- И что же они сделают теперь?
- Они опознают тело, и это будет нетрудно.
- Что-нибудь сохранилось от ее одежды?
- Остались кольца на пальцах. После этого все вспомнят о другой
женщине, похороненной под ее именем.
- Что же ты будешь делать?
- Не знаю, не знаю.
Ко мне мало-помалу вернулось самообладание, и я стала вспоминать
разные забытые уже слова. Так, однажды, во Франции, сидя со мной рядом в
машине, Максим сказал: "В моей жизни приблизительно год назад произошло
событие, которое сломило меня. Мне нужно было начинать все сначала". На
вопрос миссис ван Хоппер он ответил: "Я собрался в путь довольно
неожиданно для самого себя". И ее реплика: "Говорят, он никак не может
пережить гибель своей жены". А теперь Максим сказал: "Я застрелил Ребекку
в коттедже у моря, а водолаз нашел ее лодку и ее тело в каюте".
- Что мы будем делать, Максим, что мы будем говорить? Скажи, знает ли
об этом кто-нибудь, кроме тебя и меня?
- Нет, никто.
- А Фрэнк, уверен ли ты, что и Фрэнк не знает?
- Как он мог узнать! Там не было никого кроме меня. И было очень
темно. - Он замолчал и опустился на стул, уронив голову на руки.
Я подошла и встала на колени рядом с ним. Затем я отвела его руки от
лица и заглянула ему в глаза:
- Я люблю тебя, люблю веришь ли ты мне?
Он поцеловал меня в лицо, затем поцеловал мои руки и крепко прижал к
себе.
- Я думал, что сойду с ума, сидя здесь совершенно один и постоянно
думая о том, как и когда будет обнаружено мое преступление. Я должен был
писать письма в ответ на соболезнования, засыпавшие меня со всех сторон.
Заметки в газетах, интервью. Есть, пить и притворяться перед Фритсом,
слугами, миссис Дэнверс, которую я не уволил лишь из боязни, что она,
хорошо знавшая Ребекку, что-нибудь заподозрит. Фрэнк, скромный и всегда
сочувствующий, который говорил мне: "Почему вы не поедете куда-нибудь? Я
справлюсь здесь и без вас." Жиль и Би, дорогая, бестактная Би, которая все
повторяла: "Ты выглядишь тяжелобольным. Почему ты не хочешь показаться
врачу?"
Я крепко держала его руки в своих:
- Однажды я едва не рассказал все это тебе; это было в тот день,
когда Джаспер побежал к коттеджу, а ты вошла туда, чтобы найти кусок
веревки.
- Да, я помню. Тебе следовало все рассказать мне. Тогда мы были бы
вместе все эти долгие дни и недели.
- Ты держалась замкнуто и настороженно, я боялся, что ты несчастна со
мной. У нас ведь огромная разница в возрасте. Мне казалось, что с Фрэнком
ты чувствуешь себя свободнее и лучше, чем со мной. Ты была всегда
боязлива, скована и держалась очень странно со мной.
- Как я могла подойти к тебе ближе, когда знала, что ты всегда
думаешь о Ребекке. Как я могла требовать от тебя любви, зная, что в твоей
душе царит Ребекка!
- О чем ты говоришь - спросил он, пытливо заглядывая мне в глаза.
- Когда ты обнимал меня, гуляя по саду, или сидел за столом, я
чувствовала, что ты всегда сравниваешь меня с Ребеккой и вспоминаешь вашу
совместную жизнь. Разве это неправда?!
Он оттолкнул меня и, встав, начал шагать по библиотеке, сжимая и
разжимая свои руки.
- В чем дело? Что ты хочешь этим сказать? О боже, неужели ты думаешь,
что я любил Ребекку и убил ее любя! Я не только не любил ее - я ее
ненавидел. Наш брак с первых же дней превратился в фарс. Она была порочна,
отвратительна, насквозь испорчена. Мы никогда не любили друг друга и не
были счастливы, никогда, ни одной минуты. Она вообще не была способна
испытывать любовь и нежность. Она даже не могла соблюдать приличия. В
сущности, она даже не была нормальной. Конечно, она была умна, дьявольски
умна. Каждый, с кем она встречалась, был уверен, что она добра,
благородна, одарена всеми талантами. Если бы она познакомилась с тобой, вы
гуляли бы по саду под руку, она бегала бы взапуски с Джаспером, говорила
бы о музыке, живописи и цветах и покорила бы тебя так же, как покоряла
всех людей.
Когда я женился на ней, все считали меня счастливейшим из людей. И
действительно, она была так эффектна, занимательна, так совершенна, что
даже бабушка (в ту пору очень придирчивая к людям) полюбила ее от всего
сердца и говорила мне: "У Ребекки есть все главные качества: ум, красота и
воспитание".
И я этому верил, хотел верить, хотя где-то в глубине сознания у меня
и тогда были сомнения. Что-то такое таилось в ее глазах, что я смог
расшифровать лишь значительно позже.
