– А ты – бессовестная. Я видела, как ты подменила карточку, сказала ей Хосефа, перестав шить и глядя прямо в бесстрастные глаза Милагрос.
– Ты ведь меня не выдашь, правда? – уточнила та. – Мне кажется неразумным тратиться на подарок тому, кто уже получил их от всех богачей Мексики. За эти же деньги я могу освободить из тюрьмы двадцать человек, – объяснила она с невинной улыбкой.
За следующие несколько дней жизнь почти вернулась на круги своя. По утрам сестры Вейтиа вели долгие разговоры, работая над платьем для Соль. Если бы кто-нибудь посмотрел на них со стороны, как спокойно они шьют платье для девушки, которая пойдет под венец с младшим сыном одной из самых богатых семей города, штата и всей страны, он бы ни за что не догадался, о чем они говорят. Милагрос рассказала Хосефе, что в дни, последовавшие за визитом Мадеро, из города исчезли десятки его самых восторженный последователей. Но это еще не все, однажды ночью с вокзала отошел поезд со ста тридцатью заключенными, которые будут отбывать наказание в Кинтана-Роо, в том волшебном месте, полном чудес, куда ее муж мечтал вернуться и о котором рассказывал долгими ностальгическими вечерами.
Чем больше Хосефа об этом думала, тем меньше она понимала, как такой рай может стать местом заключения.
– Их везут на принудительные работы под палящим солнцем, – сказала ей сестра. – Они не будут ловить рыбу и спать на берегу моря, которое так тревожит воспоминания твоего мужа. Их отвезут в глухой лес, они будут спать среди ядовитых змей и насекомых, строить дороги в непроходимых горах, жить впроголодь.
– И все это из-за того, что они хотели честных выборов?
– И все это… – прошептала Милагрос, которую Хосефа впервые видела упавшей духом.
– Переезжай жить к нам, – попросила ее Хосефа, чувствуя, что она нуждается в защите.
– Все не так страшно, в одиночестве есть своя прелесть.
– Выходи замуж за Риваденейру, – предложила Хосефа, обрезая нитку.
– Чтобы сломать ему жизнь? – спросила Милагрос.
– Ты и так ему ее сломала, – сказала Хосефа.
– А как дела у Эмилии? – спросила Милагрос, чтобы уйти от темы, казавшейся ей опасной.
– Дела идут, – сказала Хосефа, знавшая, что горе ее дочери глубже, чем казалось на первый взгляд.
Вырванная из объятий Даниэля, Эмилия решила забыться среди склянок и запахов аптеки. Диего встретил ее, распевая Ritorna vincitore, и тема страданий по отсутствующим больше никогда не затрагивалась.
Диего был уверен, что лучшее утешение его дочери – занятие для ума, и он дал ему богатую пищу, предложив ей решить одну из самых сложных задач человечества: определить причину его болезней, чтобы избавиться от них.
Совершенно естественно, как если бы она никогда не переставала этим заниматься, Эмилия вернулась к отцовским книгам по медицине.
– Смотри, что у меня для тебя есть, – сказал Диего однажды, показывая ей пожелтевший, потрепанный томик.
Он назывался «Медицинская история вещей, привозимых из наших Западных Индий», был написан севильским врачом Николасом Монардесом и издан в 1574 году.
– Твой герой, – сказала Эмилия.
– Один из них, – ответил Диего и положил книжку на стол в центре лаборатории.
Эмилия пододвинула высокую скамейку и стала перелистывать страницы.
– Уже тогда использовали янтарное масло, – сказала она, подняв голову от страницы и посмотрев на отца. – Почему ты мне говорил, что это оригинальный препарат аптеки Саури?
– Это наш оригинальный препарат, потому что давно уже никто такого не делал. А время – это лучший друг оригинальности.
– Монардес пишет, что оно согревает, укрепляет дух, рассасывает и смягчает боль. Может, мне стоит натереться им?
– От любовного недуга все средства хороши, ласточка моя, – ответил ей Диего. – Если больной умный человек, любое масло поможет, а ты – очень умный больной. Настолько, что очень часто нас обманываешь. Внешне кажется, что ты даже не вспоминаешь о своем недуге.
– Только если бы я была сумасшедшей, я показала бы свою боль Хосефе Саури. Если она и так все время читает нотации, представь, что будет, если она заметит мою печаль. Она возненавидит Даниэля до конца своих дней, – сказала Эмилия.
– Твоя мама питает слабость к Даниэлю, – на ходу придумал Диего, которого пугала одна мысль о возможном разладе между женой и дочерью.
– Ты выдумщик, папа. Ты похож на Монардеса, – сказала она ему. – Ты уже читал, для чего тогда использовали табак? Для заживления ран, от головной боли, ревматизма, болей в груди, в желудке, от расстройства, глистов, вздутия, скопления газов, от зубной боли, карбункулов, язв… Не зря моя тетушка Милагрос решает любую проблему, сворачивая папиросу.
