Конечно, старика все это только расстроит.
Но спорить с Антонио было бесполезно. Он выпятил нижнюю губу и замолчал.
— Завтра меня не будет,—объявил он неожиданно и ушел в свою комнату, не желая слышать никаких возражений...
— А денек сегодня будет чудесный! — сказал Джузеппе, кивнув на влажную листву платанов.— Такая обильная роса.
— Не перестаю восхищаться Генуей,— поддержал разговор Антонио.
Из тесных улочек они выехали на широкую магистраль.
Его и впрямь восхищали «висячие сады» — дома уступами поднимались в гору, где крыша нижнего этажа служила небольшим садиком верхнему, и так выше и выше. Издали и впрямь казалось — сады эти висят в воздухе, пестрые от цветущих азалий, нежно-розовых и ярко-красных цветов олеандров, высаженных в кадки.
— А раньше вы здесь не бывали? — спросил Джузеппе.
— Ни разу не довелось.— Антонио перевел взгляд на порт. Среди новых и старинных красных кирпичных зданий возвышался — будто ажурный — маяк. На круглом светильнике еще не поднявшееся из-за горизонта солнце зажгло ослепительный огонь. Белоснежные пассажирские лайнеры мирно дремали на синей воде, и только вокруг контейнеровозои, сухогрузов и пристроившихся к ним кранов шла обычная портовая суетня. Где-то там сейчас Джованни — уже третий месяц работает докером, тяжело, конечно, но он счастлив.
— У вас родственники живут в Канталупо? — снова задал вопрос Джузеппе. Он привык ездить один, а тут, имея собеседника, решил воспользоваться случаем, чтобы в разговоре скоротать время.— Я там кое-кого знаю. Наше селенье чуть выше в горах.
— Родственников у меня там нет. Но мне хочется разыскать людей, которые, быть может, помнят моего сына:— И Антонио стал говорить о Филиппо. Рассказ получился довольно скудным, потому что сын не очень распространялся о своей жизни в партизанском отряде. Даже имена людей, которые его скрывали, он назвал всего раз, и теперь Антонио помнил только, что хозяина звали Франческо. Когда отец попытался еще что-то выяснить об этих людях, Филиппо со скрытой досадой ответил, что и сам почти ничего о них не знает.
—- Франческо?.. Да в Канталупо не один Франческо, и кто знает, жив ли он вообще. Столько лет прошло.— Шофер притормозил. Он свернул на узкую дорогу, как бы опоясывающую подножье горы.— Я тогда был еще мальчишкой,— продолжал Джузеппе, внимательно следя за дорогой — уж больно узка. Магистраль, по которой он, Антонио, с Лаурой и Джованни ехал из Рима во Флоренцию, а потом в Геную, была широченная — три ряда в одну сторону, через виадуки, тоннели,— прямая, как стрела. И по бокам то рассеченная гора, то пропасть, и содержалась эта магистраль в идеальном порядке, потому за проезд и взымали высокую плату. А здесь — то колдобины, то осыпавшиеся сверху камни.
Джузеппе посигналил. Они подъезжали к крутому повороту, и вряд ли на скорости можно было благополучно разминуться со встречной машиной. Но никто не отозвался, и, миновав уступ скалы, они поехали дальше.
— Я все же не теряю надежды узнать что-нибудь о Филиппе Может, кому-то из старых друзей он написал,— говорил старик.
— Проще было бы написать домой.
— Кто знает, кто знает... Но раз мы уж здесь поселились, то как же было не поехать, не посмотреть места, где сражался Филиппо.
— К сожалению, об этом помнят только те, кто сражался. Многие стараются все это прочнее забыть.
Старик, соглашаясь, покачал головой:
— И все-таки это.несправедливо. Им ведь не платили, не заставляли, а итальянцы погибали...
— Разве только итальянцы?!-—добавил Джузеппе. Некоторое время он молчал — дорога уходила вниз по крутому склону. Машина старенькая, и шофер, видно, не слишком надеясь на тормоза, ехал на пониженной передаче.
— Я знаю, Филиппо говорил, сражались рядом и русские, поляки...
— Чехи тоже... Вы непременно должны увидеть памятник русскому парню и еще на отвесной скале — мраморную плиту. На ней имена и национальности тех, кто погиб. Десятки имен тех, оставшихся в ущелье, о котором рассказывал ваш сын. Вам непременно покажут доску...
— Я буду за это очень признателен,— с чувством произнес Антонио. Его отцовское сердце сжалось от боли — никто никогда не вспоминает о Филиппо. Дома,
в Италии, не нашлось ему места, не нашлось работы. А разве кровью своей он не заслужил, чтобы хоть жить спокойно, растить дочь? И он добавил: — Нет, я этого не пойму. Люди сражались за свободу родины... Почему, почему же они забыты?
— Кое-кому так выгоднее...
— Но почему, почему выгодней?
Джузеппе пожал плечами и, на миг оторвавшись от шоссе, бросил взгляд на Антонио:
— Есть такое омерзительное словечко — бизнес!.. Как же совместить бизнес, ракетные установки... и память о борцах за свободу? о русских?.. Меня тогда еще не было, но брат Никколо воевал в горах и частенько убегал из дому. Люди передавали партизанам лепешки, сыр... Он относил...
