Многие смотрели на свободное ассоциированное государство как на нечто временное. Возможно, это действительно то, что нам подходит больше всего, но не навсегда. Люди хотят ясно понимать, что это такое; им надо, чтоб все было написано черным по белому, с подписью и печатью внизу страницы. Стремление к созданию федерации – это как раз и означает оставить для себя возможность перемен. Подобное политическое решение умно и продуманно, но мы потеряем уверенность в себе, будем бояться, что перестанем быть самими собой. И потому я уверена, наступит день, когда нам все равно придется выбирать между интеграцией в состав США и независимостью.
В моем представлении Остров похож на вечную невесту на выданье. Если однажды Пуэрто-Рико станет одним из американских штатов, стране нужно будет принять английский язык, потому что это язык ее будущего супруга, в качестве государственного языка наряду с испанским, и не только потому, что это язык современности и прогресса, но и потому, что это язык мирового могущества на сегодняшний день. Если же Остров выберет независимость и решит остаться старой девой, тоже придется идти на жертвы и согласиться с бедностью и отсталостью, придется жить, не получая никаких благ от Соединенных Штатов и никакой протекции с их стороны. Мы будем независимыми, но не будем свободными, потому что какая уж тут свобода, если ты беден. К несчастью, вполне вероятно, что мы падем жертвой одного из наших политических касиков, которые не дремлют, следя из-за опущенных жалюзи, когда придет подходящий момент, чтобы узурпировать власть. У меня нет ни малейшего сомнения в том, что независимость отбросит нас на столетие назад и что это будет огромной жертвой с нашей стороны. Но как же тогда остаться самими собой?
Наконец наступил день моего отъезда в Соединенные Штаты. Я тщательно уложила новую одежду в дорожную сумку от «Серса». Баби проводила меня до Сан-Хуана в стареньком «понтиаке» бабушки Габриэлы, на котором мы доехали до аэропорта «Большой остров». У меня слезы навернулись на глаза, когда я попрощалась с ней и поднялась по трапу звезды «Пан Америкэн», самолета с четырехмоторным двигателем, который через пять часов приземлится в Идлевильде. Впрочем, я быстро перестала грустить. А когда добралась до колледжа, то вообще чувствовала себя уже другим человеком.
Четыре года, которые я провела в Вассар-кол-ледже, были самыми счастливыми в моей жизни. К счастью, в лицее Понсе английский язык учили с первого класса, так что у меня не было проблем с учебой. Мне очень понравился колледж: дорожки, посыпанные белым гравием и обсаженные плакучими ивами, и прекрасные аудитории греческого и латинского языков и английской литературы. Там-то я поняла, что Понсе, который казался мне чуть ли не мегаполисом, когда я жила на улице Зари, всего-навсего маленький городок.
Кинтин
В последующие две недели, после того как Кинтин обнаружил рукопись в потайном ящике письменного стола Ребеки, он больше не находил ничего нового. Он ни словом не обмолвился жене о находке, но не переставал думать о рукописи. Каждое утро, еще до рассвета, он на цыпочках отправлялся в кабинет с бронзовым ключиком в руке проверить, не появилось ли еще чего, но все было без изменений. Кремовая папка лежала на своем месте, но страниц было ровно столько же. Через две недели, когда он выдвинул потайной ящик, ему показалось, что папка стала тяжелее, и действительно там прибавилось еще три главы.
Кинтин подозревал, что Исабель знает о том, что он читает рукопись. Все было слишком просто: ключик всегда находился на одном и том же месте, на дне шкатулки. Странным казалось также и то, что Исабель ни разу не проснулась и не пожаловалась, когда он вставал среди ночи и в темноте бродил по дому, что он мешает ей спать. Все было так, как будто между ними существовал тайный уговор: если ни один из них не скажет ни слова, Исабель будет продолжать писать, а Кинтин – читать.
Когда Кинтин увидел, что три новые главы посвящены семье Монфорт, то вздохнул с облегчением. Значит, его в этих главах не будет; так что ему не придется переживать от того, каким он предстает в глазах Исабель. Его удивило упорство жены. Новый материал она написала безо всякой помощи с его стороны, потому что не задала ему ни одного вопроса. Стиль стал более легким; язык по ходу написания романа приобретал естественность, что удивило его. Исабель становилась настоящей писательницей, она расцветала у него на глазах. Особенно ей удались главы о Керенски, их можно было бы напечатать отдельно как небольшую повесть. Он с жадностью прочитал их, ловя себя на мысли, что получает эстетическое наслаждение.
