Ударило, будто холодное прикосновение металла, пол ребра Тут же другие красно-Щ армейцы окружили целившегося и отвели винтовку, Эрвин же зашел по делам за машину. В поведении людей за последние дни появилось так много необъяснимого, что всякое чувство уверенности пропадало. Уже ничего нельзя было предвидеть. Что общего могло у них быть с тем случайным отрядом красноармейцев? Или они вздумали завладеть машинами, чтобы поскорее удрать? Но должны же они были уразуметь, что человек необученный на этих машинах с места не стронется! Если это так, то их действия можно было оценить лишь как неосознанный порыв, как часть общего, захватившего безумия. Неужто и впрямь дела зашли так далеко? В это время к машинам подошел комиссар Потапенко Он ходил вдоль длинной колонны машин и поторапливал шоферов. Эрвин подумал про себя, что, видно, комиссар пришел взглянуть, не потребуется ли его помощь.
Появление комиссара возле колонны словно бы изменило настроение собравшихся у края ржаного поля красноармейцев Они еще немного потолковали между собой, вроде бы даже поссорились, но затем все же гуськом повернули вдоль дороги на восток Эрвин следил за ними с чувством облегчения, постепенно сгустившаяся над ними угроза рассеялась Он обратил внимание, что последний боец идет без оружия и ругается.
— Поскорее, ребята,— подгонял шоферов комиссар. — Здесь нам дольше оставаться нельзя. Это место немцам уже известно.
6 июля среди других отступавших советских частей и одиночных бойцов, идущих в общем направлении на северо-восток, в сторону Луги, двигалась и группа красноармейцев 111 стрелковой дивизии под командой младшего политрука Н. Кораблева. В группе насчитывалось 12 человек, они отбились от своей части в ходе тяжелых двухдневных боев с немецкими танками на передовых позициях под Островом.
В Псковском округе Ленинградской области, в полутора километрах к юго-западу от деревни Горелицы, отряд вместе с другими следовавшими по шоссе отступающими попал под налет немецких самолетов. По команде младшего политрука Кораблева красноармейцы рассеялись во ржи возле шоссе, так как по другую сторону дороги в лесу уже расположился на отдых зенит но-артиллерийский дивизион.
Осколком упавшей на ржаное поле бомбы в указанной группе был убит красноармеец Е. Горбачев. По окончании воздушного налета товарищи по оружию перенесли убитого к шоссе и там похоронили. В изголовье могилы установили еловый колышек, один бок которого был ошкурен и срезан перочинным ножом. На срезе химическим карандашом написали имя погибшего: Горбачев Е. Н, над которым прикрепили взятую с пилотки погибшего бойца звездочку. Красноармеец Гнатенко предложил добавить к имени еще номер дивизии и полка, однако младший политрук Корабле в с этим не согласился, мотивируя свой отказ необходимостью сохранения военной тайны, учитывая возможное дальнейшее продвижение немецких войск.
Погибший, рядовой Евгений Горбачев, 20 лет от роду, холостой, был призван в 1940 году До службы в армии в Ветлужском районе Горьковской области, где работал вальщиком в лесхозе. Родом из старообрядческой семьи, он и на военной службе оставался малообщительным, но заслужил признание товарищей за добросовестность и неизменную отзывчивость. В бою под Островом четвертого июля рядовой Горбачев был ранен осколком снаряда из башенного орудия немецкого танка, но идти в медсанбат отказался, боясь отстать от части и угодить с лазаретом в плен. После перевязки он остался в своем взводе и продолжал отход вместе с ним.
Когда отряд сохранившимися у двух бойцов малыми саперными лопатами откапывал для Е. Н. Горбачева могилу, ожидавший своей очереди красноармеец Алексей Мелентьев обратил внимание младшего политрука на стоявшие по другую сторону дороги грузовики с пушками на прицепе. Он сказал:
— Товарищ младший политрук, вы только посмотрите, там же стоит целая зенитная батарея!
— Да, и правда стоит, — ответил младший политрук.
— Чего же они, стервы, не сделали ни одного выстрела, когда немец бомбил нас? Женька из-за них погиб, они как последние трусы по кустам попрятались. Даже пушки дулом кверху не повернули!
Услышав этот разговор, к ним подошел младший сержант Габдулла Мустафин. Он некоторое время наблюдал за действиями шоферов по другую сторону дороги, а затем сказал:
— Посмотрите, что они делают! Цедят из бака бензин и выливают на землю! Что же это такое?
— Может, так надо, чтобы машины не загорелись,— предположил младший политрук Кораблев, пытаясь успокоить бойцов.
— А чего же они не уезжают, если боятся, что их здесь подожгут? — спросил Мустафин.
— Может, неисправны,— предположил политрук.
