтовкой личность подозрительная. Вы его проверяли? Он тут крепко уговаривал удрать вместе с ним в Нарву, когда командир оставил его караулить меня. Сказал, давай цапнем мешочек с отобранным золотом, только нас и видели, все лебезил да божился, что там честно поделит деньги, только половину и возьмет себе. Мол, у него родители в Нарве, тут жизнь дрянная, а немец все равно до Питера дойдет, кто его тогда еще домой пустит. Не иначе, собирался по дороге меня прикончить и в одиночку с золотом бежать к немцам. Сделать это ему было бы нетрудно. Я потребовал, чтобы меня отвели назад в амбар, он еще грозился, что пристрелит, будто бы при попытке к бегству. Не глядите, что молодой, испорченный уже, черные замыслы в голове, такой за горсть царских золотых пятирублевок продаст саму революцию.
Ах ты, гадина, вскричал я. Такая лютая злоба меня охватила, что в глазах потемнело, это ты сманивал меня в Нарву, никак не отставал, пока я не лязгнул затвором.
Видно, я слишком уж резко взмахнул винтовкой. Авлой прикрикнул на меня. Так это ты ловил гусей за околицей? А не у тебя ли сбежала монашка? А теперь еще и такую чушь несешь!
Велел отобрать у меня винтовку, а самого отправить в Ямбург, уж там-то разберутся, что я за человек. Виллу пытался было поначалу возражать, божился, что знает меня как облупленного, старик нарочно поклеп наводит, не мог я предложить ему подобное. Все напрасно. Авлой отбрил: вы что, знаете его так же хорошо, как немцев на своем отрезке границы? Эта ваша осведомленность и провалила нашу операцию. Лучше не вмешивайтесь, у меня свои полномочия!
Виллу не смог возразить. Яан, может, и смог бы, а Виллу ведь себя еще командиром не чувствовал. Ладно, сказал он, только я прискачу следом за вами в Ямбург и вызволю его из трибунала. Ваше дело, попробуйте, если вам нечем более разумным заняться в отряде, словно холодной водой окатил его Авлой. Так и быть, скачите в Ямбург, вы там понадобитесь, придется отдать отчет о происшедшем. Я думаю, навряд ли командование полка оставит это дело нерасследованным, а сейчас вы тут как бы за старшего — пока вам не пришлют нового командира.
Нового командира мы сами выберем, как до сих пор выбирали, попытался повысить голос Виллу.
Хватит с нас этой анархии, гаркнул Авлой довольно зло. Командиров больше не выбирают. Вы эту новость, по всей видимости, тут, в лесу, проспали, как и многое другое. Предстоит потрудиться, чтобы навести у вас настоящий красноармейский порядок и дисциплину.
Виллу замолчал. Он действительно об этом не слышал. Может, Яа знал, но спросить у него мы уже не могли.
Гликман смотрел то на одного, то на другого, во время перепалки он благоразумно молчал, не вмешивался, но, как только все кончилось, опять полез: товарищ комиссар, мне что, можно будет теперь идти в Нарву выполнять свое особое задание? Мне ведь некогда, Реввоенсовет на меня надеется. Я же вам сказал, Смольный, комната двадцать шесть. Не то вынужден буду доложить руководству, что вы меня не пропустили. Как, собственно, будет ваша фамилия?
Прищурился и затаился, как рысь.
Между тем Авлой раздражался все больше, в то же время он чувствовал себя здесь самым высоким начальством, и это ощущение власти делало его особенно непреклонным. Власть остается властью лишь тогда, когда способна себя проявить Но тут, возможно, я и* ошибаюсь, не исключено, что Авлой просто побоялся взять на себя ответственность.
В полном составе — в Ямбург, уж там выяснят. Невинных освободят, виновные пойдут под трибунал.
Вот тебе, Зина, и все. До Ямбурга тшали вместе, лишь эта гадюка Гликман держался от меня подальше, как от чумного: видно, боялся, что могу в сердцах заехать ему по морде. И впрямь чуть не съездил. Так был зол, что хоть удерживай за руки. Тащись, как арестант, по дороге в Ямбург в то время, когда у ребят объявлена тревога, а людей у нас и без того мало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41