Это все, о чем я прошу.
– А тебе не приходит в голову, – заметил ему, в свою очередь, Иешуа, – что это мне надо бы у тебя учиться? Те, что называют себя моими апостолами, вечно обеспокоены, словно старухи. Хотя, должен сказать, справедливости ради, что резоны для того у них есть. Они говорят, я недооцениваю злобу, которую вызываю в тех, кому мои наставления не по нраву.
– Что же они советуют? – спросил Миха.
– Ах, в том-то и дело, – ответил Иешуа. – Осознавая опасность, они недоумевают, как ей противостоять. Возможно, когда я поведаю тебе о Царствии Небесном, ты поведаешь мне все, что сумел узнать о человеке и человеческой природе, а также поделишься со мной теми чудесными умениями, которые постиг в восточных землях.
– Это будет счастьем для меня, – мягко ответил Миха.
Беспокойство отразилось на лице Иешуа.
– Быть может, нет.
Иешуа пояснил, что двенадцать его спутников примут Миху не особенно радостно.
– Как все люди, они вбили себе в голову, что больше никто не может войти в наш кружок.
Они верят, что должно быть только двенадцать апостолов, сказал Иешуа. По числу двенадцати израильских племен.
Для них большее число станет кощунством. Он не согласен, но он позволил им этот каприз.
– В своем роде они неплохие люди, – сказал Иешуа, – однако они не настолько разумны, образованны и, возможно, не настолько возвышенны по сравнению с тобой.
На рассвете в голову Иешуа пришла идея, и был составлен план. Он введет Миху в круг не в качестве еще одного апостола, а как писца, одного из тех, кто станет записывать их каждодневные деяния для потомков или же, если потребуется, для защиты перед трибуналом.
– Мы скажем, что ты будешь вести хронику моей жизни для будущих поколений, которым, скорее всего, захочется знать все детали, – объявил Иешуа, сделав рукой широкий жест, после чего повалился на спину от смеха, вызванного абсурдностью этого заявления. – Или же, по крайней мере, твои записи смогут засвидетельствовать мою невиновность, если мне все-таки придется оставить сей мир менее благородным образом, – закончил он, подняв свою чашу с вином. – Однако должен предупредить тебя, – произнес Иешуа уже более серьезным тоном. – Несмотря на то что им придется принять тебя в качестве моего писца, они постараются осложнить тебе жизнь. Боюсь, тебе снова придется стать отверженным.
– Я стану полагаться на тебя и на себя самого, – заверил Миха Иешуа. – Я прибыл сюда в надежде, что меня с радостью встретят в доме отца. Вместо этого я обрел его в доме Господа. Я не искал бы ничего лучше, только бы быть причисленным к твоим апостолам. Однако раз уж фортуна приказывает мне быть писцом, я тем не менее буду считать, что мне посчастливилось.
ГЛАВА 44
День десятый, полдень
Хиллингдон, Лондон
Он был слишком высоким и широким в плечах для сирийца. Седые волосы, торчавшие во все стороны, огромный нос, глубоко посаженные карие глаза и темная кожа – все вместе придавало ему вид огромного старого орла.
Сарками провел Гила с Сабби по заднему ходу между домами, соединявшему на своем протяжении небольшие ухоженные дворики. Белый штакетник заборов отмечал границы между владениями; аккуратно выстроившиеся, чистенькие контейнеры для мусора решительно поджидали загрузки.
Для Гила короткая прогулка от такси до дома Сарками была не слишком приятной. Ни Сабби, ни Сарками не обменялись ни словом. Казалось, они в них не нуждались.
Гил тоже хранил молчание, хотя ему было неловко. Он чувствовал себя чужаком, волей-неволей ставшим свидетелем проявлений бессловесно-интимного единения не обращавшей на него внимания пары, и дорого дал бы, чтобы оказаться где-нибудь в другом месте. В любом другом.
Сарками нес один магазинный пакет, Сабби несла второй. Гил шел следом за ними, поневоле заинтригованный выражением полного удовлетворения на лице Сабби. Это была иная Сабби, женщина совсем из другой жизни, такой ее Гил еще не знал, но хотел бы узнать. Чудно похорошевшая, она то и дело заглядывала в глаза Сарками. Они держались за руки и шли в ногу.
В груди Гила поднималась злость, его лицо пылало. На что он, собственно, так разозлился? Он не имел на нее никаких прав. И тем не менее не собирался спокойно смотреть, как она крутит любовь с этим малым.
Четыре ригельных замка запирали задний вход в крошечный домик Сарками; слишком серьезная защита для такого непритязательного жилища. Однако то, что Гил увидел за синевато-зеленой дверью, удивило его.
Простая планировка квартирки не слишком отличалась от планировки его собственного жилья. Консервативная, простая, практичная мебель занимала минимум пространства. Все остальное служило единственному: работе.
