Требуется принять решение по следующим предложениям:
1.Коллекцию можно сохранить.
2.Коллекцию можно частично уничтожить.
3.Коллекцию нужно полностью уничтожить.
ЗИГЕРС
... 21 января 1944 года, когда происходила большая
селекция, во время которой почти все оставшиеся в живых
евреи были отобраны для отравления их газом, я посетил моих
больных, находящихся в блоке вместе с остальными жертвами. Я
нашел там мальчика из города Бендзина и спросил его: "Ну как
твои дела, Георгий?" Он ответил мне:"Я не боюсь, здесь все
так страшно, что там, в небе, мне, наверное, будет лучше".
Из показаний Оттона Волькена, врача из Освенцима.
Нюрнбергский процесс.
ФРИДРИХ КРАУЗЕ
...На ужин Роланд разогрел консервированную ветчину и
пожарил картофель.
Скудная пища военного времени, равно как и другие лишения,
переносились Краузе с равнодушной невозмутимостью; он был
неприхотлив по самой своей природе, и если имел какую-то
слабость - то разве склонность к долгому сну, но даже не в
силу каких-либо физиологических особенностей организма; в
своих снах он подчас попадал в удивительные миры, чья
невероятная реалистичность ничем не отличимая от яви,
вначале повергала его в изумление и трепет, но вскоре его
путешествия в мир видений стали привычно-повседневными, он
уже выработал четкие ориентиры и шел порою знакомыми
дорогами в неведомых, зачастую мрачных и грозных
пространствах, ощущая рядом присутствие т е х, кто хранил и
оберегал его, слыша их неясные голоса и даже различая их
ломкие лунные тени, что вскоре обретут для него плоть, когда
преодолеются им оковы привязанности к трехмерности земного
бытия, и тогда далекие странные города с усеченными
пирамидами нагроможденных друг на друга башен, видимые им
издалека, отделенные покуда непреодолимым рубежом, откроют
ему великие тайны своих обитателей.
- Пожалуй, я начну топить дом, штандартенфюрер?
Краузе кивнул, неотрывно глядя на пламя горевшей на столе
свечи.
С розетки серебряного подсвечника потянулся, волнисто
отвердевая, матовый восковой сталактит.
- Уголь в подвале, Роланд. Корзина там же.
Шофер загромыхал подкованными сапогами на каменной лестнице,
винтом уходящей в подземелье дома.
Краузе хищно прищурился, вслушиваясь в едва доносившийся до
него перестук ссыпаемых лопатой в корзину угольных брикетов,
затем Роланд закашлялся - видимо, от попавшей в горло
подвальной пыли и, наконец, раздалась тяжелая поступь -
шофер возвращался с нагруженной корзиной наверх.
Краузе упруго поднялся со стула, шагнув к выходу из подвала.
Роланд уже был на середине лестнице, представляя собою
прекрасную мишень, но неискушенного в стрельбе Краузе
смутила широкая, плетеная из ивняка корзина, которую тот
держал на уровне груди и, чтобы попасть точно в голову, он
выждал, когда шофер сделает еще пару шагов; потом, резко
сунув за пазуху руку, нащупал рукоять пистолета, дернул ее,
вынимая оружие и вдруг с ужасом ощутил опалившее грудь
пламя, жгучее проникновение пули в плоть, а уж после,
старательно пытаясь не завалить неповинующееся, будто чужое
тело в сумрачный зев подземелья, ускользающим сознанием
уловил - как вспомнил, неясный звук выстрела...
Дилетант Краузе, не поставив пистолет на предохранитель, в
спешке нажал на курок и теперь лежал, неестественно вывернув
руку, в узеньком коридорчике рядом с кухней, и шелковая,
кремового цвета подкладка его форменного кителя постепенно
набрякала кровью...
ИЗ ЖИЗНИ МИХАИЛА АВЕРИНА
Первые дни своего пребывания в Германии Миша провел в Кельне,
поселившись в маленькой семейной гостинице "Элштадт", что
располагалась на старинной, чудом уцелевшей после бомбежек
прошлой войны улочке, неподалеку от набережной грязноватого
быстрого Рейна.
Он как бы попал в иной мир, где вся прошлая жизнь
представлялась кошмарным сном; мир восторженного созерцания
готического чуда Кельнского собора с древним мрамором
могильных плит, водруженных над прахом тевтонских рыцарей,
бело-красными ризами священников, тысячами свечей, тепло и
ровно горевших под монументальными сводами каменного
исполина; мир чистых, сверкающих зеркальными витринами улиц,
уютных кабачков, пиццерий и ломящихся изобилием товаров
магазинов.