— Наверное, и самому хотелось остаться там,— улыбнулся Антонио.
— Еще бы! Но его безжалостно гнали домой. Его друзья мальчишки буквально бредили русским Федором. Ланци развешали его портреты, кучу денег обещали за него. Объясняли, что бежал он из плена... Он враг. Но ребята знали гораздо больше и были убеждены, что гигант Федор заворожен. Его не берет никакая пуля, никакой осколок мины. И когда бесились ланци— значит, партизаны натерли им солью морды и непременно там должен был быть русский Федор... Боюсь, что Никколо сам ему придумывал всякие подвиги... Ну и я тоже, наслушавшись брата...
Некоторое время, одолевая крутой подъем, Джузеппе молчал.
— Даже у нас в Риме о нем говорили,— заметил Антонио.— Единственный иностранец, награжденный высшей воинской медалью Италии.
— А вы говорите — кому выгодно забыть... О последнем бое здесь в ущелье...
— Мой сын тоже был там ранен,— вставил Антонио.
— Да, вы уже сказали. Так вот, мы, конечно, во всех подробностях и все знали. Партизан была горсточка. Замерзая, лежали они в снегу (и одеты ведь были кое-как), гитлеровцев в пять-шесть раз больше. Атакой их взять невозможно, и партизаны подползали все ближе, ближе...
Тогда поднялся во весь рост друг Федор. И с ручным пулеметом — на ланци. Брат говорил: он был как Зевс, как самый сильный бог. И ланци в страхе побежали!.. Мальчишки не хотели верить, что уже потом он погиб от шальной пули...
— Вы так рассказываете, будто были рядом с ними...
— Поверите ли, даже ездили к памятнику. Ему цветов в горах нарвали... Кое-что мальчишки помнят всю жизнь...
Антонио долго молчал. Не представлял он, что все то далекое, казалось, смутно жившее только в его памяти, вот так воскресло... Селенье, в которое они ехали и которого он никогда не видел, будто стало родным, быть может, потому, что связано это с тем лучшим, о чем думал с еще не осознанной гордостью отца,— недаром жил на свете Филиппо. И его имя могло бы быть там, на белом мраморе.
— А где сейчас Никколо? Что он делает? — снова заговорил Антонио.
Джузеппе ответил не сразу и не очень охотно. - Он в Милане... Вообще-то, как я, тоже рабочий, но состоит в руководстве профсоюзов.
— И он... коммунист?
— Да...— суховато проронил Джузеппе, и, видимо, не желая продолжать разговор на эту тему, сказал, что прежде всего они заедут в таверну. Франческо Казакова все знают, и он всех знает,— решительно заключил Джузеппе.
Антонио невольно улыбнулся. Когда-то в молодые годы ему попала книжка о любовных похождениях Казановы, и он сказал об этом. Джузеппе так заразительно захохотал, что и старик невольно улыбнулся.
— Да, да, благодаря этой его фамилии партизанам удалось провести за нос ланци! — И шофер рассказал, как Казанова пришел со своим другом Рафаэлем к фашистскому начальнику попросить пропуск. У него, мол, заболел отец. На самом же деле надо было срочно связаться с партизанами. Конечно, припрятанный для, совершенно особого случая коньяк должен был смягчить фашиста. Тот, услышав фамилию Казановы, погрозил ему пальцем: о, плут, я, мол, кое-что знаю о твоих по-
хождениях. Рафаэль с серьезным видом подтвердил: кто же не знает, какие грешки водятся за Казановой?
— Так тот жил больше ста лет назад! — смеясь, воскликнул Антонио.
— Это вы знаете! — весело продолжал Джузеппе.— А тупой, как ржавая пила, ланци, наверное, вообще ничего не читал. Слышал о таком ловеласе, и все тут. Тем более что Рафаэль — он был куда более бойкий, чем наш Казанова,— тут же подмигнул ланци: все именно так. И тот, выписывая пропуск, потребовал, чтобы Казанова и для него присмотрел синьорину. На что наш герой скромно ответил: уж как получится.
— Наверное, партизаны придумали все это,— вытирая глаза, на которые от смеха набежали слезы, сказал старик.
— Придумали или нет, но Казанова в это верит. Кстати, он до сих пор не женат. Сам стряпает, подает, ведет хозяйство — словом, увидите.
— Давно так не смеялся,— сказал Антонио.
— У нас климат "особый — много солнца, не'унываем. К нам через горы и ущелья не так-то легко пробиться чужакам.
Из-за поворота появился седой мул, груженный корзинами, в которых стояли бутылки с вином. Крестьянин, здороваясь с Джузеппе, снял широкополую шляпу и приветственно помахал ею.
— Запасается,— кивнул в его сторону шофер.— Замуж дочку выдает. Они там еще выше в горах живут.