...Вдруг я вспомнила, как бедный, слабоумный Бен говорил мне: "Вы
добрая, не такая, как та, другая. Вы не отдадите меня в приют. Та,
высокая, тонкая, была похожа на змею".
Максим продолжал шагать взад и вперед и все говорил, говорил:
- Помнишь, как однажды в Монте-Карло я привез тебя в машине на
высокую скалу над пропастью и сказал, что захотел вспомнить свое прошлое.
В первый раз я был на этом самом месте с Ребеккой, и здесь она
рассказала мне о самой себе такие вещи, которые я никогда в жизни не
повторю ни одному человеку. Тогда я понял, что я натворил, на ком женился:
"красота, ум, воспитание!.." О, Боже! - он рассмеялся и никак не мог
остановить свой истерический смех.
- Максим, - вскрикнула я, - Максим!
Он зажег сигарету, снова зашагал и снова заговорил:
- Я едва не убил ее тогда же. Это было так легко. Один неверный шаг,
легкое скольжение и... Помнишь глубину этой пропасти? Я тогда напугал
тебя. Ты сочла меня сумасшедшим. Может быть, ты и была права. Совместная
жизнь с дьяволом не может не отразиться на психике.
Мы тогда заключили соглашение: я буду вести дом, сделаю его самым
известным и гостеприимным домом на всем английском побережье. Нас будут
посещать самые известные люди и будут завидовать нашему счастью.
Я не убил ее. Я наблюдал за ней, а она смеялась. Мы сели в машину,
вернулись в город, а затем и в Англию. Она выполнила свое обещание: о
нашем открытом доме и о супружеском счастье говорили повсюду.
Она знала, что я очень привязан к Мандерли и пожертвую всем, лишь бы
сохранить свой дом. Она знала, что я никогда не подам в суд на развод,
чтобы дать людям повод к сплетням и возможности показывать на нас пальцем.
Ты презираешь меня, не так ли? Ты не можешь понять моих переживаний?
Я ничего не ответила и только прижала его руку к своему сердцу.
Интерес к дальнейшему повествованию был почти вытеснен из моего сознания
невероятными открытиями: он не любил Ребекку, никогда не любил!
- Я слишком много думал о Мандерли, и его я ставил на первое место. А
такую любовь не проповедуют в церкви. Христос ничего не говорил о любви к
камням, скалам, дому, земле, на которой родился, к своему маленькому
королевству.
- Мой дорогой, - сказала я, - Максим, любовь моя. - Я приложила его
руки к своему лицу, а потом к своим губам.
- Ты понимаешь меня, понимаешь?
- О да, да, конечно. - Но я глядела в сторону, и он не видел моего
лица. Какое значение имело все это! У меня на душе было светло и радостно:
он не любил Ребекку, никогда не любил Ребекку.
- Я не хочу вспоминать все эти годы и не хочу говорить об этом. Мы
постоянно разыгрывали фарс перед друзьями, родными и слугами, даже перед
верным, добрым, безукоризненным Фритсом. Все любили ее, восторгались ею, и
никто не знал, как она издевалась над людьми за их спиной, как
передразнивала всех и всякого. Бывало, у нас проходил большой прием, и она
величаво прохаживалась среди гостей, улыбаясь всей своей ангельской
улыбкой. А на следующий день она уезжала на целую неделю в Лондон, где
держала холостяцкую квартиру, забиралась туда, как зверь в свою берлогу.
Я строго соблюдал наши условия. У нее был прекрасный вкус, и это она
превратила Мандерли в такое прекрасное поместье, о котором вечно пишут,
которое постоянно фотографируют и посещают. Сады, цветники и даже азалии
Счастливой долины - все это создание Ребекки. До нее здесь были только
хорошие природные условия, но все было довольно заброшенным и одичавшим.
Тоже и в самом доме: большинство старинных вещей, которые с такой
гордостью показывает посетителям Фритс, приобретено Ребеккой. Мой отец не
имел никакого вкуса к таким вещам, и внутренняя отделка дома оставляла
желать лучшего.
И так мы жили день за днем, месяц за месяцем. Я на все был согласен
из-за Мандерли. Она была осторожна в первые годы, и о ней нигде ничего
дурного не говорили. Но, по-моему, она стала менее строго соблюдать наши
условия. Знаешь, как мужчина становится пьяницей: сначала он выпивает лишь
изредка, затем все чаще и чаще, пока это не становится у него
непреодолимой потребностью. Так было и с Ребеккой. Она начала приглашать
своих друзей в Мандерли, но сначала делала это так осторожно, что я не
сразу спохватился.
Затем она начала устраивать пикники в коттедже на берегу. Однажды я
вернулся из Шотландии, куда ездил на охоту с друзьями, и нашел здесь с
полдюжины ее приятелей, которых никогда не видел раньше.
Я сделал ей предупреждение. "А вам-то какое дело?" - пожала она
плечами.
Я ответил, что она может проводить время в Лондоне как и с кем ей
угодно, а в Мандерли - хозяин я.