Всю вторую половину дня они делали выписки из главы о табаке и его применении. Закрыв аптеку, чтобы пойти на ужин, они взяли с собой книгу и замучили Хосефу всевозможными анекдотами про опий и видения, которые он вызывает.
– Знаешь, что написал Монардес? – спросила Эмилия у матери, отыскивая цитату: – «Пять граммов опия убивают нас, испанцев, в то время как пятьдесят капель обеспечивают отдых и здоровье индейца».
– Там случайно ничего не говорится о том, сколько капель сводят с ума метисов? Потому что мне иногда хочется потерять рассудок и наслаждаться приятными видениями, – засмеялась Хосефа, пародируя описания из книги.
– Ты умрешь от пяти граммов, как все испанцы, – сказал ей муж.
– А ты сейчас будешь строить из себя индейца и думать, что выдержишь пятьдесят? – спросила Хосефа насмешливо, явно забавляясь.
– Могу продемонстрировать, – сказал ей Диего.
– Не расходуй зря продукт, – попросила Эмилия. – Этого хватит, чтобы облегчить страдания пяти умирающим, а тебя это может убить.
– Убить меня? Ты просто не знаешь, из какого материала я сделан, – похвастался Диего, наслаждаясь покоем в своем любимом кресле.
Этот покой нарушил поэт Риваденейра, ворвавшись в гостиную, измученный и сникший, как свечной огарок.
– Милагрос арестовали, – сказал он. И казалось, это было последнее, что он мог сказать.
– Пойдем ее выручать, – предложила Эмилия, думая, что достаточно было повторить тот же трюк, что и несколько дней назад.
– На этот раз это будет нелегко, – сказал Риваденейра. – Ее хорошо знают в тюрьмах, мы не можем соврать, что она иностранка. Кроме того, губернатор ненавидит ее с того вечера, когда она спросила у его жены, как та может жить с убийцей. Ее арестовали по личному приказу губернатора. Естественно, ни в одной тюрьме она не зарегистрирована, – объяснил Риваденейра. Никогда еще он не чувствовал себя столь осведомленным и столь бесполезным.
Диего Саури покинул свое кресло, чтобы сесть рядом с Хосефой, которая с момента появления Риваденейры молча и тихо, но безостановочно плакала. Она вспоминала, как тысячу раз говорила сестре о том, что лучше жить спокойно. И ее била дрожь, когда она видела перед собой губы Милагрос, повторявшие как окончательный и бесповоротный приговор: «Чтобы ты увидела меня спокойной, меня должны похоронить».
Несколько минут Риваденейра ходил из конца в конец гостиной и смотрел, как Хосефа безуспешно старается унять слезы, как Диего рвет на себе растрепанные волосы, а Эмилия грызет ноготь большого пальца левой руки, и ее губы шевелятся в немом ругательстве. Потом он заговорил бессвязно, как во сне, словно это могло помочь ему найти выход. Саури не понимали его монолог, они слушали его, как сумасшедшего, который пытается привести в порядок свои безумные мысли, слушали долго и терпеливо, потому что горе учит терпению.
Никто из них троих не отважился прервать его речь, такую бессвязную и одновременно ничуть не менее связную, чем мысли каждого из них. Так продолжалось недолго, а может быть, вечно. И все это время они страстно желали, чтобы Милагрос вошла в гостиную и одним своим присутствием решила бы все проблемы, как по мановению волшебной палочки. Затем наступило молчание, длинное, как безмолвие легиона ангелов-бездельников.
И только тогда Риваденейра навел порядок в своих мыслях, надел пиджак, поправил прическу и снял с вешалки свою шляпу.
– Я знаю, что мне нужно сделать: освободить ее и увезти с собой раз и навсегда в мир менее страшный, чем этот, – сказал он, надевая шляпу. – Я не буду спрашивать ее мнение. Я устал все ей позволять, устал, что она обращается со мной как с пустым местом, что то зовет, то гонит от себя, будто походную жену генерала, – заявил он и снова забегал туда-сюда по комнате, пугая их своей воинственностью, которой в нем даже не подозревали.
Хосефа украдкой разглядывала его и, кажется, впервые смогла понять смысл этой почти тайной связи между своей сестрой и этим мужчиной, который сумел правильно оценить ее любовь к свободе.
– Сделай так, как говоришь. Мне кажется, это великолепная мысль, – воскликнула она, вскочив с места и растирая руками лицо, словно пытаясь тем самым изменить палитру своих чувств. – Как ты собираешься вызволить ее оттуда?
– Попрошу об этом подлеца, посадившего ее, – ответил поэт с твердостью, которая наверняка отличала его всегда, но которую он обычно предпочитал не показывать. – Надеюсь, это не займет много времени. Спасибо, что вы помогли мне прояснить ситуацию.
– Что мы помогли тебе прояснить? – спросила Эмилия.
– Все, – ответил Риваденейра, направляясь к двери. За ним шел Диего Саури, который решил сопровождать его, куда бы тот ни пошел.