— Куда ж еще выше,— Антонио глянул из кабины. Отвесная скала уходила в синее ущелье, вдоль которого тонкой прозрачной пеленой лежал туман и лишь кое-где, будто осколки стекла, поблескивала струившаяся по дну речушка. На противоположном склоне алели осенней листвой террасы виноградников. Вокруг стояла тишина, нарушаемая лишь монотонным урчанием мотора.
Селенье открылось внезапно. Выкрашенные в светлые тона домики причудливо раскинулись на пологом склоне, утопая в зелени оливковых и апельсиновых деревьев.
И снова шофер бросил быстрый взгляд на своего пассажира:
— Нравится?
— Еще бы?! Красиво тут у вас.
В зеленых двориках бегали дети, полоскалось на свежем ветру белье, у дороги два здоровенных сенбернара лениво подняли морды, глядя на приближающуюся машину.
— Зимой в горах — незаменимые помощники,— Джу-зеппе хотел, чтобы гость вполне оценил своеобразие этих мест.
Остановились у таверны, стоявшей несколько в стороне от дороги.
Навстречу им вышел хозяин. Это был невысокий, худощавый, очень подвижный для своих лет человек с небольшими умными глазами и ласковой, обаятельной улыбкой, совершенно менявшей его морщинистое смуглое лицо.
С Джузеппе он обменялся крепким рукопожатием и негромко спросил:
— Отсюда к Никколо?
— Как обычно. Он собирается выехать в Комизо на два-три месяца, но сначала мне надо повидать Джино. Он еще не приехал?
— Уже здесь, в селенье, зашел по делу. Сейчас и сюда придет.
— Хорошо,— Джузеппе обернулся к Антонио, который уже вышел из кабины.— Знакомьтесь!
Узнав, что Антонио — отец партизана, воевавшего в этих краях, Казанова порывисто обнял старика и ввел в таверну.
Просторная светлая комната была отгорожена легкой дощатой перегородкой от кухни. Несколько посетителей сидело за длинным массивным столом. Стены были увешаны всевозможными охотничьими трофеями и сувенирами побывавших здесь посетителей. На самом видном месте над стойкой, возле пестро раскрашенной статуэтки, изображавшей святого Франциска, лежали рядом с большой матрешкой шесть раскрашенных деревянных ложек, и, указав на все это, Казакова с гордостью сказал:
— Подарок русских.
Он, очевидно, всем сообщал, откуда и как попали к нему сувениры.
— Знакомьтесь, отец нашего партизана,— продолжал он, уже обращаясь к сидевшим за столами гостям. Те подвинулись, освобождая место для Антонио, хотя тут же стоял еще один стол, налили вина, отрезали ломоть пирога.
— Я как чувствовал, что сегодня у нас будет гость издалека,— продолжал Казанова, тоже присаживаясь к столу.— Угощайтесь, синьор Антонио, и не стесняйтесь,
здесь все свои.— Он поочередно представил старику своих посетителей.
— Я думаю, найдутся партизаны, которые вспомнят вашего Филиппо,— проговорил Джузеппе.— Надо только разговориться.
— А я и сейчас помню,— неожиданно произнес могучего сложения пожилой мужчина, стоявший в дверях таверны. Чуть запрокинув голову с копной будто инеем посеребренных волос, он, улыбаясь, смотрел на собравшихся.
— Компаньо Джино!
— Тигре! — раздались возгласы.
Антонио было известно, что партизаны и коммунисты, обращаясь друг к другу, говорят не «синьор», а «компаньо».
— Он был командиром нашего партизанского отряда,— пояснил Казанова сидевшему рядом с ним Антонио.—Тигре — его партизанская кличка.
Антонио кивнул. Ему казалось, что именно таким описывал ему своего командира Филиппо. Гордо поднятая голова, словно из темного мрамора высеченное лицо с резко очерченным подбородком и высокими скулами. Невозможно было представить себе этого человека вялым, ожиревшим. Будто время, как на скале, оставляло свои отметины, но это все равно была скала.
— Неужели вы помните моего сына?— дрогнувшим голосом спросил Антонио. Он поднялся из-за стола, сделал шаг навстречу Джино.
— Я помню всех своих солдат,— ответил тот и обеими руками пожал и задержал в своих широких ладонях сухую руку старика.
Джузеппе выразительно взглянул на командира и коснулся пальцем наручных часов — ему надо торопиться.
Джино подошел к своей куртке, висевшей у двери, и достал увесистый конверт.
— Статья? О пражской ассамблее?
— Да! И основной упор сделан на то, что иностранные базы на нашей земле находятся вне контроля итальянского правительства, само по себе это уже противоречит конституции страны.
— Правильно!
— Это закон!
— Разве его придерживаются! — раздались голоса.
— Вот это мы и должны разъяснять и разъяснять, компаньо!
Джино с Джузеппе вышли, и присутствующие переглянулись.
Когда Джино вернулся, Антонио уже не отходил от него и за стол сел рядом. Собравшиеся говорили о своих делах. Было ясно, что Джино из-за этого и приехал из города.
Антонио нетерпеливо дожидался, когда снова можно будет заговорить о Филиппо. Казанова заметил это его состояние и незаметно перевел разговор на давние-давние времена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23