Однако, кроме удовольствия, он испытывал еще и смутное сожаление. Он тоже хотел состояться как творческая личность. В конце концов, хороший историк должен обладать не меньшей самобытностью и не меньшим воображением, чем писатель-романист. Сказать откровенно, у него просто не было времени, чтобы реализовать эту сторону своего интеллекта. Ему приходилось кормить слишком много ртов и выполнять слишком много обязанностей. Когда еще была жива Ребека, он должен был кормить племя Мендисабалей целиком, включая брата и сестер; потом настал черед «Импортных деликатесов», а потом у него появились собственные дети. Как все, у кого есть чувство ответственности, он вынужден был затянуть пояс потуже и взять быка за рога. Он никогда не мог позволить себе роскошь сидеть на террасе, попивая лимонад, как это делает Исабель, или наблюдать за возней пеликанов в лагуне и ждать, когда тебе в голову придут замечательные мысли, которые захочется запечатлеть на бумаге. Он всегда жил как стреноженный. Создать произведение искусства было самой большой мечтой его жизни! Если бы только у него было на это время…
И все-таки его нельзя назвать неудачником. Он гордился тем, что уже успел сделать в жизни. Чтобы стать преуспевающим предпринимателем, надо быть смелым человеком и не бояться принимать решения, связанные с большим риском. Это тоже способ что-то создать. Организация компании требует порядка, настойчивости, дисциплины, но, кроме всего прочего, ты должен быть личностью. Нужно уметь расположить к себе служащих, и он это умел – служащие его обожали. Многие работали в «Импортных деликатесах» по двадцать лет, и он, помогая им зарабатывать в поте лица на хлеб насущный и растить детей, старался делать так, чтобы все это время они вели достойную жизнь.
Он был честным человеком: платил налоги с неукоснительной регулярностью и обладал гражданским сознанием; ему не было безразлично, соблюдаются ли права ближнего. Но, когда его не станет, никто не вспомнит о том, что он делал в жизни. Пыль забвения покроет его имя, и оно превратится в безликий номер в длинном списке граждан, которые достойно прожили свою жизнь. Его семья получит приличное наследство, а правительству отойдет все остальное. А вот Исабель, наоборот, если книгу когда-нибудь опубликуют, будут помнить как автора романа «Дом на берегу лагуны», может быть, как автора подлинного произведения искусства. Оставить свой след в искусстве, безусловно, означает продолжиться и в какой-то степени себя обессмертить.
Он говорил себе, что он эгоист и что нельзя завидовать жене и ее возможному успеху. Но он бы предпочел, чтобы она была так же безвестна, как он. Может быть, ему еще удастся отговорить ее печатать роман. Сохранить все в тайне – проявление скромности, достойное похвалы. Написав книгу, Исабель получит нечто такое, что придаст смысл ее жизни, и он первый, кто это признает. Книга жила втайне от всех, подобно бриллианту в земных недрах, но от этого она не стала менее реальной. Так ли уж важно вытаскивать ее на свет Божий? Публиковать ее? Если она останется неизданной, то станет совершенной, потому что тогда это будет идеальное произведение. Не говоря уже о том, что будет спасена репутация семьи и ему не придется уничтожать рукопись. Если Исабель еще любит его, она сможет пойти на такую жертву. Это станет высшим доказательством ее любви к нему.
Надо запастись терпением и перестать тревожиться. Инстинкт подсказывал ему, что неразумно сейчас давить на Исабель, чтобы она решилась заговорить о своей книге. История ее семьи трагична. Мать была подвержена пагубной страсти к картам. Отец покончил с собой, и Кармита погрузилась в тяжелую депрессию, которая привела ее к безумию. У него нет другого способа как ждать. Порой самое лучшее – ничего не делать, и все образуется само собой.
Кинтин снова принялся за рукопись. Он взял карандаш, отточил его и решил сосредоточиться на чтении. По крайней мере он может помочь Исабель довести роман до совершенства.
Он прочитал описание города Понсе, которое Исабель дала в начале шестнадцатой главы, и сделал маленькую пометку на полях: «Тебе не кажется, что ты слишком идеализируешь „Жемчужину Юга"? Ты говоришь о Понсе так, будто это Париж. Понсе – красивый городок, но не следует сравнивать его с Сан-Хуаном. Надо смотреть на вещи объективно. Понсе насчитывает сто пятьдесят тысяч жителей, а Сан-Хуан – это полуторамиллионный мегаполис. Конечно, архитектура Понсе весьма привлекательна, и дома действительно похожи на свадебный торт, но не хочешь же ты сказать, что он более значителен, чем Старый Сан-Хуан, который поистине является архитектурным шедевром!»
