— Сходишь в субботу в «Три обезьяны» и встретишь новую любовь.
Ольга устало махнула рукой.
— Как у тебя все просто.
Дэн оделся и ушел, а она, перебравшись на кухню, курила одну за другой сигареты, глядя перед собой невидящими глазами. Налила было водки, но почувствовала, что не пойдет, и вылила ее обратно в бутылку. Пошарив в пачке и не найдя сигарет, Ольга смяла в кулаке картонку, опять налила полстакана водки, залпом выпила и, запив водой из-под крана, пошла в комнату. Возле окна стоял компьютер — любимая игрушка Алены. Она села на вертящийся стул, включила питание и, слушая, как раскручивается жесткий диск, почувствовала себя такой одинокой, что опять всплакнула.
Все знакомые по ICQ были в оффлайне, и она хотела уже отключить сеть, когда в правом углу экрана замигал шарик — кто-то прислал ей приглашение посетить сайт.
Из сопровождающей надписи она поняла только, что ей предлагают взглянуть в «живую камеру», где ее ждет BDSM и Torture. Пожав плечами — может в работе пригодится, она послушно щелкнула по ссылке. На экране возникла комната с затемненными белыми стенами. Ольга испытала странное чувство, будто она когда-то была здесь. В центре комнаты под бестеневой медицинской лампой стояло повернутое спинкой к зрителю кресло. В кресле кто-то сидел — была видна откинутая на спинку голова и худые руки на подлокотниках. Картинка не менялась. Ольга сходила к Петровичу и взяла у него пачку «Беломора». Пройдя на кухню, она взяла пепельницу, прикурила, налила еще полстакана водки и, вернувшись к компьютеру, с удобством устроилась перед монитором. Картинка за время ее отсутствия изменилась. Кресло развернули. В нем сидел бледный парень с прозрачными серыми глазами на худом лице. Он сидел совершенно голый, руки были пристегнуты к подлокотникам ладонями вверх, голова зафиксирована широким ремнем. От выбритых гениталий по телу расходился искусно нарисованный узор паутины. На груди и животе в паутине сидели нарисованные стрекозы и майские жуки. На руках паутина повторяла линии вен.
Ольга глотнула водки и, пробормотав «Дэну бы показать!», закурила папиросу. Камера показала лицо паренька крупным планом. Он мягко улыбнулся и что-то сказал. Ольга включила звук.
— Я готов, начинай, прошу тебя, — повторил паренек, улыбнувшись почти бескровными губами.
Кто-то в темной одежде приблизился к нему и завязал глаза. Звякнул металл, камера показала крупным планом столик с хирургическими инструментами. Длинные, подвижные, как ножки паука, пальцы с коротко остриженными ногтями выбрали скальпель и поднесли его к лежащей на подлокотнике руке с размеченным на коже рисунком вен. Пальцы другой руки слегка натянули кожу у сгиба локтя, скальпель скользнул вниз и побежал от локтя к кисти, оставляя за собой белый желобок рассеченной плоти, тут же заполняемый темной кровью. Бескровные губы паренька растянулись шире, обнажая ровные мелкие зубы.
— Да, — прошептал паренек, — да! Пусть будет так! Я буду первым.
— Ты смотришь, — прошептал вдруг чей-то низкий голос, — ты все видишь? Тебе нравится?
Ольга вздрогнула. Вот ведь психологи хреновы, знают, как клиента напугать, подумала она.
Несколько часов, не отрываясь, куря одну папиросу за другой, она смотрела, как из рук паренька стальным крючком извлекают вены, чтобы проложить их поверх кожи. Как, следуя рисунку, надсекают кожу на теле и заливают какой-то жидкостью. Порезы бугрились и вздувались, превращаясь в отвратительно розовые шрамы, похожие на опутавших тело змей с ободранной шкурой. Парень за все время не произнес ни звука, только улыбаясь шептал что-то и покачивал головой в такт скрипению рассекаемой обломанным лезвием скальпеля плоти. Под умелыми пальцами, отворачивавшими надрезанную кожу, на груди возникали жуки, раскрывшие крылья в полете. На несколько минут спина в плаще закрыла от нее парня. Ольга сбегала на кухню и налила еще стакан водки. Она чувствовала, как ее трясет от возбуждения, понимала, что это мерзко, но ничего не могла с собой поделать.
Впервые парень глухо застонал.
— Все, все, — успокоили его, — теперь отдохни.
Человек в плаще отступил в сторону, перебирая что-то на хирургическом подносе. Ольга увидела, что на месте лобковых волос паренька вывернутая кожа сложилась в паука-птицееда, державшего в лапах розовые шрамы паутины, раскинувшейся по обнаженному телу. Подкожный слой на месте отвернутого эпидермиса сочился кровью, стекавшей на вялый член и мошонку. Ольга поспешно глотнула из стакана.
— Как же ты жить будешь, мальчик, — прошептала она.
Прыгающими пальцами, достав последнюю папиросу, она закурила, глубоко вдыхая дым.
— Ты еще здесь, — спросил ее хриплый шепот, — не можешь оторваться? Отдохни и ты, продолжение завтра.
