Ты очень глуп, что не воспользовался случаем и не убил меня, когда мог. Ты будешь строго наказан за свою неловкость.
И говоря это, Перолио, не переменяя положения, дотронулся до звонка, который зазвучал громко и в комнату вбежал Видаль с некоторыми воинами.
– Хорошо вы стережете меня! – вскричал капитан грозно. – Этот крестьянин пробрался ко мне во время моего сна, и если бы не струсил, ваш начальник был бы убит.
Воины с ужасом и недоумением смотрели на Франка.
– Завтра, – продолжал Перолио, – я разберусь, кто виноват в этом и накажу виновных так, что они долго не забудут. Теперь возьмите этого бездельника, дайте ему сотню палочных ударов и повесьте на первом дереве.
– Разбойник! – вскричал Франк, раскаиваясь в своем великодушии. – Ты прав: я был глуп, что не убил тебя, как собаку, но меня удержала не трусость, я не хотел быть таким же подлецом, как ты. Ты предпочитаешь убить меня, когда должен был драться со мной. Ты уже не в первый раз в моих руках, и я мог бы раскроить тебе голову молотком, когда ты в первый раз вздумал оскорбить невинную молодую девушку. Если бы меня не удержали, твои злодейства не довели бы до отчаяния целое семейство.
Перолио вгляделся в молодого человека.
– Узнаешь ли ты его, Видаль? Это работник оружейника, который смел угрожать мне и убил одного офицера бурграфа. Он убежал от виселицы и Шафлер взял его к себе. Теперь я понимаю, зачем он хотел убить меня. Надобно отложить казнь и судить его публично, как шпиона и убийцу. Пусть Шафлер порадуется. Видаль, заприте пленника и стерегите его до прихода Фрокара. Берегитесь, если он убежит.
Франк посмотрел с презрением на бандита и не сопротивлялся солдатам, которые притащили его в конюшню, связали руки и ноги, и потом привязали к яслям так, что он не мог сделать ни малейшего движения. Два солдата остались в конюшне, с приказанием не спускать с него глаз.
Франк понимал всю безнадежность своего положения, и так как одно мщение привело его в лагерь неприятеля, он должен был отбросить совесть и убить злодея. Теперь все было потеряно, и его смерть не могла принести пользы Марии.
Целый час прошел в молчании и в горьких размышлениях, как вдруг часовые почувствовали запах жареной свинины. Товарищи их угощались в соседнем сарае и солдаты тоже захотели попробовать лакомого кушанья. Пленник привязан крепко, дверь можно запереть и побежать на минутку в соседний сарай. Переговорив между собой, часовые тихо вышли из конюшни и заперли дверь.
В эту же минуту на крыше сарая открылся трап, оттуда опустилась веревка и по ней спустился человек. Франк поднял голову – перед ним стоял Ральф.
Читатель помнит, что после ухода молодого человека старый пастух пришел в лагерь Шафлера и побежал в Эмн, чтобы спасти своего воспитанника от опасности. Он был задержан в пути прорванной плотиной, но все-таки шел по следам Франка и был у фермы в ту минуту, когда солдаты с проклятиями вели пленника в конюшню и грозили ему страшной казнью на покушение на их начальника. Старик, спрятавшись за углом, выжидал удобного момента, чтобы спасти Франка. Он видел, как солдаты приготовили себе на ужин свинину и, пробираясь осторожно между строениями, нашел лестницу, влез на крышу конюшни, нашел трап в сеновале, зажег фонарь и когда увидел, что часовые вышли, спустился быстро по веревке.
Как описать радость молодого человека, когда он узнал своего старого друга?!
– Тише, – прошептал старик, развязывая веревки и освобождая Франка. – Ни слова, ни одного лишнего движения, если не хочешь погибнуть. Бери веревку и полезай вверх, я следую за тобой.
Молодой человек молча обнял пастуха и в несколько секунд был на сеновале; старик также скоро и ловко взобрался наверх, осторожно закрыл трап, потом оба они вылезли на крышу в слуховое окно, спустились на землю по лестнице и, пробираясь через огород, побежали от фермы.
Но это было еще не все. Надобно было пройти весь Эмн, наполненный солдатами, а в такую позднюю пору никто не выходил из домов. Чтобы обойти часовых, беглецы спустились к самой плотине и пошли по болотам, пересекаемым ямами. Если бы Ральф не знал хорошо местности, они, вероятно, утонули бы или завязли в болоте. Старик шел впереди, ощупывая землю своим посохом, Франк следовал за ним молча, боясь не за свою жизнь, а за своего благодетеля.
Через несколько минут они услышали за собой наверху плотины конский топот и голоса людей.
– Это меня ищут! – сказал Франк.
– Может быть, – отвечал пастух, – только тебя еще не нашли.
И свернув с дороги, он углубился дальше в болото, где погоня была невозможна. Так они дошли до того места, где река разделяла селение на две части. Пройти по мосту, охраняемому с одной стороны Черной Шайкой, а с другой солдатами ван Нивельда, было бы безумием, и потому Ральф, попробовав глубину реки, сказал тихо:
– Брод не опасен. Вода будет мне по пояс. Садись мне на спину; я перенесу тебя.
