и, казалось, беспечной сказке того
существования не будет конца, но конец с естественной
неотвратимостью все же настал.
Все началось с задания вербовки одного независимого
французского журналиста.
Журналист пошел на вербовку легко, хотя за услуги свои
потребовал гонорары изрядные. Начальство в ту пору не
мелочилось, платило исправно и щедро, и,ставший агентом
Трепетова француз работал активно и, можно сказать,
плодотворно, имея связи многосторонние и влиятельные во
многих странах проклятого капиталистического мира.
Отношения их становились все более доверительными, и вот как-то,
уже без экивоков, по-приятельски, француз сказал:
- Слушай, Алекс, сколько ты получаешь? По-моему, какую-
то ерунду. Давай-ка так. Увеличивай мои вознаграждения, и
будем мы их делить. Пятьдесят на пятьдесят. Тем более,
предвидится тут очень даже забавная информация для твоих
шефов... А мне с тобой делиться - большой резон. Я теперь в
серьезной игре, а докладываешь и об игре, и об игроках ты...
В общем, не мальчики, верно?- все ясно, надеюсь.
Умен был француз, обаятелен, и кто только не входил в круг
его общения: люди из ЦРУ, из крупного бизнеса, из Голливуда,
из мафии...
Колебался Трепетов, мучился, но, когда подоспела очередная
выплата, француз за общую сумму расписался, а после,
отсчитав половину, оставил ее на столе. Без комментариев.
Лишь руку пожал, сука, и улыбнулся - одобрительно и
сердечно.
После же были конспиративные совместные хождения в японский
публичный дом, дававший официальную рекламу "массаж
простаты"; обеды в хороших ресторанах, и вот однажды,
пребывая в состоянии сильнейшого похмельного страдания,
услышал шпион Трепетов сквозь звон в ушах следующее
предложение французского друга: дескать, имеется у того в
приятелях некий бельгийский журналист, политический
обозреватель авторитетной газеты, и интересуется он в
настоящий момемнт тематикой, связанной с разведслужбами, в
том числе - и с КГБ, и готов хорошо заплатить за информацию
даже пустякового свойства...
Охлажденное американское пиво "Миллер" ледяным комом встало в тот
момент в горле офицера разведки Союза Советских
Социалистических республик, - Трепетова Алексея
Константиновича.
И мигом припомнились нежные японки, ресторанные счета, а
также - проработанная еще в Москве версия о возможной
двойной игре француза, и о его вероятном внедрении в
коммунистическую агентуру, инспирированным или разведкой
"лягушатников", или же вездесущим ЦРУ.
Все эти пакостные мыслишки, пронесшиеся в голове
Трепетова, француз с покровительственной ухмылкой тотчас ему
и изложил, как бред шпиономании, не имеющий никакого
отношения к реальному положению вещей. Дескать, предложение
бельгийца носит характер принципиально коммерческий, и
провокация исключена. К тому же, если после этого какие-либо
спецслужбы и выйдут на француза, то Трепетов о том узнает
незамедлительно и преподнесет данный факт своим шефам, как
замечательный подарок: мол, нашего агента пытаются
перевербовать, начинается живая работа, а тут уж можно
замутить интересную поганку, и принесет таковая ему,
Трепетову, почести, повышение в должности и звании. Да и
требуются-то журналисту пустяки, просто-таки бытовые
подробности, типа того, пронумерованы ли в КГБ двери
кабинетов или же нет...
- Пронумерованы, - отвечал Трепетов хмуро. - Все.
Исключение - сортиры.
- Вот, чудненько, - кивал француз. - Далее. Какого
цвета стены, сколько оперативных сотрудников находится в
одном помещении, существуют ли между ними внеслужебные
отношения, размер зарплаты председателя и охранника в
следственном изоляторе "Лефортово"...
Тут Трепетов покрылся обильным потом.
- Существуют ли какие-либо трения с прокуратурой... -
продолжал француз. - Да чушь, в общем, гуманитарная! Уж что-
что, а эти детали компетентные ребята знают доподлинно. А
бельгиец - вот идиот!- платит за этот воздух двадцать тысяч
долларов США, понимаешь?.. Богатый он, может, оттого и
любопытный...
- А почему с таким предложением он вышел именно на
тебя? - проглотив пиво, задал Трепетов топорный вопрос.
- Ну, мы же с тобой общаемся, - пожал плечами француз.