В Кельне он оказался случайно, взяв билет на самый
ближайший рейс, улетавший в Германию, ибо находился в
лихорадке горячечного страха от всего им содеянного, под
властью единственной мысли: бежать куда угодно и как можно
скорее.
Теперь же, неспешно побродив в безмятежности города, Михаил
возвращался в отель, где, лежа на чистеньких голубых
простынях, листал книги из гостиничной библиотеки на
недоступном ему немецком языке, пил легкое сухое вино,
наслаждался фруктами, отдавая предпочтение крупному черному
винограду, чьи терпкие плоды давил языком о небо, долго
смакуя упругую мякоть ягоды; и, наконец, засыпал,
умиротворенно прислушиваясь к шуму толпы, всю ночь сновавшей
по усеянной пивнушками улице.
Он просто отдыхал, даже не пытаясь строить каких-либо
планов на будущее, но, по прошествии недели, бытие туриста-
ротозея начало приедаться, уступая место размышлениям над
дальнейшей своей судьбой.
Красивая и благоденствующая Германия оставалась чужой и
непонятной. Никого тут Миша не знал, его ломаный английский
язык был явно недостаточен для общения, к тому же, далеко не
все немцы английским владели, а потому желалось Мише улететь
отсюда в Америку, поближе к приятелю Боре Клейну, кто в
последнем телефонном разговоре клятвенно заверял Михаила в
дееспособности присланного им американского паспорта, однако
соглашался, что, задай чиновник иммиграционных служб пару
вопросов указанному в документе лицу - а именно - некоему
Эрику Вуду, то получить от него ответы можно будет лишь на
уровне междометий.
Нет, рисковать столь крупно Миша не жаждал. Избежав
российской тюрьмы, удачно вывезя деньги и ценности, угодить
в американскую каталажку, да еще с перспективой депортации?
Чтобы в аэропорту конечного назначения, продвигаясь к выходу
в каре пограничников и милиции, узреть лицо встречающего его
Дробызгалова? Спасибо...
Да, влекла Мишу американская сказка, мнился ему
волшебный Брайтон-Бич - центр русскоязычной еврейской
колонии, где, под эмигрантские мелодии и напевы, все как
один счастливы и дружны, пьют в блеске витрин и бриллиантов
сытые его собратья-перебежчики шампанское с русской водкой,
и уж они-то всегда готовы протянуть руку помощи, не говоря
об элементарной моральной поддержке...
Миша не представлял себе маленькую полутрущобную улочку с
мостом "подземки", тесные ресторанчики, поток прохожих, где
очень редко различишь русское лицо, - очерченный океанским
прибоем краешек задворок Америки. Жалкое гетто.
Здесь, в Кельне, Миша находился в центре культуры,
благополучия, хорошего вкуса, традиций и даже большего
изобилия.
Но Миша того не ведал. Однако интуитивно решился он на
грамотный и простенький, в общем-то, шаг: сдаться властям,
как политический беженец. И сдался, угодив из уюта гостиницы
на казенную койку спецобщежития, где очутился в компании
югославов, поляков, цыган и румын - публики темной
интеллектуально, к антисанитарии привычной с детства и
тюрьму считавшей вполне подходящим местом для передышки
между своими криминальными мероприятиями.
В отличие от основного контингента, Миша не бузил,
алкоголя и наркотиков не употреблял, воровством в магазинах
не промышлял, а жил в соответствии с предписанным режимом,
вежливо раскланивался с комендантом, консультируясь у него
частенько по поводу тонкостей немецкого языка, усердно им
изучаемого, ходил с вымытой головой и в чистой рубашке, что,
конечно же, производило благоприятное впечатление на
администрацию, нечасто встречавшую в этих стенах столь
нравственного и интеллигентного персонажа.
Легенда Миши как политического беженца также отличалась
изящной незамысловатостью: дескать, виною была страстная
любовь, чей результат выразился в лишении им девственности
дочери начальника районного КГБ, кто, в свою очередь, узнав
о данном торжестве плоти, от брака дочери с сыном
осужденного партийного работника категорически отказался, и
, из соображений слепой отцовской мести, подвергнул Мишу
уголовному преследованию за надуманные валютные операции,
используя при этом свой авторитет в карательных структурах
власти.
Еще пышно цвел пустоцвет "перестройки", еще стояла
Берлинская стена, возле которой лишь начинали бушевать
страсти, и шустрый как веник Горбачев сновал по Европе,
встречаясь-раскланиваясь-болтая, запечатляя иудины поцелуи
на старческих щеках ракового больного Хонеккера; еще
проникновение русских на Запад исчислялось разрозненными
единичными экземплярами, а потому Миша Аверин, оказавшийся в
привилегированном в то время меньшинстве, без особенных
хлопот получил постоянную прописку на немецкой земле и -
влился, а точнее, - вклинился в свободное, как ему тогда
казалось,западное общество.
