Возможно, ее сняли уже с экспозиции. Будем искать, все проверим. Если она у нас вообще имеется, непременно отыщем...
Угораздило же Юту забыть в спешке и свой альбом. Мало у нее Лууле болела ангиной. Что из того, что Альберт стращал русскими. Чего другого не упомнила, а тут все же родной брат! И вновь я сержусь на нее из-за этого, сама не сосчитаю в который уже раз.
Я напрочь забыла, как я иногда ревновала ее, когда мы ходили навещать ребят в Аннинскую Чего она-то туда зачастила — всего лишь сестра Яацу! Я-то несомненно была ему кем-то гораздо более близким. Ведь первую фотографию Яаи вручил мне и лишь после этого передал Юте остальные.
На безлюдном крепостном дворе подставляю лицо моросящему дождю. Дождь все идет и идет, равномерно и не переставая Холодный, какой-то равнодушный и далекий. Незнакомый мне двускатный щипец на башне все уплывает на фоне серых косматых облаков на северо-запад. На мгновение возникает неодолимое желание забраться туда, наверх, и выглянуть из самого высокого слухового окошка, еще раз увидеть песочно-желтые извивы дорог в окрестностях города, как было тогда.
Ремонт. Посторонним вход воспрещен. Башня еще не готова, не будет готова, не принимает. Приходите в другой раз.
Буду ли еще на ногах.
Хотя нет, может, оно и к лучшему. Вдруг у меня недостало бы сил дотащиться наверх по несчетным ступенькам. Чтобы глянуть на извивы дорог. Или пришла та пора, когда ногам уже не ступать ни одной старой тропой, а мысли не под силу вернуться к прошлому. Печально, но однажды это должно будет случиться. Может, и настало теперь тому время?
Лучше этого не знать.
8
Как только он вошел в комнату, во мне, словно боль в зубном нерве, заныло предчувствие, что теперь произойдет что-то из ряда вон выходящее. Он казался каким-то строго и неумолимо угловатым. И не только из-за длинной, с подложенными плечами кожанки, стянутой перекрещивающимися ремнями. Угловатость чувствовалась во всем его поведении и даже в самой манере говорить, хотя я и не смог бы точно передать словами, что именно я под этим подразумеваю. Это скорее угадывается чутьем. Меня с самого начала армейской службы упрекали в недостаточной командирской резкости, поэтому я сразу замечаю это качество у других.
Я как раз составлял сопроводительное письмо, чтобы отправить в Ямбург, в штаб, конфискованные у спекулянтов царские золотые монеты, целые листы керенок и разные драгоценности. Самое обычное мое каждодневное занятие. За шесть-семь дней в ящике моего с гола и в шкафа скапливалась приличная груда такого добра. Просто потрясает и даже не верится, какое невероятное количество золота и драгоценных камней сохранилось в бедной голодной России, несмотря на долгое военное лихолетье, если их с лихвой достает для нашей отдаленной заставы. Стоило только пролетариату в Питере чуть посильнее поприжать этих бывших, как богатство полезло из всех щелей. Теперь разве что редкая простоватая табачница еще норовит обложить исподнее одними лишь папиросными коробками да пачками табака «Доббельман», чтобы сбыть их в изголодавшейся по куреву оккупационной зоне. За свой товар ей не выручить ничего, кроме бумажных денег, тех самых керенок, которые двадцати- и сорокарублевками отпечатаны целыми листами, можешь сам отрезать ножницами, сколько тебе требуется. В лучшем случае посчастливится обменять табак на кусок сала или какую тряпку. Акулы покрупнее занимаются драгоценностями.
Конечно, в смутные времена в оборот поступает много и награбленного церковного добра — что потихоньку уплыло через окно, что взято силой под угрозой оружия. Я слишком даже часто вижу тяжелые поповские нагрудные кресты и сплющенные серебряные чаши для причастия. Жалко изуродованной работы. Кое-кто по-своему понял суть национализации церковного имущества и экспроприирует его прямиком в свою мошну. При Керенском упустили порядок, слишком резво распахнули тюремные двери, пожалели жертв царского произвола, и на волю вышли как праведники, так и закоренелые грешники; теперь профессиональным преступникам лафа, милиция же пока бессильна и неумела. Но ничего, постепенно Чека с этим справится.
Чека... Забавное новое слово, его обычно произносят с особым ударением, словно бы предостерегая. Чека призвана держать в страхе всяких подонков и врагов. Если так, то все абсолютно правильно. Порядок нам нужен, очень нужен. Не то Советская Россия погрязнет в хаосе.
Только я успел это подумать, как он и вошел. Будто живое воплощение того самого порядка и твердой руки.
Командир? Командира-то я как раз и ищу.