Он улыбнулась и ничего не сказала. После этого она принялась за
Фрэнка, бедного, застенчивого и такого преданного Фрэнка. Однажды он
пришел ко мне и заявил, что уходит от меня, что желает поступить на другую
службу. Мы спорили с ним два часа здесь, в библиотеке, и в конце концов,
он сознался во всем: она ходила за ним по пятам, приходила к нему домой и
во что бы то ни стало хотела заманить его к себе в коттедж.
Бедный, скромный Фрэнк, который ничего не знал о нашей жизни и считал
нас, как и все, счастливой супружеской парой!
Я заговорил об этом с Ребеккой, и она разразилась таким потоком
нецензурной брани, что я не знал, куда деваться. После этого она уехала в
Лондон и оставалась там целый месяц. Когда она вернулась, я думал, что
теперь она будет вести себя лучше. Но в ближайшую субботу Жиль и Би
приехали к нам на уик-энд, и она уговорила Жиля прокатиться с ней на
паруснике по морю. Когда они вернулись, я догадался, что она пыталась
соблазнить Жиля. Я видел, что Би внимательно наблюдает во время обеда за
Жилем, который говорил громче обычного и слишком много. А Ребекка сидела
все время во главе стола с видом ангела с картины Ботичелли.
...Теперь все в моем представлении стало на свои места: понятны были
странные манеры Фрэнка, когда он говорил о Ребекке, и молчаливость
Беатрисы, обычно ей несвойственная.
Я сама создала себе ад. Если бы я заговорила с Максимом, он давно
рассказал бы мне обо всем, и мы могли бы счастливо прожить все это время,
не разделяемые черными тенями прошлого.
- Жиль и Би больше никогда не приезжали к нам на уик-энд, и мы
никогда не обсуждали их последнее посещение. Думаю, однако, что Би кое о
чем догадалась, так же, как и Фрэнк. Ребекка опять стала держать себя
очень хорошо, и поведение ее здесь, у меня на глазах, было безупречным. Но
если я куда-нибудь уезжал, я никогда не мог быть спокойным: она могла
снова взяться за Фрэнка или за любого из обслуживающих нас рабочих. И
тогда бы бомба разорвалась, и наша жизнь получила бы огласку. У нее был
кузен, некий Джек Фэвелл. Он воспитывался за границей, но теперь вернулся
в Англию. Он постоянно приезжал сюда.
- Я знаю его, - сказала я, - он был здесь в тот самый день, когда ты
уезжал в Лондон.
- Почему ты не сказала мне об этом? Я узнал все от Фрэнка, который
случайно видел его машину возле дома.
- Я не хотела говорить, чтобы не напоминать о Ребекке.
- Напоминать мне, - усмехнулся Максим. - Как будто мне еще нужно было
о ней напоминать. Она приглашала Джек в коттедж на берегу. Слугам она
говорила, что на всю ночь уходит в море, а сама проводила ночи вместе с
ним в коттедже.
Я опять предостерег ее, что не потерплю его присутствия в Мандерли, и
если застану его здесь, то просто пристрелю. Она пожала плечами, но
обошлось без брани. Я заметил, что она плохо выглядит: бледнее обычного,
нервна и явно утомлена. Но пока все шло без особых перемен.
Однажды она уехала в Лондон и в тот же день вернулась назад. Так она
обычно не поступала, и я ее не ждал. Я пообедал у Фрэнка в его домике и
вернулся домой около половины одиннадцатого. В холле я увидел ее шарф,
перчатки и подумал: какого дьявола она вернулась! Но дома ее не было,
очевидно, она ушла в свой коттедж. Я почувствовал, что больше не в
состоянии выносить эту жизнь, полную фальши и лжи. И решил так или иначе
положить этому конец. Я взял с собой ружье и решил хорошенько припугнуть
ее и ее кузена. Прислуга даже не видела, что я вернулся домой. Я тихо
пробрался в сад и направился к бухточке. Я увидел свет в окне и направился
прямо в коттедж. К моему удивлению, она была совсем одна. Она лежала на
диване, а рядом стояла пепельница, доверху наполненная окурками. Она
выглядела больной, измученной.
Я сразу начал говорить о Фэвелле... Я достаточно долго терпел эту
жизнь, полную унижений и позора. Но теперь - конец.
- Что вы делали в Лондоне, меня не касается. Можете быть там с
Фэвеллом или с кем-то другим - это ваше дело. Но не здесь, не в Мандерли.
- А что если мне больше нравится здесь? Что вы сделаете?
- Вы знаете мои условия, я честно соблюдал наш позорный договор, чего
нельзя сказать о вас. Я терпел достаточно долго, Ребекка. Но больше не
желаю.
Она бросила сигарету в пепельницу, встала с дивана и потянулась,
подняв руки над головой.
- Ты прав, Максим, пора начинать новую страницу в нашей жизни.
Она начала ходить по комнате - взад и вперед, засунув руки в карманы
брюк, очень бледная, очень худая; в своем костюме матроса она была похожа
на мальчика, но мальчика с лицом ботичеллиевской мадонны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31