Активный и свободолюбивый коммерсант по натуре, он же - следуя
прошлой совдеповской терминологии - "махровый спекулянт",
Михаил быстро уяснил, что приложение своим силам среди
закормленных бюргеров навряд ли найдет.
Перепродажа дефицитного товара в тоталитарном Союзе не требовала
особенных физических и умственных усилий; необходимым
условием для этого являлась лишь отвага и пренебрежение
коммунистической моралью; здесь же подобное поощрялось,
однако было сопряжено с вкладом в дело немалого капитала,
налогами, бухгалтерской волокитой, изучением рынка и -
весьма скромными в своем итоге дивидентами, если и не
откровенным прогаром бизнеса, поскольку выдержать
конкуренцию в условиях всеобщего изобилия - задача нелегкая.
Тем не менее, Михаил не унывал. В конце концов, жизнь его
ныне протекала в развитой цивилизованной стране, давшей ему
статус, бесплатную квартиру и медобслуживание, различного
рода пособия, курсы по изучению языка, и, хотя по завершении
безмятежного периода адаптации ожидался прессинг со стороны
властей в отношении трудоустройства, он был к тому готов,
решив: коли сильно нажмут, что же - пойдем на крайние меры:
будем работать...
В очередной раз получив пособие на жизнь, а также сумму
на приобретение мебели и телевизора, Михаил отправился в
торговый центр, где, с полчаса пошлявшись для вида, сделал
затем официальное заяление ответственному лицу: дескать,
буквально пять минут назад неизвестным карманником у него
был похищен бумажник с деньгами и с паспортом, и, если
администрация не в силах выявить преступный элемент, то
пусть хотя бы даст Мише официальную справку о данном
инциденте.
Для составления справки пригласили представителей полиции,
отнесшихся к беженцу сочувственно, и уже на следующий день
конторе по социальной помощи пришлось повторно раскошелиться
на утраченную ее подопечным сумму, ибо - как оставить
нуждающегося человека без материальной поддержки?- а что же
касается полиции, то и ей пришлось выписать Михаилу Аверину
солидный синий паспорт постоянно проживающего в Германии
лица, что, безусловно, был куда более действеннее для
передвижений по миру, нежели серпасто-молоткастый ущербный
документик...
Гуманистические основы богатейшего государства мира Михаил
эксплуатировал безжалостно.
Он даже не подозревал, что поступками его руководил тот
подспудный негативный опыт, что был невольно накоплен всей
предыдущей жизнью в стране, где ложь и насилие,
задрапированные красными коммунистическими логунгами,
въедались в каждую клеточку сознания ее обитателей, чей
принцип " хочешь жить - умей вертеться", хотя и не
провозглашался всенародно, однако был превосходно известен
каждому.
То же, хотя и в меньшей мере, относилось к сокурсникам
Михаила по изучению сложного немецкого языка: полякам,
румынам и прочим национальным меньшинствам из
разваливающегося социалистического лагеря, чью компанию,
впрочем, Аверин воспринимал с некоторой долей брезгливости
за ее бескультурие, жуликоватость и мелко-криминальные
наклонности.
А посему угнетало Мишу одиночество и бездеятельность,
хотелось ему какого-то большого и долговременного дела,
хотя, с другой стороны, каких свершений можно ожидать от
примитивного спекулянта, пускай и обладающего даром
выдающегося авантюриста?
Но судьба, или же тот, кто ведает тайные желания и
устремления человеков, порою волшебно их воплощает в
действительность. И миг, когда рухнула стена, разделявшая
два Берлина, стал в жизни Аверина эпохальным, пусть поначалу
отнесся он к данному событию равнодушно и даже с опаской:
мол, хлынут теперь сюда, в процветающий Кельн, толпы
изголодавшихся социалистических немцев, а на хрена,
извините, они н а м?..
Миша мыслил, подобно втиснувшемуся в переполненный
троллейбус пассажиру, сначала требовавшему от публики
уплотниться, а после огрызающемуся на заднего, еще висящего
на поручне: мол, куда прешь, паскуда, не видишь, блядь,- все
занято!
Опасения оказались напрасными: немцы, в большинстве своем
организованные, ответственные и дисциплинированные, сумбура
в новой объединенной Германии не допустили, начав
равномерное, отлично продуманное развитие, и озападненный
славянин Аверин, по национальности способный быть отнесенным
к иудеям, ибо мама его являлась еврейкой, начал постигать ту
истину, что, пусть немец и восточный, социализмом
деформированный, порою умеющий лишь камень дробить, но немец
этот, в желтой форменной фуфайке молотком отбойным
орудующий, неизменно будет хозяином на этой земле, а вот
Миша - никогда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37