Глава 3
Он почувствовал опасность, но обернуться не успел. Тяжелый удар выбил землю из-под ног, бросил лицом на асфальт. Ни подняться, ни даже вздохнуть ему не позволили. Он почувствовал, как под новым ударом хрустнули ребра, как обломки их вошли в легкие, и задохнулся от боли, обиды и несправедливости. Новый удар перевернул его на спину. Он попытался рассмотреть нападавшего, но левый глаз затек от удара о тротуар, а из правого от боли безостановочно бежали слезы.
В нескольких десятках метров шумел Ленинградский проспект, был теплый весенний вечер. Начался дачный сезон, и Москва пустела субботними вечерами. Но ведь не может быть, чтобы люди совсем ничего не видели. Пытаясь позвать на помощь, он судорожно набрал воздух в пробитые легкие, но что-то тяжелое врезалось ему в лицо, губы лопнули, как перезрелые вишни и он ощутил во рту осколки зубов. Его подхватили под руки и куда-то потащили. Он задыхался от тяжелого смрада, низкий рев давил на уши, гасил и без того ускользавшее сознание. Пузырящаяся кровь с белевшими в ней осколками зубов толчками выходила из разбитого рта. Его бросили на землю. Ветки и листья кустов прошелестели по изуродованному лицу. Лишь теперь он узнал нападавшего. Узнал, хотя никогда его не видел и подсознательно ждал этой встречи. Собрав остаток сил, он поднял руку, надеясь, что этим спасет себя или хотя бы отсрочит гибель, но он опоздал. Раздался резкий свист, и пальцы обожгла дикая боль. Обессиленный, он откинулся на спину. Кто-то темный и смрадный склонился к нему, вглядываясь в разбитое лицо. Воздух больше не поступал в легкие, разбитые губы деревенели. Он сглотнул, чувствуя, как осколки зубов царапают пищевод.
— Ты не победишь, — прошептал он, давясь кровью, — ты никогда не победишь.
Дверь была тяжелая, металлическая, обшитая не ширпотребовским дерматином, а благородной, слегка лоснящейся кожей. Вместо банального глазка на подошедшего пялился объектив мини камеры с решеткой селектора рядом.
— Чего надо, — рявкнули из селектора в ответ на звонок.
— По поводу отпевания, — низким голосом прогудел звонивший.
— Погоди, сейчас узнаю.
Плотный мужчина среднего роста спокойно глядел в глазок камеры, пока не защелкали многочисленные замки и дверь не открылась.
— Я из церкви Всех Святых, — представился мужчина.
— Входите, святой отец, — пригласил небритый, но прилично одетый парень с покрасневшими глазами.
Священник вошел, опустив глаза, чинно поклонился хозяину. Он был в мирской одежде: скромном темном костюме и застегнутой под горло рубашке без галстука. Только по аккуратно подстриженной бороде, длинным волосам и особому, мягкому, понимающему и прощающему взгляду можно было догадаться, что перед вами служитель господа. Едва уловимый запах воска, ладана и еще чего-то, присущего только людям, много времени проводящим в церквях, словно плащом укрыл его фигуру в спертом, пропитанном табачным дымом и перегаром воздухе квартиры.
— Где я могу сменить мирское платье? — спросил священник.
— Идите за мной.
Небритый парень провел его длинным полутемным коридором с завешенным материей большим зеркалом и, толкнув створку двери с матовым стеклом, жестом пригласил войти. Священник шагнул вперед, но, остановившись на пороге, недоуменно повернулся к хозяину. Тот заглянул в комнату. В кресле у зашторенного окна сидела молодая женщина в черном платье с большим декольте без рукавов, и, постукивая ногтем по шприцу, готовилась сделать себе инъекцию. Ее левая рука выше локтя была перетянута резиновым жгутом. Она искоса взглянула на пришедших и, сжав кулачок, стала рассматривать вздувшиеся исколотые вены.
— Выйди, Мария, — негромко попросил небритый.
— Сейчас, погоди, — раздраженно ответила женщина, продолжая рассматривать сгиб локтя.
— Вали отсюда, — неожиданно заорал хозяин.
Женщина зашипела, как обиженная кошка, не спеша поднялась с кресла и, покачивая полными бедрами, пошла к двери.
Священник прижался к косяку, пропуская ее. Проходя мимо, женщина намеренно коснулась его высокой грудью и подняла к лицу шприц.
— Баян оставить, святой отец? Может, ширнетесь?
Она взглянула священнику в лицо, и внезапно томная улыбка слетела с ее полных влажных губ.
— Давай, давай, — поторопил ее парень. — Иди к братве, последи там. А то нажрутся раньше времени. Располагайтесь, святой отец, я подожду за дверью. Как величать-то вас?
— Отец Василий, — прогудел тот, закрывая за собой дверь.
Переодеваясь, он приколол под рясу листок бумаги, густо исписанный старославянскими буквами. Аккуратно, стараясь не коснуться голой рукой наперстного креста, повесил его на грудь, пригладил ладонями тронутые сединой длинные волосы и вышел в коридор. Хозяин квартиры придирчиво оглядел одеяние священника и, удовлетворенно кивнув, пригласил следовать за собой.