Там, где Гил установил бы компьютеры и мониторы, располагались два протяженных стола с писчебумажными принадлежностями и верстак с тисками, резаками, ножницами и прочими инструментами для гравировки. В углу на изгибе одной из столешниц имелось неприметное поначалу, но хорошо расчищенное местечко, застеленное тонкой белой тканью, на которой были аккуратно разложены несколько небольших обрывков пергамента, пара каких-то свитков и более дюжины медных полос, ничем не отличающихся от полос свитка третьей пещеры, которые Сабби показывала Гилу в музее. Книги, пыль, клочки бумаги, бруски металла и черновые эскизы наличествовали везде и в избытке, но не в пределах рабочего пятачка. Домом Сарками была мастерская, и Гил прекрасно его понимал.
Сарками, по-прежнему его игнорируя, обратился к Сабби.
– Это было ужасно? – спросил он.
Сабби кивнула.
– Он узнал тебя?
Она кивнула снова.
– Они оставили его медленно умирать, повернув лицом к телу Сары.
– Он что-нибудь говорил?
– Сказал, что ему очень жаль, – ответила она и судорожно вздохнула.
Сарками поднял бровь.
– Жаль чего? Он ведь не отдал им дневник.
– Не отдал. Просто он выразил сожаление, что все так обернулось.
Сарками опечаленно покачал головой.
– Жертвы часто винят себя в случившемся, ты же знаешь, – мягко произнесла Сабби, слегка пожав плечами. – Даже если у них не имелось ни малейший возможности повлиять на исход ситуации. Один очень мудрый человек когда-то пытался мне это втолковать, – добавила она, выразительно взглянув на благородные черты своего собеседника.
Она на мгновение прикрыла глаза, затем заговорила опять:
– Еще он сказал, что хотел бы быть дома, когда все это началось. Я пообещала ему довести до конца наше дело. Он улыбнулся и сказал, что лучше бы вообще подождать с этим какое-то время. После чего велел мне забрать все из сейфа в духовке и убираться к чертовой матери.
– Никаких проблем с дневником? – спросил Сарками.
– Никаких. Он был в тайнике вместе с паспортом, который ты сделал для Гила. Кто бы ни были его убийцы, они так и не поняли, что тайник находился в двух шагах от них. – Она подавила рыдание.
– Что-нибудь еще? – спросил Сарками.
Сабби кивнула.
– Рядом с дневником обнаружилось несколько тысяч фунтов в дорожных чеках. Сверху лежала записка: «Возьми их. Тебе они пригодятся». – Ее голос прервался. – Учитывая размер его жалованья, должно быть, понадобились годы лишений, чтобы… чтобы скопить эту сумму.
И она шагнула в раскрытые объятия Сарками.
Гил наблюдал за ней в изумлении. Он и не думал, что эта самодостаточная гордячка способна испытывать такие чувства. К бедняге Ладлоу или к кому-то еще.
Сабби высморкалась в носовой платок, подсунутый ей Сарками, и продолжила:
– Я должна была сразу сообразить, что это работа подручных Маккалума. Почерк БАСХ был виден во всем, даже в том, что они оставили Сару в живых до прихода Ладлоу. Уже всю… всю…
Ею вновь овладели рыдания, и Сарками опять обнял ее.
Она выпрямилась, отерла слезы. До того дня, пока Маккалум не появился в музее, ей не казалось, что он в игре. Маккалум прекратил связываться с де Вризом через e-mail. Иначе ей удалось бы проведать об их альянсе раньше.
– Есть и еще кое-что, – добавила она. – И это только усугубляет все. Ладлоу был нужен не только Маккалуму. Уходя от него, я заметила двоих мужчин, отиравшихся возле дома, определенно не из БАСХ. Один верзила, второй маленький, темный, на щеке вроде бы шрам, но не могу сказать это с уверенностью.
Сарками помрачнел.
Она добавила, что видела этих людей еще раз. В Уэймуте, перед отелем. Она не думает, что они ее видели, но опять же не уверена в этом.
Сарками спросил, не столкнулась ли она еще с кем-либо в Уэймуте, словно бы между прочим подчеркнув слово «столкнулась». Гил понял, что это лишь эвфемизм, чтобы скрыть от него суть вопроса. Сабби, казалось, этой хитрости не заметила.
– Я сняла одного в туалете ресторана и вырубила второго у монастыря. Ни тот ни другой не из БАСХ. Что очень меня беспокоит.
– Парень из монастыря? – перебил Гил. – Ты же сказала, что он просто работник!
– У нас были дела поважней, чтобы выяснять, кто есть кто, – равнодушно сказала она, затем вместе с Сарками покинула комнату. Гил услышал, как за ними захлопнулась дверь.
Они вернулись несколько минут спустя. Гил продолжал стоять как стоял.
– Дай мне бумажник, – сказала Сабби, требовательно вытянув руку.
Гил не пошевелился.
– Банкноты с текстами переводов нужны Сарками, – поторопила она.
– Да пошла ты!
Он вынес более чем достаточно, заявил Гил. Он устал от того, что с ним обращаются как с ребенком. Точней, как с потенциальным покойником.