– Как батюшка, ты хочешь…
– Не отговаривайся, я так хочу, – сказал старик решительным тоном и, вбросив себе на плечи молодого человека, вынес его на противоположный берег.
Но здесь берег был плоский и нельзя было пройти незаметно. Ральф остановился и сказал Франку:
– Выбирать не из чего, сын мой, надобно пройти через селение. Иди за мной и, когда часовые окликнут нас, ты остановись, пока я пойду к ним. Когда же я ударю палкой по палисадам моста, ты беги вперед, не оглядываясь и не останавливаясь до конца селения.
– Но что будет с вами?
– За меня не бойся! Мне не угрожает никакая опасность, но тебя, сын мой, я прошу и даже приказываю тебе властью, данной мне твоими родителями: ступай прямо в лагерь Шафлера и откажись от роли убийцы.
– Я не убийца, батюшка, я не убил его, хотя и мог это сделать.
– Однако мысль о мщении и убийстве привела тебя сюда, Франк! Твоя безумная, преступная любовь внушила тебе это мщение, и если бы я не спас тебя, ты бы погиб завтра смертью убийцы. Разве честные люди умирают на виселице?
– Простите меня, отец мой, я увлекся, не подумал…
– Старый Ральф прощает тебя охотно… только обещай мне быть человеком и забыть свою любовь.
– Клянусь, что Мария будет мне сестрой и что даже мыслью я не оскорблю невесты графа Шафлера.
– Хорошо. Теперь дай мне руку. Мы, может быть, долго не увидимся… Не забудь сигнала. Пойдем к мосту.
Ральф направился к мосту, и часовой, услышав шаги, закричал:
– Кто идет?
Франк остановился.
– Друг и удочка, – отвечал пастух.
– Откуда ты, приятель? – спросил часовой.
– С той стороны.
– Да ты верно переплыл реку – ты весь мокрый.
– Будешь мокрый: моя лодка опрокинулась, задев за ваши проклятые колья.
– А что ты ночью делал на реке?
– Известно что: ловил рыбу, а теперь, когда выкупался, поневоле иду домой.
– Мы не можем тебя пропустить, – сказал другой солдат.
– Отчего же?
– Оттого, что какой-то молодой бездельник хотел убить капитана Черной Шайки и убежал.
– Разве я похож на молодого?
– Это не наше дело. Нам приказано брать всех, кто захочет выйти из селения.
– Меня все знают здесь. Спросите, кого хотите, все назовут вам пастуха Ральфа.
– Тем лучше для тебя. Полно разговаривать и пойдем на ту сторону моста. Мы передадим тебя солдатам Перолио.
Старик начал сопротивляться, воины бросились на него; в это время он ударил посохом по палисадам. Пользуясь суматохой и темнотой Франк пробежал мимо них и через несколько минут был в конце селения. Там он остановился, прислушиваясь, и хотел вернуться, чтобы узнать, не случилось ли что с Ральфом, но не смел ослушаться строгого приказа старика и пошел дальше.
Оставалось пройти одно кладбище, где тоже стояли часовые. Франк осторожно пробирался, прижимаясь к стене, как вдруг луна вышла из-за облаков и осветила всю фигуру беглеца. Часовой окликнул его но, не получив ответа, пустил стрелу, которая попала в ногу Франка, и он упал.
Рана была не опасна, но он не мог бы бежать, но подоспели другие солдаты и отвели его прямо в дом, занимаемый мессиром ван Нивельдом и графом Рюисом.
Хотя было уже заполночь, но благородные фламандцы еще не спали и пировали, вот по какому случаю:
В то время наемные войска получали жалование очень неаккуратно, потому что у начальников партий сундуки были часто пусты. Во избежание восстаний капитаны войск часто продавали и закладывали свои вещи, чтобы выплачивать им часть жалования.
В это время в Утрехте жил богатый ростовщик Соломон Берлоти, который охотно снабжал деньгами всех нуждающихся, только под верные залоги. Он не разбирал партий, только бы ему давали большие проценты. Перолио был знаком ему давно, еще в Италии и во Франции и, по его совету тот переселился в Нидерланды, где во время междоусобий всего выгоднее было торговать. Ростовщик давал в долг епископу Давиду и бурграфу Монфортскому, и губернатору Голландии, и Перолио, и Салазару, и удочкам и треске, словом всем, кто мог обеспечить долг хоть будущим грабежом.
Ван Нивельду тоже понадобились деньги, и он обратился к Берлоти. После многих переговоров дело было сделано и сам ростовщик принес деньги капитану.
Вот по какой причине ван Нивельд праздновал и угощал Берлоти. Все начальники удочек были приглашены на пир, кроме Перолио, которого ван Рюис не хотел видеть после смерти бедного своего родственника Баренберга.