В холле вокруг накрытого стола сидели несколько человек. Еда на столе была явно не домашнего приготовления. Скорее всего, ее заказали в ресторане. Преобладали холодные закуски и заливные блюда. Исключение составлял зажаренный поросенок на большом продолговатом блюде, занимавший треть стола. У поросенка было несколько обиженное выражение морды, возможно, из-за обломанных ушей, которые съели в первую очередь. Среди бутылок водки сиротливо пристроилась непочатая бутылка сухого вина. Женщина в декольтированном платье отломила завитый спиралью поджаристый хвостик поросенка, сунула его в рот и направилась к софе, стоящей поодаль от стола. Один из сидящих, мужчина лет тридцати с наглой лоснящейся физиономией, всплеснул руками.
— Ой, отец благочинный! Прими покаяние, отпусти грехи, — он молитвенно сложил руки перед грудью и закатил глаза, — а то помру ведь, не раскаявшись.
Голос у него был такой же сальный, как и физиономия.
— Заткнись, Гусь, не время, — оборвал весельчака хозяин.
Гусь, пожав плечами, налил себе водки.
— Как скажешь, Олег.
Сидевшие у стола два крепыша с бритыми затылками и смуглый мужчина в темных очках продолжали молча закусывать. Женщина в черном, не обращая ни на кого внимания, сделала себе укол и, согнув руку в локте, раскинулась на софе, положив голову на спинку. На лице ее блуждала отрешенная улыбка. Хвостик поросенка, свисающий изо рта, напоминал плохо свернутую потухшую самокрутку.
— Где усопший, — негромко обратился к хозяину отец Василий.
— Да, да, проходите.
Из холла они попали в спальню. Роскошная широченная кровать стояла на боку прислоненная к одной из стен. Обитый алой материей гроб помещался на покрытом скатертью раздвинутом столе. Отец Василий вставил свечу в сложенные на груди руки покойника и зажег ее, прикрывая пламя от тянувшего из приоткрытого окна сквозняка.
— Этот, из морга, м-м…, ну, что заморозку делал, сказал, чтобы приоткрыто было, — пояснил хозяин квартиры.
— Я понимаю, — тихо сказал отец Василий. — Родные и близкие должны присутствовать, Олег …э…не знаю вашего отчества, — сказал он.
— Владимирович, — подсказал парень. Он выглянул в холл, — давайте все сюда. Толян хотел, чтобы все как положено было.
Отец Василий подождал, пока все займут места, негромким голосом напомнил вошедшим, когда при отпевании следует креститься, надел очки в круглой оправе и, открыв псалтырь, начал службу.
Горела, распространяя запах воска, свеча в руке мертвеца. Голос отца Василия, низкий, убаюкивающий, обволакивал собравшихся. Гусь, сдерживая отрыжку, прикрыл рот ладонью. Женщина в черном, казалось, дремала, прислонившись к косяку.
— Почему меня всегда возбуждает запах горящей свечи? — вполголоса спросила она.
— Маша, помолчи хоть сейчас, — шепнул стоящий рядом смуглый мужчина в темных очках. — Это ведь мужа твоего отпевают, а тебе все лишь бы влагалище почесать.
— А хочешь помочь?
— Ты заткнешься или нет, шкура, — зашипел, обернувшись, Олег.
— Да пошли вы все, — Мария толкнула плечом дверь и вышла в холл.
Олег, опустив голову, помолчал, сдерживаясь.
— Продолжайте, святой отец, — сказал он сдавленным голосом.
Священник, приостановивший было чтение, продолжил. Непривычные слова молитвы поначалу заставляли вслушиваться в речь отца Василия, пытаясь уловить смысл. Однако значение полузнакомых слов ускользало, и присутствующие заскучали. Гусь, сунув руки в карманы и покачиваясь с пятки на носок, разглядывал ризу священника, прикидывая ее стоимость. Два похожих друг на друга накачанных парня с бритыми загривками, сдерживая зевоту, неловко переминались с ноги на ногу. Смуглый задумчиво, будто запоминая, смотрел на покойника. Первым не выдержал Гусь. Поковырявшись в зубах ногтем мизинца, он наклонился к Олегу.
— Слышь, Олежек, не могу я тут. Муторно мне, — брызгая слюной в ухо и на щеку, зашептал он. — Пойду я к столу, а то водка киснет, — Гусь игриво подтолкнул Олега плечом. — Лады?
— Вали, — процедил тот. — Ну, а вы чего, — он зло посмотрел на бритых парней, — и вы идите. Жрите, пейте.
— Зря ты так, — пробормотал один из них, бочком протискиваясь в дверь, — мы ж не виноваты.
Олег постоял, опустив голову.
— Вот что, святой отец. Продолжай без нас. И чтобы все как положено было! Не дай тебе бог пропустить чего. Пойдем, Серега, — он взял под руку смуглого, — пойдем выпьем. Все равно ни черта не понимаем.
Священник проводил их взглядом и некоторое время продолжал читать, изредка поглядывая на дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45