– Ты получила от меня все, что хотела, так что теперь я вам не нужен. Вот и прекрасно. Отпустите меня и делайте что хотите. Но вы почему-то все тянете. Почему? Что вы задумали? Говорите!
Сарками и Сабби изумленно уставились на него, затем разом улыбнулись и покачали головами.
Гил стал закипать. Они опять взялись за свое. Значит, пришла пора им узнать, куда они могут засунуть свои снисходительные улыбочки, а заодно и свой свиток.
– Успокойся, – сказала Сабби. – Никто тут не собирается тебя трогать…
– Значит, теперь мне можно уйти? – спросил Гил.
– Нет, ибо мы еще не закончили, да и свиток тебя не отпустит. Тебе еще многое предстоит сделать. Когда придет время, ты сам все поймешь.
Они все же держат его за придурка.
– Вот как? – бросил язвительно Гил. – Неужто я так натаскан, накачан и прочее, что вы без меня просто не мыслите продолжения ваших маленьких игр?
Сарками в первый раз обратился к нему.
– Натаскан, накачан? – спросил он скептически. – Это вряд ли. Но давай все же прикинем, способен ли ты оберечь свиток от тех, кто собирается уничтожить его? Я лично думаю, да. И молю Господа, чтобы так оно и оказалось. Перед тобой стоит гораздо более ответственная задача, чем простое умение обнаружить преследователей и эффективно их обезвредить.
Гил ждал объяснений, но их не последовало.
– И какого же рода эта задача? – иронично поинтересовался он.
– Та, которая по плечу лишь тебе, – сказала Сабби.
Ее прикосновение к его руке было более чем возбуждающим. Теплая волна, которая омыла его, когда он впервые прикоснулся к находке, снова поднялась в нем. Сабби была рядом, протягивая ему свиток.
– Возьми его, – убеждала она. – Затем решай, как тебе поступить, я соглашусь со всем, что ты скажешь.
Гил оглядел ее. Он знал, что решит, прежде чем принял свиток.
Исчезла злость. Испарились сомнения. Целая жизнь, полная суеты и мелких предательств, исчезла бесследно, со всеми маловажными ее проявлениями: с пустыми тревогами, с глупой ревностью, которые только что переполняли его разум и сердце. Ладлоу, да упокоит Господь его душу, Сарками, Сабби и он сам, все они вместе стремились к одной-единственной цели: выполнить завет тех, кто ушел задолго до них, сберечь свиток и провозгласить то, что он таил в себе более двух тысяч лет.
Хотя кому все это нужно, Гил очень смутно себе представлял.
ГЛАВА 45
На другой день после распятия
Утро в доме Иосифа Аримафейского, Иудея
Это был кошмарный сон. Он ускользал, как только Миха пытался уловить его суть. Возможно, и к лучшему. Пробуждение привело его в ужас. Предательство Иуды, арест Иешуа, бегство двенадцати. Прошлой ночью все изменилось. За несколько мгновений все было потеряно.
Если бы он не был таким глупцом, если бы он не дал потачки своему желанию поддаться заверениям Иешуа, может, он и разглядел бы приближение непоправимой беды и, возможно, предпринял бы какие-нибудь шаги, сделал бы хоть что-нибудь, чтобы предотвратить ее.
Последние десять дней тянулись бесконечно. С того мгновения, как апостолы услышали о намерении Понтия Пилата арестовать Иешуа, споры между ними не утихали, но не давали никаких результатов. Симон предлагал сблизиться со жрецами храма и попытаться смягчить их злобу обещанием держать Иешуа подальше от Иерусалима, а также убедить его умерить свои нападки на них и на фарисеев. Варфоломей и Иаков доказывали, что угроза чересчур велика и что самое лучшее для них не ходить в Иерусалим на празднование Песаха.
Сам Иешуа заявлял, что лучше всего ничему не противиться.
– Римская стража станет искать меня всюду, куда бы я ни направился. Вам же не стоит сопровождать меня. У каждого из вас есть более важные обязанности, чем сидеть со мной в темнице или, того хуже, медленно умирать на кресте. Предпочтительней, если уж это произойдет, чтобы я умер так же, как и жил, исполняя волю моего Отца.
Теперь, оглядываясь назад, Миха жестоко винил себя за то, что поддержал намерение Иешуа отметить окончание Песаха в Иерусалиме. Все знали о той опасности, что поджидала их там, но Иешуа было не переубедить.
Поздно ночью, когда все спали, Иешуа с Михой держали совет. Это была ночь накануне путешествия, и Иешуа упорно оспаривал каждый резон собеседника. В конце, когда не осталось никаких доводов в поддержку его намерения, он просто заявил Михе:
– Я должен сделать что должен.
Миха знал, что, если уж Иешуа что-то решил, он будет таким же неколебимым, как храм, и потому переключил все внимание на то, чтобы убедить Иешуа войти в город незаметно. Но тот продолжал стоять на своем.
– Я приду в Иерусалим праздновать вместе со своими собратьями. Если они решат признать меня и последовать за мной, так тому и быть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40