Праздник был блистательный. Французские вина лились в изобилии. Из Утрехта привезены были цыганки и комедианты, забавлявшие гостей песнями, плясками и представлениями. В то время подобные увеселения были необходимостью каждого пира.
Между цыганками одна молодая девушка отличалась необыкновенной красотой. Она была в коротеньком голубом платье, усеянном золотыми звездочками, не скрывавшем ее прелестных форм. Густые, черные волосы лежали локонами на ее античной шейке и на них надет был венок из васильков. Талия ее была стянута золотым кушаком, богатые браслеты и кольца украшали руки, но ярче камней блистали черные, страстные глаза красавицы Жуаниты.
Когда она пела свои фривольные песни или танцевала, гости не могли удержаться от восторга и громко ей апплодировали.
Особенно старый ростовщик не мог налюбоваться на хорошенькую плясунью, и когда она подошла к столу с подносом, чтобы собрать дань в пользу артистов, он забыл свою обычную скупость и бросил две серебряные монеты.
Ван Рюис смеялся от души над влюбленным и шепнул Жуаните, когда она была возле него:
– Твои глаза свели с ума старого богача.
– Не зевай, Жуанита, – прибавил ван Нивельд. – Начало сделано, старик готов осыпать тебя золотом.
– Благодарю мессиры, – отвечала девушка, – мне не нужно подарков.
– Напрасно гордишься, красотка, – возразил ван Нивельд. – Берлоти может купить всю Голландию и подарить ее тебе, если ты только захочешь.
– Не захочу, – отвечала девушка и пошла подальше.
Старик ростовщик не спускал с нее глаз и когда увидел, что все дворяне кладут на поднос золотые монеты, вынул, вздохнув, золотой флорин и подозвал Жуаниту. Однако он долго не выпускал монету из дрожащих рук, глядя на красавицу и, взяв ее за талию, шепнул ей, касаясь губами ее атласного плеча:
– Ты прекрасна, дитя мое. Приходи в Утрехт к Берлоти и ты увидишь много сокровищ, браслетов, кушаков, великолепных венецианских материй…
Но молодая цыганка вырвалась из рук старика, не дослушав его обещаний, и подошла к товарищам.
Гости начали смеяться над неудачей Соломона, но ван Нивельд вскричал:
– Напрасно вы думаете, что почтенный наш банкир отвык от волокитства. Еще вчера я видел у него хорошенькую девушку, которая показалась мне очень испуганной.
– Вы ошибаетесь, мессир, – отвечал ростовщик, довольный замечанием капитана. – Я не хочу присваивать себе чужих побед. Эта девушка… родственница моего друга.
– Не обманывайте нас, не верим! – вскричал ван Нивельд.
– Клянусь, я только оказал гостеприимство этой красавице.
– Гостеприимство не дается даром, да еще хорошеньким женщинам.
– Нет, мессиры, – продолжал старик еще веселее, – я не намерен ссориться с моим могущественным другом и покровителем.
– Назовите этого таинственного друга.
– Это мой соотечественник, знаменитый Перолио. Его служитель Фрокар привел мне эту девушку с просьбой дать ей убежище на несколько дней, и я сам не знаю кто она и откуда.
Вероятно, вино и красота Жуаниты развязали язык осторожного Берлоти, потому что он обещал Фрокару не говорить никому ни слова о пленнице. В эту минуту вошел офицер и доложил ван Нивельду, что на кладбище поймали молодого человека, который хотел бежать из селения и не отвечает на вопросы.
– Вероятно, это тот самый, который покушался убить начальника Черной Шайки, – прибавил офицер.
– Свяжите его покрепче и завтра по утру сведите к Перолио. Пусть он сам повесит его.
Говоря это, ван Нивельд сожалел в душе, что убийца был неловок и не успел зарезать итальянца, которого все ненавидели.
Через несколько минут Жуанита с ее товарищами простились с гостями, и старик опять приглашал цыганку навестить его в Утрехте.
Проходя по нижней зале, где стояла стража, Жуанита увидела в углу связанного Франка, бледного и окровавленного. Она узнала того, кто спас ее от грубых солдат и кого она потом спасла от Фрокара. Черты молодого человека врезались в память плясуньи, но Франк почти забыл о цыганке.
Припомнив слова ван Нивельда, Жуанита поняла, какая участь ожидает Франка, и в голове ее мелькнула мысль спасти его еще раз. Она развязно подбежала к офицеру и сказала ему твердым голосом:
– За что это, мессир, вы обижаете этого бедняка? Он привез нас сюда на телеге.
– Этот разбойник приехал с вами, моя красавица? – спросил лейтенант Йост, любуясь цыганкой.
– Он совсем не разбойник, а честный малый, – возразила девушка еще смелее. – Он всегда нас провожает из Утрехта; неправда ли, друзья мои? – прибавила она, обращаясь к товарищам.
– Правда! Правда! – закричали цыгане, понимая в чем дело, и соглашаясь со своей любимицей.
– Да вы его ранили! – вскричала Жуанита жалобно, увидев кровь на одежде Франка. – Какие вы злые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46