— Все до одной неисправны? — спросил Мелентьев.— Нет, политрук, они спускают бензин, чтобы никто не заставил их тронуться, и останутся себе здесь потихоньку немцев дожидаться. Предъявят чистенькие стволы: битте, мы ни одного выстрела по вашим самолетам не сделали, берите нас в плен и не обижайте. Вот стервы!
При последних словах рядовой Мелентьев вскинул винтовку и прицелился в распоряжавшегося возле машин старшего сержанта. Кораблев отвел винтовку Мелентьева
— Отставить! — приказал он — Ты — боец, и никакого самосуда быть не может.
— А если они враги народа и предатели! — резко выкрикнул Мелентьев.
— Это еще доказать надо,— сказал младший политрук и обратил внимание бойцов на батальонного комиссара Потапенко, который в это время появился возле машин.— Видишь, там и комиссар на месте, значит, все идет согласно приказу. Никто нам с тобой докладывать не станет, почему где-то нужно делать так, а не иначе. Не то звание!
— Знаем мы таких комиссаров! — сказал Мелентьев, которого слова политрука ни в чем не убедили и который находился в крайнем возбуждении, что частично объяснялось его близкой дружбой с погибшим.— Диверсанты и шпионы уже другой формы и не носят. Говорят, по ту сторону Острова в штаб полка тоже заявился один бригадный комиссар, приказал полку немедленно отступать через мост. Сам еще последним остался, будто капитан на тонущем корабле, смелость показать захотел. Как только полк ушел, тут же по пятам через Великую нагрянули немцы, а тот бригадный комиссар вскочил в головной танк и отдал команду открыть огонь по полку — фашист был!
— Ты это что, сам видел? — спросил политрук.
— Уж тогда бы эта фашистская гадина живой не ушла,— ответил Мелентьев и направил винтовку на батальонного комиссара Потапенко.
Младший сержант Мустафин заявил, что хотя и ему вся эта история кажется подозрительной и он во многом разделяет мнение Мелентьеза, однако открывать огонь считает неразумным.
— Нас осталось одиннадцать человек,— сказал Мустафин.— А у них там в лесу целая воинская часть. Если уж они решили перебежать, то у нас сил не хватит, чтобы помешать им, нас тут как зайцев перестреляют. Мы должны отыскать свою дивизию, такое у нас сейчас боевое задание. С дивизией что-то и сделать можно, а так фашисты нас раздавят.
Кораблев и Мустафин силой отняли у Мелентьева винтовку и уже не вернули ему оружия. После того, как зарыли и пригладили могилу, отряд направился по дороге к деревне Горелицы.
Старший сержант Аруссаар из зенитно-артиллерийского дивизиона обратил внимание на шагавший по ту сторону дороги гуськом отряд красноармейцев. Замыкающим шел безоружный боец, который сердито сплевывал и вполголоса что-то говорил. Из-за недостаточного знания русского языка и довольно большого расстояния старший сержант Аруссаар смог понять лишь то, что незнакомый ему красноармеец в какой-то связи та и дело вспоминает Гитлера и чью-то мать.
11
Когда Рудольф пришел в сознание, он обнаружил себя на полу кабинета начальника телефонной станции. Туда он явно был приволочен и прислонен сидьмя в углу. Помещение было слабо освещено, большую часть его занимал неуклюжий высокий фанерный шкаф и старомодный с резными углами письменный стол. Голова раскалывалась. Орг поднес руку к затылку, пощупал и слабо охнул. Затылок был вспухший и горел. Хорошо еще, что был в кепке.
— Больно, что ли? — спросил дребезжащий голос откуда-то сверху.— Чего же ты разлетелся как угорелый, вот и голову расшиб.
Сказавший это сидел за столом начальника. В заполненной густыми сумерками комнате Рудольфу пришлось какое-то время приглядываться, прежде чем он узнал говорившего. За столом сидел Армии Кудисийм; склонив голову, он всматривался в парторга и задумчиво скреб широкий квадратный подбородок.
— Никак, сам хозяин хутора Пээтерристи,— проговорил Рудольф с усилием — Или сюда телефонисткой нанялся?
— Да уж так,— кивнул Кудисийм, щурясь подобно старому ленивому коту.— Плохо, что ли? Соединил — разъединил. Подумал вот, надо бы позвонить да и спросить, готова ли там землица для вескимяэского Рууди. Говорят, ее нынче дают по этим самым партийным карточкам.
Кудисийм осклабился, и короткая верхняя губа обнажила желтые прокуренные зубы.
— Это ты зря протянул когти к моему партийному билету,— сказал Рудольф.— Смотри, как бы партия не дала тебе по рукам, так что останешься.
— Ишь ты, шутником заделался,— захмыкал Кудисийм и покачал головой.— Где она, эта твоя партия? Припустилась к Таллинну, только пятки засверкали, и духу не осталось. Несколько таких, как ты, подпевал и остались в хвосте, это уж на нашу долю Но ты не беспокойся, уж мы тебе устроим приличные проводы. Выстроим в ряд всех хозяев волости Виймаствере, к чьим хуторам ты вместе со своими большевиками лапы протянул.
