К счастью, смотреть вниз было некогда, а то начинала кружиться голова. Все внимание Эрвина сосредоточилось на том, чтобы, как в прорези прицела, держать между обрезом радиатора и фарой медленно плывущий навстречу сверкающий рельс.
Казалось противоестественным, что тяжелая машина способна удерживаться тут, среди этой будто разреженной от высоты синевы. Натужное завывание мотора подтверждало, что и самой машине такое состояние представляется почти немыслимым. Синева была столь пронзительной, что полностью окутывала собой дальний конец моста, где сливались в одно раскатанные до блеска колесами поездов рельсы. Эрвин видел их только в туманном мареве. Солнце сверкало где-то в неохватной вышине так, что крыша кабины, будто печь, обдавала жаром и отблеск рельсов стремился выесть глаза.
Ни единого звука, кроме ровного урчания мотора своей машины, не проникало в сознание Эрвина. Короткова, несмотря на его протесты, он оставил перед мостом. Просто сказал, что не тронется с места, пока тот не освободит кабину. Необходимость сосредоточиться была столь велика, что уже одно присутствие рядом другого человека становилось невыносимым, никто не должен был отвлекать его учащенным дыханием либо сбивать непроизвольным возгласом.
Когда они подъехали к мосту, начальник охраны, пожилой сутулящийся старшина, явно призванный из запаса, с опаской взглянул на огромные «хенкели». Нет, такие большие машины здесь никогда не проходили, сказал он. Железнодорожный мост, он-то, конечно, выдержит, кто же в этом усомнится, но на нем нет сплошного настила, а положенные вдоль колеи шпалы в большинстве не закреплены, лишь в концах моста прикручены проволокой, чтобы не стронулись при въезде да съезде.
Короткое позвал Эрвина, и они вдвоем прошли мост туда и обратно по этим дорожкам из шпал. Дорожки были устойчивые, Эрвин попрыгал ничто не сдвинулось. И тут же усмехнулся про себя, то ли будем, когда всем своим весом навалятся тяжелые машины? Но выбора не оставалось. Если они хотят перебраться через реку, то ехать надо здесь. Видневшийся вдалеке шоссейный мост был разрушен бомбами, оттуда они уже повернули назад, искать же на столь полноводной реке брода было бесполезно.
Когда они прошли мост из конца в конец туда и обратно, Короткое собрал шоферов и объявил: переход вполне надежный, другой дороги нет. Пойдем поодиночке; когда одна машина переправится, пойдет другая. Не дергаться, руль держать ровно, дверцы открыты. Если машина начнет сползать, можно будет выпрыгнуть. Поди знай, может, это произойдет в таком месте, где машина тяжестью своей продавит ограждение и махнет в реку. Запасные шоферы пойдут пешком.
Все шоферы, как по команде, посмотрели на Эрвина. Что он скажет? Эрвин не сказал ничего, сел в кабину и завел мотор.
Начальник охраны, опомнившийся и одумавшийся за это время, размахивая руками, бросился к радиатору машины и закричал, что он не может этого позволить. Они своими колымагами перекроют переправу, а под трибунал пойдет он как саботажник, который вывел из строя прифронтовую коммуникацию! Начальник охраны широко раскинул руки, показывая этим, что на мост он никого не пропустит. Эрвин прищурился и спокойно следил за происходящим. Его интересовало, насколько хватит старшины пороху. Остальные шоферы, сгрудившись, безмолвно стояли и тоже с интересом следили, что из всего этого выйдет. Мост нагонял страх, проволочка несла облегчение. А вдруг Короткое и не станет переправляться тут, найдет все же какую-нибудь дорогу?
Короткое широким, решительным шагом подступил к начальнику охраны и громко, чтобы все слышали, сказал:
— Чего раскричался, старшина, я за все отвечаю. Если какая-нибудь из наших машин завалится на твоем мосту, мы сами столкнем ее в реку, и пусть себе плывет. Мы ведь должны переправиться со всем хозяйством, не можем мы тут загорать с тобой на берегу! Ясно?
Начальник охраны отступил. На лице его отражалось снедающее его сомнение.
Эрвин включил первую скорость и плавно дал газ. Еще успела промелькнуть мысль, что с пушками на прицепе они бы тут ни за что не прошли, сейчас все-таки стоит попытаться.
На миг Эрвину вспомнились пушки. С каким облегчением они отцепили их в артиллерийском парке, укрытом в лесу близ Валдая! Безмерное удовлетворение охватило каждого из них: они выдюжили, они прибыли на место, с ними ничего непоправимого не случилось! Даже изнуряющие бессонные дни, проведенные в пути, отошли и обернулись пустяком, мелочью, о которой не стоило и вспоминать.