- В том числе, и на приемах в посольствах. И никакого
секрета из своих дружеских отношений двух журналистов, по-
моему, не делаем. Коллега же мой справедливо полагает, что
все русские представители на Западе - шпионы. Или прямые,
или косвенные. Разве не так? А потому и попросил меня...
И сверкнуло тогда в затуманенном похмельем мозгу
Трепетова, сверкнуло ясной и пронзительной молнией: сегодня
же сообщить начальству о гаденьком предложении верткого
агентишки!.. Без промедлений!
Молния, однако, угасла во мраке сомнений: каким образом
расценят подобный эпизод в высоких кабинетах? Ведь разговор
подобного рода вероятен с личностью морально разложенной, не
сумевшей выдержать определенной дистанции, в чем-то
проколовшейся, подставившей себя...
На крайний случай имелся защитник - тесть-генерал КГБ, но
ныне тесть пребывал на пенсии, а пенсионер доблестных
органов - не просто политический труп, но даже возможный
враг, ибо его праздный статус служит порою большой головной
болью для секретных ведомств. Болтливы становятся
пенсионеры, не связанные прежними жесткими обязательствами;
позволяют себе и порассуждать, и предаться вредным
воспоминаниям о боевом прошлом...
И тут же полыхнула вторая молния: двадцать тысяч
зеленых! Состояние!
- И... что ему надо конкретно? - как можно небрежнее
вопросил Трепетов.
- Я же сказал...
- Повтори.
И француз повторил.
- Готовь деньги, - крякнув, вынес Трепетов резюме.
- А мне?.. - поинтересовался француз неопределенно.
- Три процента, - улыбнулся Трепетов с натугой. - Как
посреднику.
- Имей совесть, Алекс.
- Шучу. Двадцать.
- У нас ведь пятьдесят на пятьдесят...
- У меня большие материальные затруднения.
- Ну, хотя бы двадцать пять...
- Черт с тобой!
От общей информации неведомый бельгиец перешел к
подробностям, освещение которых представляло вопиющий
криминал, но Трепетов заставлял себя лишь болезненно
догадываться о подлинных заказчиках передаваемых им
сведений, которые касались уже не только цвета или орнамента
линолеума в секретных ведомствах СССР...
Как безнадежный больной, он заставлял себя
самообманываться, надеяться на некое чудо, хотя сознание
опытного, в общем, разведчика, подсказывало, что трясина над
его головой сомкнулась глухо, и обратного хода нет.
В свою очередь, француз выдавал информацию встречную,
ценности чрезвычайной, и при очередном своем визите в
Москву, Трепетов, каждый раз отправлявшийся на родину с
чувством камикадзе, получил орден, внеочередную звезду на
погоны и - новую огромную квартиру с двумя туалетными
комнатами и холлом, где можно было устроить небольшой
спортзал.
В какой-то момент чувство неотвязного страха и
депрессивной подавленности преодолела логика и смелость
профессионала.
Трепетов сам вызвал француза на жесткий разговор, где не было
место актерству и лицемерию, после чего они превратились в
парнеров, играющих на пасах в одни ворота. Сумму гонораров,
не обремененных никакими процентными отчислениями, Трепетов
назначал уже сам, деньги КГБ, отпущенные на француза без
церемоний забирал себе, с полного, впрочем, одобрения псевдо-
агента; а на встрече с ответственным сотрудником ЦРУ,
курировавшим его, теперь уже "крота", потребовал в качестве
гарантии будущее американское гражданство, в предоставлении
которого его твердо заверили.
Остатки же всякого страха улетучились с развалом той страны,
которой он когда-то искренне служил; где было пионерское
безмятежное детство, комсомольская юность, воинская присяга,
партийные и чекистские клятвы, ну и прочие "взвейтесь-
развейтесь".
После же свершенной криминальной революции, к тем, кто сидел
в зданиях на Лубянке, понесли коррумпированные преступные
кланы мешки денег, и он, предавший систему, а, значит, и и
идею ее, еще давно, уже с холодной брезгливостью наблюдал за
теми, кто совершал по сути то же отступничество, не
сопряженное, однако, практически ни с каким риском.
Держава превращалась в некое географическое понятие, где всем
командовали откровенные бандиты и их облеченные властью
наместники. Преступность уверенно занимала позиции не только
в административной вертикали, но даже в промышленности и
средствах информации.
Иерархия лагерного устройства с ее якобы исполняющими
официальный закон "ментами", всесильными "ворами в законе",
приближенными к ним "блатными" и "мужиками"-трудягами, -
стала конкретной моделью целого общества, воспринявшего
подобную метаморфозу, как данность, причем, естественную.