Авлой, из Петроградской Чека. Мандат с ярко-фиолетовой печатью на грубой серой бумаге, настоятельность в речи, на боку маузер в деревянной кобуре — что твой пулемет, двадцать пять патронов в магазине. И сразу с его приходом в комнате воцарилась необъяснимая тревога, предчувствие, как я уже сказал. Я бы мог, пожалуй, теперь, уже зная все последующее, сказать, что сразу почуял в нем предвестника несчастья. Но это было бы неверно. В провидцы я не набиваюсь. Просто произошла какая-то необъяснимая перемена в спокойной до этого атмосфере.
Мне обычно нравились деловые люди, которые не разводят попусту разговоров вокруг да около.
Значит, так, командир, у меня к вам такое дело: можно ли на вашем участке, не привлекая излишнего внимания, переправить на тот берег кое-каких людей? Отчего же нельзя, не раз уже испробовано. Мадис Лайус то и дело присылает из Ямбурга своих посыльных, некоторые ходили взад-вперед по нескольку раз, никогда никакого шума не было. Между Пийманина и Кулгой, где кончается проволочное заграждение, в темное время на лодке вполне можно переправиться, если немного повезет и если наперед изучить пути и порядок следования немецких патрулей. А они у вас изучены? Да как сказать,, на сегодняшний день — вроде да, но ведь немец не круглый дурак, иногда неожиданно меняет порядок, может, нарочно для того, чтобы мы не соскучились. Конечно, не каждый день такое случается, до сих пор нам, к счастью, везло
Операция исключительной важности, она должна пройти наверняка. Наверняка — это, пожалуй, только сам господь бог может обещать, у него одного все в руках. Немцы нам гарантии не дают. Верно, командир, не дают. Но мы обязаны справиться. Больше революционной убежденности. Да, конечно, убежденность — это хорошо, но знать наверняка — еще чуть получше. Да ладно, чего зря пререкаться: нужно — и точка! Понимаете — нужно... Даже удивительно, что и деловые люди оказываются иногда нетерпеливыми. Пусть, что мне за дело до него. Предпримем все возможное, чтобы выгорело. Вот-вот, того он от нас и ждет. Необходимо сделать все возможное и еще чуток сверх того.
Раз надо —, будет сделано.
Главное мы решили, теперь можно и просто так поговорить. Прощупать интереса ради, что он, собственно, за птица, этот, в кожаном оперении. К нам не часто забредают гости со стороны.
Конечно, если мы не слишком обеспокоим немцев. В каком смысле? Видите ли, на прошлой неделе был у нас товарищ из центра, приезжал агитировать и проводить разъяснительную работу, так по его словам выходило, что нет у нас более важной политической задачи, чем оберегать безмятежный покой немцев. Боже сохрани, если какой русский медведь-шатун переберется с этого берега Плюссы и нагонит на них страху. Провокация! Немецкие солдаты должны в полном покое дозреть до антиимпериалистической революции, потому как они есть представители немецкого рабочего класса и крестьянства, которые, как известно, еще в свое время были высоко оценены Марксом и Энгельсом!
Деловые люди тоже порой умеют от души смеяться. Не говорите, в самом деле, слова достойные и вот ведь как к месту сказанные. Но кое в чем подобная предосторожность все же оправданна. Мы должны скрупулезно придерживаться мирного договора, нравится это нам или нет,— у нас сейчас еще нет такой силы, чтобы схватиться за грудки даже с разоренной войной Германией, а к этому нас все время подталкивают леваки. Так кто же этого не понимает! Только с какой стати нам здесь, на самой передовой, лапшу на уши вешать? Мы здесь как рубашка к телу прилипли. Впереди нас, ближе к немцам, больше никого и нет. У нас можно целиком доверять всем ребятам, любому из них, все пошли с нами добровольно, кто колебался, тот остался сидеть дома. Те, кто пошел с нами, не какие-то там розоватые, а большевики насквозь. Возможно, вполне возможно, командир, мне не пристало сомневаться в ваших людях, но все же дело это не такое простое. У вас парни расквартированы по деревне, с деревенским людом обходятся по-свойски. С одной стороны, конечно, хорошо, но с другой... Один обронит слово тут, другой там — много ли надо,
чтобы пошли разговоры: красные собираются напасть на немцев. И как пить дать через несколько дней эти пересуды дойдут до немцев. Граница ведь не на замке, и слово что воробей, выпустил — не схватишь. Кто может
поручиться, вдруг им лучшего предлога и не нужно?