Второй недостаток, который он подметил, – стремление Исабель придать персонажам романа собственные черты. «Кроме того, что это люди с собственной жизнью, в них много от тебя. Избегай подобного; это ошибка всех посредственных писателей».
«Тебе нравятся независимые характеры, – приписал он в конце следующей страницы, – но это не значит, что ты должна отождесвлять себя с ними. Тебе надо следить за собой: каждый раз, когда ты кого-то описываешь, твоя строптивость поднимает голову. Возможно, поэтому ты получала такое удовольствие, когда писала о Ребеке в шестой и седьмой главе. Я узнал ее: в юности мама отличалась ужасным непослушанием; ей слишком потакали, и она привыкла, что все будет так, как хочет она. Но потом она изменилась. Папа помог ей повзрослеть, и в конце концов она стала безукоризненной женой и матерью».
Замечания Кинтина на третьей странице не уместились, и он продолжил писать на обороте. Он понимал, что это опасно, но его вело воодушевление.
«Самое подлинное в твоей книге – это страсть к классическому балету, – продолжал он. – Читатель тотчас же это ощущает, потому что тема увлекает тебя и ты пишешь с вдохновением. Твоя Исабель назубок знает названия всевозможных па, и тех, которые она освоила, и тех, которые могла бы освоить, и она, должно быть, прочла пару-тройку книг по теории танца. Ребека или тот персонаж, который ты выдаешь за мою мать, разделяла эту страсть. Когда Керенски говорит ученицам: „Если вы наполнитесь звуками музыки, однажды вас посетит вдохновение", – мне кажется, я слышу слова Ребеки.
Я прекрасно помню скандальную историю о Керенски и Эстефании Вольмер, в сороковые годы это был один из самых известных анекдотов в Понсе. Ты же знаешь людей, злословие на этом острове будто портулак – вьется по телефонному шнуру до самой крыши каждого дома.
С твоего позволения, я напишу здесь свою версию этого грустного происшествия. Она сильно отличается от твоей, потому что основана на реальных событиях. Впрочем, не все ли равно? Из-за неразберихи, которая царит в твоей рукописи, никто не отличит зерна от плевел: что есть правда, а что ложь. Для того, кто никогда не жил в Понсе, обе версии покажутся убедительными. Единственное, что имеет сейчас значение, – эстетическая сторона повествования, как именно рассказана история. И я собираюсь доказать тебе, что историк тоже может быть художником, как и писатель. Так что я делаю свою ставку в этой игре, и да восторжествует истина!»
Бледно-розовый свет поднимался над лагуной и проникал в окна комнаты, когда Кинтин начал с почти маниакальной сосредоточенностью записывать свою версию:
«Керенски был нью-йоркским евреем и симпатизировал левым. Поэтому, когда он женился на Норме Кастильо и они переехали жить в Понсе, ему дали кличку Красный Керенски. Никто бы не отдал свою дочку в Школу балета, если бы директором там был Керенски. Но в Понсе каждый знал, кто такие Кастильо; состоятельные люди в Понсе все знакомы друг с другом. Норма пользовалась большой популярностью как преподавательница правил хорошего тона и светского поведения; осанка и изящество движений – важная часть этой науки. Школа с самого начала имела успех, и денег было достаточно, но Керенски был недоволен, что Норма принимала только девочек из обеспеченных семей. Он хотел работать с разными людьми, чтобы потом показать своим друзьям-социалистам, что его школа основана на демократических принципах и туда принимают детей из бедных семей. Задевало его также, что школа известна только благодаря Норме и что его самого люди почти не берут в расчет. Вот почему он решил получить свое и нацелился на Эстефанию Вольмер.
Я знал Эстефанию задолго до вашего с ней знакомства, поскольку молодые люди из хороших семей Понсе часто ездили на танцы в Сан-Хуан. Мы вместе ходили в кабаре и месяцами предавались невинному флирту. Твой отец, будучи пуританином, не разрешал тебе туда ходить, вот почему мы с тобой познакомились, только когда учились в университете. И поэтому ты никогда не видела меня с Эстефанией и до сих пор не подозревала, что мы с ней знали друг друга; но именно от нее я услышал, что тогда действительно произошло в Школе балета Керенски.
Я согласен с тобой: Эстефания была сумасшедшая, но симпатичная сумасшедшая. Мне она нравилась, и я могу подтвердить твои слова: она никогда не носила нижнего белья. Был такой памятный случай в „Казино" Аламареса. Эстефания должна была надеть корону на королеву бала, и она выбрала себе в партнеры меня. На ней был наряд с множеством блесток, чрезвычайно безвкусный, из тех, что так нравятся публике Понсе. Юбка у нее была колоколом, на металлическом каркасе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55