Было десять часов вечера, когда они явились в дом губернатора в сопровождении трясущегося нотариуса, друга Риваденейры. Два охранника преградили им путь, и один из них засвистел в свисток. На этот зов меньше чем за минуту сбежалось тридцать вооруженных мужчин, готовых отразить нападение. Риваденейра поправил пиджак и самым светским своим тоном попросил о встрече с губернатором.
Охрана оглядела его с головы до носков ботинок, как опасного сумасшедшего. Ему сказали, что губернатора нет дома и что сейчас неподходящее время для визитов. Риваденейра, не обращая ни малейшего внимания на их слова, достал свою визитную карточку и отдал ее тому, кто имел вид старшего, сказав ему самым вежливым тоном, какой Диего слышал от этого благородного человека, что дело срочное и что они подождут, сколько будет нужно.
Через пять минут появился мужчина в темном костюме с жилетом и сказал, что он – личный секретарь господина губернатора, а затем, демонстративно достав из кармана часы на цепочке и сверив по ним время, спросил, хорошо ли его встретили, и заверил, что для его начальника будет большой честью принять его. Под эскортом Диего Саури и нотариуса, низенького человечка, нервно моргающего, словно у него в глазах была пара колибри, Риваденейра поднялся по лестнице дворца, где жил тот, кто раздавал блага и несчастья в штате Пуэбла.
Сначала они шли по длинным освещенным и пустынным коридорам. Потом пересекли огромный салон, затем гостиную, еще одну комнату поменьше и вошли в другую, еще меньше. Там секретарь попросил их подождать несколько минут и исчез за стеклянной дверью.
– Что мы скажем этому злому духу? – спросил Диего Саури.
– Я знаю, что ему нужно сказать, – ответил Риваденейра, словно всю жизнь предвидел подобную встречу.
Секретарь вернулся с той же лакированной улыбкой, дежурившей на его лице со дня рождения, и жестом пригласил их войти. Их глазам открылся большой зал, в центре которого висел портрет Бенито Хуареса. В глубине, за письменным столом, за которым легко могли бы обедать двенадцать человек, сидел губернатор.
– Мой уважаемый господин Риваденейра, – сказал он, вставая, как только все трое вошли. – Я к вашим услугам.
– Освободите мою свояченицу, – сказал Диего Саури, не утруждая себя формальностями.
– Я никого не сажаю в тюрьму, сеньор…? – ответил губернатор, остановив взгляд на Диего Саури, будто пытался понять, о какой это камень он споткнулся.
– Диего Саури, – сказал аптекарь без лишних объяснений, не подав руки своему могущественному собеседнику.
– Мой друг Диего Саури, – представил его Риваденейра. – Он женат на сестре Милагрос Вейтиа. А Милагрос Вейтиа должна бы быть замужем за мной.
– И вы пришли ко мне, чтобы рассказать об этом?
– Чтобы просить вас освободить ее и обещать, что я буду отвечать за нее с той минуты, когда вы мне ее вручите. Я готов засвидетельствовать это в нотариальном акте, – сказал Риваденейра торжественно, как император.
– В этом случае мне пришлось бы нарушить закон. Милагрос Вейтиа в тюрьме, потому что она – ходячая опасность.
– Вам незачем мне об этом говорить, я всегда это понимал. Но она – еще и роскошь, а роскошь, мы с вами об этом знаем, дорого стоит, – сказал Риваденейра.
– Насколько дорого?
– Все земли поместья Сан-Мигель. Три тысячи гектаров с рекой.
– Так дорого стоит эта доморощенная адвокатишка? – спросил губернатор высокомерно и с издевкой.
– Я не потерплю от вас оскорблений, – сказал Риваденейра. – Вот документы на право собственности. Я подпишу их, когда вы отдадите мне госпожу Вейтиа.
Не говоря ни слова, губернатор пробежал глазами все бумаги, страницу за страницей, с алчным видом человека, мысленно осматривающего один за другим все три тысячи гектаров неувядающей растительности. Затем громко рассмеялся и позвонил в звонок. Тут же появился секретарь, заискивающе кланяясь.
– Доставили ли госпожу Вейтиа? – спросил губернатор. – Наш друг Риваденейра предложил мне очень разумные доказательства ее абсолютной невиновности.
– Она уже здесь. Впустить ее? – спросил секретарь.
– Подождите, – попросил Риваденейра. – Сначала я подпишу бумаги, – сказал он, усилием воли сдерживая нетерпение в предвкушении встречи с ней и не желая открывать ей цену освобождения. Диего Саури, глядя, как он ставит свою подпись, спрашивал себя, какого бога он должен благодарить за счастье иметь его среди своих друзей. Никто еще не подписывал бумаг с такой непоколебимой уверенностью, что этот росчерк пера открывает врата рая.
– Должно быть, вы не в своем уме, – сказал губернатор, собрав бумаги и взглядом распорядившись, чтобы секретарь позвал Милагрос Вейтиа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41