Вероломство — это тебе еще не военная хитрость, говаривал мой довоенный ротный, которого под Двинском на бруствере окопа убил немецкий снайпер. Но стоит ли спорить. Много ли мы знаем? Отсиживаемся в лесной глуши, даже из Питера мало чего вразумительного доходит, одни слухи пробиваются. Последняя большая новость — правительство перебралось в Москву. Кое-кого даже это повергло в панику: что теперь будет, не собираются ли сдавать Питер. И помыслить невдомек, что правительству, чем оно дальше от передовой, тем и работать спокойнее. А что еще, кроме этого, слышно? Со своей стороны могу попотчевать парным молоком, у нашей соседки остается в день полштофа лишнего молока, меняем на соль и табак. Где достаем? А нам искать и надобности нет, спекулянты сами с прилежанием доставляют. Где уж тут отправишь все до последнего в Ямбург! В таком случае, мне постоянно нужен был бы целый обоз на ходу. Драгоценности без промедления отправляю, и то хорошо.
Вон и сейчас в шкафу полно табака и папирос. Послушайте, у вас в Питере что, склады совсем не охраняют? Набивай мешок кому не лень? Или все это и впрямь вытащено из ларьков да лавок? И это после четырех лет войны? В таком случае, торговцу ни одна крыса в подметки не годится по части запасов впрок.
Понятно, что все должно быть на учете. Так оно и есть. То, что я расходую на содержание отряда, снимается с общего счета. Мне ведь до сих пор никто не выплачивал ни копейки провизионных. Да и у кого их просить? Хорошо, если выдадут из армейских складов немного муки и крупы. Ну несомненно, что и в этом деле наведут порядок, я тоже так думаю, когда-нибудь все войдет в колею, приставим своих интендантов, но до той поры нужно еще дожить и к тому же границу охранять, не так ли?
Если на это уйдет немного спекулянтского добра, так это же святое дело.
Пусть сами и оплачивают расходы по их поимке.
Так, значит, в Питере полагают, что, как только подоспеет срок, одним ударом очистим Эстонию? Я бы не стал с такой уверенностью утверждать.
Может, немцы когда-нибудь и впрямь подадутся прямым ходом эшелонами в Германию, когда у них, как вы уверяете, созреет революция.
А наши эстонские белогвардейцы? Вы, конечно, правы, среди них найдутся и сочувствующие нам, так сказать, розовые. Те, кто хоть и с нами не пошел, но и по ту сторону себя неуютно чувствует. В январе в Таллинне на съезде военнослужащих-эстонцев действительно освистали и согнали с трибуны начальника штаба эстонской дивизии подполковника Соотса, даже выпроводили из зала, когда он начал требовать восстановления палочной дисциплины, существовавшей в царской армии. Но вы думаете, этого достаточно? Мол, солдаты уже настроены поголовно против белых? Не знаю, не знаю, не спешим ли с выводами. Для части солдат вообще любой порядок и приказ осточертели. К тому же на съезде большинство составляли солдаты из третьего, красного полка и Тартуского запасного батальона. Но ведь основная сила белых — первый полк. Самый многочисленный при этом Туда собрали лучших офинепов-эстонпев старой царской армии — от прапорщиков до полковников, их набралось довольно много, офицерская должность среди эстонцев была популярной. Некоторые, правда, провели большую часть своей жизни по российским гарнизонам, командный язык у них русский, но даже на ломаном эстонском они в приказном порядке погонят своих солдат защищать эстонских буржуев. Мы что, скинем этих людей со счета? Как бы не совершить роковую ошибку.
Вы сами-то военный? Ах, военный чиновник последнего призыва? Понимаете, товарищ Авлой, мне эти воинские дела все же немного ближе. Что ни говори, пятый год бессменно под ружьем. С армией ведь вот как интересно получается. Она бывает полна недовольства, вовсю бурлит, но, коли поступил приказ, его, как правило, выполняют. Если только не произойдет чего-то совершенно из ряда вон выходящего. К тому же не обязательно вся армия бывает пропитана недовольством. Когда меня в Латвии контузило, то после лазарета тоже направили было в распоряжение первого эстонского полка. Прослужил я там месяц-другой, и тут господа офицеры пронюхали про мои убеждения, своих стукачей и доносчиков у них хватает. На медицинской комиссии выставили мне волчий билет. Сказали, мол, поезжайте домой и поправляйте здоровье, набирайтесь сил. Вы к строевой не совсем пригодны. Когда понадобитесь, вызовем. Так они очищали свой полк. Это вас не настораживает, товарищ Авлой? От контузии у меня следов не осталось.
Во всяком случае, я так думаю, что легкой прогулки нам ждать не приходится. Больше, чем строевому шагу, я стараюсь обучать своих ребят стрельбе и окапыванию. Маршировать станем, когда победившее красное войско соберется в Таллинне на Петровской площади на парад, а до тех пор для нас куда важнее толковая цепь. Ну понятно, раззванивать об этом считаю излишним, между нами сказано. А то ведь иному до сих пор кажется, что чем четче отряд отбивает шаг, тем он лучше.
Теперь мы, кажется, впервые с товарищем Авлоем по-настоящему сошлись во мнении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41