Но если первое мгновение, после того как они освободились от своих безмолвных пушек, принесло лишь облегчение, то отношение к этим, с трудом и с горем пополам доставленным сюда в глубину России, орудиям изменилось тут же, еще до того, как они выехали из артиллерийского парка Быть может, с того самого момента, когда окончательно выяснилось, что никаких новых пушек В парке десятками стояли орудия самых разных систем, это пестрое скопище было случайно свезено сюда, в большинстве своем давнишние трофеи или давно-давно списанные старые иностранные системы, у которых одна общая беда: к ним не было боеприпасов Все ПУШКИ, способные стрелять, уже давно были отсюда развезены по батареям
Короткову сказали, что он со своими машинами может возвращаться в дивизию, транспорт всегда пригодится
И тогда Эрвин вдруг ощутил сожаление. Все их пушки стояли печально, долгая дорога кончилась, и кто шает, когда теперь кто-нибудь снова сдвинет их с места. Возможно, их тут, в лесу, и забудут. А возможно, было бы все-таки правильнее сохранить у себя — ведь может же случиться, что однажды наши захватят какой-нибудь немецкий артиллерийский склад, тогда и для них найдутся снаряды Теперь и этой надежде конец
Так скорбят по близкому человеку, от которого при жизни привыкли видеть одно лишь беспокойство, однако после его смерти приходит горькое сознание остается все же пустота
И другая мысль тут же прожгла Эрвина: если бы они не отвозили пушки, то никогда бы и не угодили на этот проклятый мост.
Медленно, дюйм за дюймом проползая все дальше, он наконец взобрался на мост, остановился, натянул ручной тормоз, слез, сделал круг возле машины и проверил, все ли колеса прочно встали на место Задние сдвоенные колеса своими широкими шинами свисали по обе стороны проезжих дорожек, составленных из шпал и рельса, но это ничего не значило, если ехать не сползая, то не соскочат. Только полегоньку да потихоньку!
И пустился в путь.
Он знал, что сейчас все одиннадцать человек вместе с охраной моста сгрудились и смотрят ему вслед, но тут же, едва машина стронулась с места, забыл об этом. Ничего отвлекающего, лишь эта сверкающая стальная полоска, что надвигается между радиатором и фарой! Через некоторое время ему стало казаться, что, пока дело идет так, машина будет неуклонно скользить по направляющей, от которой и не сможет отклониться. В то же время каких невероятных усилий стоило ехать прямо, просто прямо, и ни миллиметра вправо или влево! Машину все время тянуло в стороны - отчего бы это? Иногда некоторые шпалы поддавались, когда на них накатывалось колесо, один конец немного проваливался, а другой поднимался Всякий раз сердце Эрвина замирало, он напряженно ждал следующего момента, ьо машина продолжала катиться дальше, и ничего не происходило.
Все виделось словно в замедленной съемке. Голубой, лучащийся мир вокруг него был заполнен какой-то густой, перетекающей стекловидной массой, которая хотя и была прозрачна, ко препятствовала любому движению, и лишь благодаря предельной отдаче мотора можно было медленно, раздвигая упругие волны, преодолеть этот эфирный сироп и протиснуться вперед.
Эрвин успел передумать бесчисленное множество мыслей. Что делать, если сейчас над мостом появятся немецкие самолеты? Остановиться нельзя, укрыться негде, он со своей машиной — почти что недгижная, беспомощная мишень, если глядеть сверху — этакий большой зеленый жук, который неуклюже переползает по травинке через ручей.
А когда, несмотря на все усилия, он не уловил за гулом собственного мотора посторонних звуков, перед ним возник новый жуткий образ. Ему вдруг показалось, что сейчас из-за поворота вынырнет поезд, какой-нибудь тяжеловесный эшелон или просто паровоз с тендером, который мчится на всех парах на ближайшую узловую станцию и которого на столь близком расстоянии уже ни за что не остановить. Железная махина налетит на него, подомнет, разогнув переплеты моста, столкнет вниз, в реку, в коричневато-белые водовороты. В следующее мгновение он уже ощутил, как в легкие со страшной силой врывается холодная речная вода, она захватывает дыхание и сковывает его толстым зеленоватым стеклом. Ни одного движения, ни единого звука оттуда уже не дойдет.
Силой воли Эрвин убедил себя, что едва ли на линии еще происходит какое-то движение поездов, если уж мост приспособили под автомобильную переправу, если и происходит, то, видимо, охрана моста позаботится о том, чтобы не было столкновения и заторов. И все же чувство опасности продолжало пульсировать в сознании: все может быть, может случиться накладка, а что, если мостовой охране не успели передать сообщение?