И вот тогда-то оборвались последние нити, связывающие
его с этой землей, и теперь он был безраздельно свободен в
своих обязательствах, в том числе, и в моральных, перед
заповедником бандитов, гордо именующим себя Россией, а на
самом же деле никакой Россией не являвшимся.
Конгломерат, представлявший собою очередное торжество
демонизма, ухищренно самоистязался и деградировал, с
легкостью отринув ненужную теперь культуру и традиции,
подмененные заокеанскими эрзацами, и всецело, как полагал
Трепетов, управлялся точными руководящими указаниями,
поступавшими из известного всему миру пригорода Вашингтона.
С другой стороны, если и справились американцы с
исторической задачей уничтожения коммунизма, то вряд ли были
продуманы ими все последствия такого уничтожения, - пусть и
гениального, практически бескровного. В мире создалась
опасная зона, наполненная агрессивными, лишенными морали
сущностями; социалистический благостный закон всеобщего
братства, замененный законом голой наживы и обретения какой-
либо власти любыми путями, грозил полыхнуть пожаром войны,
не поддающимся локализации, и уже неугасимо горевшим по
окраинам бывшей империи.
Долларизация соцэкономики тоже являлась палкой о двух концах;
миллионы стодолларовых купюр, прилетавшие из-за океана,
ручейками разбегались по просторам бывших советских
республик, однако все ручьи текут обратно в море, и в
нынешней американской инфляции сразу же появился
дополнительный, серьезно ее стимулирующий фактор...
Трепетов полагал, что следующим закономерным шагом должен
явиться завуалированный, но жесточайший геноцид огромного
населения, ибо безопасность Запада гарантировалась только
относительным безлюдьем на непредсказуемых российских
просторах...
Существовал, правда, и вариант христианско-
мусульманской бойни, весьма предпочтительный в своей логике,
однако, и крайне опасный: легко могла быть утрачена буферная
зона, отделяющая Восток от благополучной Европы, а, кроме
того, призраки ядерных грибов и чернобыльских выхлопов
проступали на горизонте будущего апокалиптической, но и
реальной жутью.
В положении же его, Трепетова, несмотря на грандиозность
исторических преобразований, мало что изменилось. Отношение
к изменникам в аппаратах спецслужб формальных метаморфоз не
претерпело; святой завет монастыря: смерть чужеземным
шпионам, работающим под личиной и в погонах соратников, -
остался прежним, как и понятия о чести мундира.
Таким образом, положение свое он расценивал, как весьма
двусмысленное. Суммы цэрэушных гонораров заметно уменьшались
по вполне объективным причинам резкого увеличения количества
информаторов и свободного доступа к закрытым прежде
источникам. Американская резидентура действовала уже
практически открыто, и контрразведчики, стиснув зубы, порою
только со вздохом изумлялись ее наглости, но - и не более,
ибо опасались политических осложнений, тесно связанных со
служебными нагоняями.
Нет, стоимость его, как агента в спецслужбах
противника, была по-прежнему немалой, но все-таки он решил
выйти из затянувшейся смертельно-опасной игры, сорвав
напоследок изрядный куш.
Ричард Валленберг стоил дорого. Вернее, не столько Ричард,
сколько информация о нем. И хотя от суммы назначенного
вознаграждения в ЦРУ долго, вероятно, не могли прийти в
себя, требуемые деньги в банк нейтральной страны перевели, а
он же предоставил заинтересованной стороне не только имя их
"крота", но и неопровержимые доказательства преступной
деятельности такового...
Никаких угрызений совести при этом Алексей Трепетов не
испытывал, полагая, что предательская продажа источника в
целях личного обогащения мало чем отличается по нравственной
абсолютной величине от согласованного в инстанциях
пожертвования агентурой, преследующего оперативные цели.
Однако теперь у него оставалось не так уж и много времени,
ибо, хотя американцы и попытаются, вероятно, обставить арест
своего сотрудника таким образом, чтобы и тени подозрения не
пало на него, бесценного осведомителя Трепетова, он-то
прекрасно сознавал, что находится на грани провала.
В любом случае специалисты из контрразведки начнуть
отработку версии утечки сведений, а если произойдет хотя бы
микроскопический сбой за океаном, круг тут же сузится, и в
нем, круге, останется лишь один полковник внешней разведки
Трепетов, куда лучше, чем все вместе взятые цэрэушные
аналитики знающий, а, вернее, кожей чувствующий
обстоятельства, складывающиеся вокруг его личной персоны и
ничего радостного ему не сулящие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37