— Как же, дождешься,— сказал Рудольф. — Раньше вам самим будет долгая дорога.
Он пытался сказать это как можно независимее и с сознанием превосходства, но все же в голосе прозвучала озадаченность. Кудисийм мог уловить в этом отсутствие уверенности.
— Вот что, Рууди,— заговорил Кудисийм и стал скрести свой заросший квадратный подбородок, так что треск пошел по всей комнате,— очень даже хорошо, что сам напомнил. За тех, кого ты в Сибирь сослал, у нас еще будет свой разговор, они на особом счету. Слишком легко отделался бы, если бы мы тебя просто так ухлопали Это мы сделаем с твоими меньшими братьями — комсомольчиками.
Их разговор прервал треск подъехавшего к дому мотоцикла. Тут же послышались быстрые шаги на крыльце, и в комнату вошел небольшого роста мужчина в необычном одеянии, подобного которому Орг еще никогда не видел. За плечом у него болталось короткое с прямым магазином оружие. Должно быть, пистолет-пулемет, сообразил Рудольф. Когда мужчина вошел в падающий из окна сноп света, Рудольф узнал бывшего молодого куиметсаского барона, которого он в довоенные годы мельком несколько раз видел.
— Парторг? — спросил фон Ханенкампф, кивнув в сторону Рудольфа.
— Да, из Виймаствере,— ответил Кудисийм и медленно поднялся.
— Шён, — бросил фон Ханенкампф — Отведи его в амбар пастората к другим. Завтра посмотрим.
Немей не удостоил арестованного более пристальным взглядом, тот был для него совершенно ненужным, лишенным значимости существом, едва ли не просто неодушевленным предметом.
Кудисийм приказал Рудольфу подняться. Поднявшись, Орг обнаружил, что он основательно обыскан, в вывернутых карманах не было ни носового платка, ни спичек, не говоря уже о куреве.
Фон Ханенкампф вышел первым. Кудисийм шагнул в сторону, взял прислоненную к столу винтовку в руки и указал на дверь.
— Чего ты там по карманам шаришь? — спросил он участливо.— Или генеральную линию потерял? I — Папиросы и те забрали, сволочи! — возмутился Рудольф. — Чего тебе еще табак смолить,— бросил Кудисийм.— Ты небо вдоволь покоптил, пусть теперь другие покурят.
На улице возле крыльца их ожидал фон Ханенкампф. Он велел Кудисийму остановить арестованного и начал давать указания. То, что он не счел надобным скрыть свои мысли перед арестованным, огорчило Рудольфа. Явно он был уже столь бесповоротно вычеркнут из жизни, что с ним больше не считались.
— Как отведешь, возьми лошадь и гони к волостной управе, к полковнику Мардусу. Пусть ведет своих людей сюда. И еще... Было бы хорошо завтра устроить тут в поселке настоящий суд. Чтобы народ увидел, чего стоит быть красным. Полевой суд, пусть полковник подумает.
— Военно-полевой суд,— посчитал Кудисийм нужным вполголоса уточнить.
Фон Ханенкампф не обратил на это даже внимания. С треском завелся мотоцикл, и лейтенант, выпустив в лицо оставшимся чад от перегоревшего масла, умчался прочь.
Время могло быть примерно около полуночи. Над поселком простиралась полная тишина. Темнота нигде не просвечивалась, ни в одном окне свет не горел. Было так душно, что Рудольфу казалось, будто он все еще не может отдышаться после своего бега в поселок. С каждым шагом в голове отдавалась боль. Он напряженно вслушивался. Но и в Виймаствере все оставалось спокойным, больше оттуда не доносилось ни одного выстрела. Неужели они действительно не смогли связаться из волостной управы с городом и помощь так и не пришла?
В амбаре пастората уже находилось с десяток людей. В темноте Рудольф никого не узнал, однако привыкшие к сумраку глаза присутствующих видели его хорошо. Едва щелкнул замок, как кто-то потянул Рудольфа за рукав.
— Орг! Это я, Ормиссон. Как ты им в лапы попал?
— Сдуру напоролся, не сообразил приглядеться,— с досадой ответил Рудольф и коротко поведал свою историю.
— А за мной домой явились,— сказал Ормиссон.— Я и представить не мог, что они так распоясались. Не то бы в лес сиганул. Как думаешь, что они теперь с нами сделают?
— Черт его знает,-- парторг не захотел делиться с ним своими худшими предположениями. Оставалась еще слабая надежда, что из волостной управы все же успели при появлении лесных братьев позвонить в уезд и помощь на подходе. Имелась и другая надежда: если им удастся продержаться до утра, прибудет обещанный отряд истребителей и освободит их.
Ормиссон жил в деревне Курни, там у него было маленькое бобыльское хозяйство, прирабатывал он еще и плотницким ремеслом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62