Когда Эрвин достиг середины моста, появилась новая опасность. Теперь приходилось каждый миг следить за собой и сдерживаться, чтобы не нажать сильнее на газ. Путь казался таким бесконечным, какие-то запасы терпения вдруг вконец иссякли, нога помимо воли Эрвина стремилась увеличить обороты. Это было особенно опасно. Потому что в сознании уже возникло соблазнительное представление о том, как машина одним стремительным рывком преодолевает эти последние десять метров — с такой скоростью, которая сама по себе и на дюйм не даст отклониться от прямой. Наверное, к счастью, что в этот самый момент левое переднее колесо ткнулось в шпалу, которая на пилораме пошла вкось и оказалась с одного конца тоньше. Этот толчок неожиданно вспугнул Эрвина и помог ему пересилить себя. Представление о легком и прохладном ветерке, который обдувает лицо при быстрой езде, рассеялось, уступив место реальности, смолистому запаху пропитанных шпал, масляному чаду перегретого мотора и пышущей со всех сторон жаре.
Когда последние переплеты моста проплыли мимо и колеса скатились на железнодорожную насыпь, Эрвин вдруг вдохнул полной грудью. Только теперь он осознал, что все время сдерживал дыхание. Он съехал с насыпи и остановил машину. Когда он вылезал из кабины, ему пришлось с треском отдирать мокрую от пота гимнастерку от искусственной кожи спинки сиденья.
По мосту, под завывание мотора, медленно, будто в кошмарном сне, полз следующий «хеншель».
После четвертой машины произошла какая-то заминка. Эрвин успел уже слегка перевести дух. Возле стоявших на противоположном берегу реки машин происходила какая-то перебранка. Она, видимо, не дала желаемых результатов, потому что через некоторое время от группы шоферов отошел человек и, размахивая руками, принялся вышагивать через мост — крохотная порхающая букашка под исполинскими пролетами. Это был Короткое. От злости лицо его побелело.
— Знаешь, Аруссаар,— сказал он, и голос его от возбуждения сорвался.— Шоферы последних машин боятся ехать. Говорят, пусть «хеншели» лучше останутся на берегу, чем гробить их на мосту! Совсем исправные машины, как же мы их оставим?
— Да, шоферы ведь молодые,— задумчиво произнес Эрвин.
— Чертовщина какая-то — ну что ты скажешь? — воскликнул воентехник.— Где мы только не прошли, а теперь их пушкой не прошибешь. Я так ругался, что трава кругом пожухла, а они знай ушами хлопают и виду не подают. Ну что вы за люди, эстонцы?
— Может, они и не поняли толком, о чем это вы,— предположил Эрвин и исподлобья глянул на Короткова.
Тот сплюнул и махнул рукой, будто швырнул что-то о землю.
— А твоя-то совесть позволит бросить машины? — продолжал он все в том же возбуждении.
— Нет, не позволит,— пробурчал Эрвин себе под нос и ступил на мост.
Шоферы последних машин вместе с запасными водителями сбились тесной кучкой возле моста, они держались вместе, словно искали поддержки друг у друга. Рядом с ними с интересом наблюдал за приближавшимся Эрвином часовой, державший длинную винтовку с четырехгранным штыком на ремне.
Внимание Эрвина привлекла одиноко сидевшая на откосе заросшей травой насыпи фигура. Человек сжался в комок, повернулся спиной к мосту и уткнулся лицом в пилотку. Можно было только догадываться, что это начальник охраны моста.
— Что с ним? — спросил Эрвин у часового.
— Старшина говорит, последнюю машину они обязательно перевернут на мосту, бросят и уедут, что бы они там ни говорили, а я пойду под трибунал. Не хочу видеть это своими глазами.
Эрвин тряхнул головой и полез в кабину.
Доехав на последней машине до середины моста, он провел разок по пересохшим губам. Вдруг его прожгла такая острая боль, что на миг потемнело в глазах. Этот самый приступ боли развеял первоначальную досаду на шоферов, которые спасовали перед испытанием и теперь, понуро опустив головы, плелись где-то позади «хеншеля». Ребята совсем измотаны, все жилы из них вытянуты, и уже который день они считай что не ели. По дороге из Валдая им удалось купить за деньги в одном из еще немногих оставшихся открытыми сельских магазинов селедку. Початая бочка стояла еще с мирного времени в углу магазина, селедка успела густо просолиться и сверху поржаветь, но в еду все же годилась. До этого Короткое лишь однажды смог на какой-то маленькой станции выговорить своей команде горячую пищу. Не осталось ни одного сухаря. Они ели голую селедку, и соль будто огнем прижигала запыленные, потрескавшиеся от жары и постоянно мучившей жажды сухие губы. У ребят слезы текли из глаз, когда они ели, но и оставаться голодными больше было невмоготу
Воспоминание это подействовало примиряюще. Никто не ищет себе легкой жизни, только не у всех одинаковая выдержка. Солдаты, молодые ребята, находятся на пределе своих сил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62