https://wodolei.ru/catalog/mebel/Ispaniya/
А вы что-нибудь об этом знаете?
Ответа не было. Уорнер вел машину по узким улочкам, лавируя среди густеющих толп народа. Он остановился у «Кларендона», сказав:
– Вот ваша гостиница.
– Огромное спасибо. – Перри вышел. – Не зайдете ли ко мне что-нибудь выпить?
– Нет, спасибо. Я еду прямо домой, и меня могут еще вызвать на операцию. – Уорнер помолчал и потом добавил: – Удовлетворю ваше любопытство: фамилия его действительно Дринан.
Перри захлопнул дверцу и выпрямился.
– Что же, счастливый конец… – начал он. Но говорить было некому. Уорнер воспользовался случаем, отъехав задним ходом от обочины, и был уже далеко.
У своего дома он с удивлением увидел Тома Дринана, звонящего ему в квартиру.
– Вы ко мне?
– Да, сэр. Хотел попросить вашего совета.
– Совета? Тогда лучше вам войти.
Тому было тяжко искать помощи у человека, безнадежно любимого Лин… Но по здравом размышлении он решил, что Уорнер тут не виноват, а в том, что касалось его профессиональной репутации, для Тома не было большего авторитета. Он начал:
– Я знаю, что вы были так любезны, что дали ценные советы многим нашим врачам относительно будущей работы. Я хотел спросить, что вы думаете о работе медика в Африке?
– О работе для вас, вы хотите сказать? Тут многое зависит от того, куда вы собираетесь ехать. У вас уже есть что-нибудь на примете?
– Есть. – Том достал из кармана бумаги. – Вот здесь все документы для оформления на место представителя ВОЗ. Это в Адани, в Нигерии.
Уорнер взял бумаги.
– Далековато от Бродфилда, – заметил он.
– Я как раз и хочу этого, – открыто сказал Том. На мгновение их глаза встретились.
– Что ж, – Уорнер просматривал бумаги, – насколько я могу судить, у вас есть все требуемые качества, и, говоря в общем, я бы на вашем месте воспользовался этой возможностью и согласился, если возьмут. И еще опять-таки говорю вообще: если вы там проработаете хотя бы несколько лет, то почувствуете, как там нужна ваша работа, и вы получите опыт, который потом можно будет использовать, скажем, для специализации по тропическим болезням, если это будет вам интересно. Мой совет вам, Дринан: если можете, поезжайте. – Уорнер замолчал, закуривая сигарету. – Правда, прежде чем принять окончательное решение, вы должны подумать и о более конкретных вещах, например – о личных вопросах. Вам нужно четко представить себе, каково будет вам уехать из Англии – это во-первых; оставить здесь друзей и близких – это во-вторых.
– Собственно, по личным причинам я и стал думать об отъезде, – тихо сказал Том. – Я думаю, что взвесил все аспекты этого.
– Ага, так? Но ведь возникает еще и вопрос личного одиночества, когда вы там обоснуетесь. – Уорнер опять взял документы. – Тут написано, что предпочтение отдается неженатым мужчинам. Но я думал, что у вас есть какие-то планы в этом отношении? – Он не смотрел на Тома, задавая свой вопрос.
– Таких планов у меня нет, сэр, – ответил Том.
– Нет? Значит, вы не думали о женитьбе, прежде чем решиться на отъезд?
– Нет.
Наступило молчание. Потом Уорнер осторожно произнес:
– Пожалуйста, извините меня, но разве такое длительное отсутствие – предполагается ведь пять лет?.. – не будет ли это непомерным требованием к девушке, которая будет ждать вас?
– Конечно было бы, – Том наклонился вперед, гася сигарету в пепельнице, – если бы у меня была такая. Но у меня ее нет. – Он поднял глаза, и снова они встретились с глазами Уорнера, на этот раз сказав все, что не было произнесено.
Уорнер сказал:
– Понимаю. Наверное, я сделал поспешный вывод.
– Пожалуй. – Том поднялся из кресла. – Я вам сказал, что хочу уехать из Англии по личным причинам. Теперь вы знаете, в чем они заключаются.
– Вы не должны посвящать меня в подробности, – поспешно напомнил ему Уорнер.
– А неужели вы думаете, что я собирался? – Том резко повернулся к нему, испытывая внезапную душевную боль. – Неужели вы думаете, что любой человек – если он, конечно, не стонет от жалости к себе – станет признаться кому-либо, что его девушка полюбила другого? Думаете, это легко выговорить? Вряд ли мне захотелось бы поплакаться в жилетку – и особенно вам!
Уорнер нахмурился, потом подошел к младшему коллеге и положил ему руку на плечо. Он думал, что Том стряхнет его руку, но тот только пожал плечами. И грубовато сказал:
– Непростительно с моей стороны…
– Нет, все понятно. Послушайте, Дринан, я на несколько лет старше вас, и я не женат. Разве вам не приходит в голову, что я могу по собственному опыту понять, что испытываете вы?
– Вам тоже отказывали?
– Я любил, меня не любили в ответ. Незаживающие раны болят.
Том начал:
– Как-то я никогда не думал, что вы…
Но Уорнер, не слушая его, продолжал говорить, как бы думая вслух:
– Конечно, с клинической точки зрения раны мало-помалу заживают.
– То же самое можно сказать и по-другому – время все излечит, – угнетенно сказал Том. – Нет, наверное, мне нужно еще много времени, прежде чем я смогу поверить в это. Я никогда не забуду Лин… – Он тут же виновато замолчал, но один взгляд на застывшее лицо Уорнера сказал ему, что они оба уже давно знают, что говорят именно о ней.
Уорнер сказал:
– Я действительно сделал слишком поспешный вывод. Я думал, что вы и она обручились. Но если это не так и вам тяжело, я считаю, что вы поступаете мудро; уезжайте за границу. И поверьте, Дринан, некоторые раны заживают, не оставив рубцов.
Том с трудом саркастически улыбнулся:
– Постараюсь надеяться на это. Пока же благодарю вас, сэр, за все!
– Ну, надеюсь, что помог – и чуть больше, чем просто профессиональным советом. – Уорнер пошел к дверям с Томом, но, взявшись за ручку двери, сказал: – Вы сказали одну вещь, которая меня поставила в тупик. Вы сказали, что никогда бы не обратились со своим личным горем ко мне – и подчеркнули, что именно ко мне. Почему же?
– Я сказал лишнее. Буду благодарен вам, если вы скорее забудете об этом.
– Ну хорошо. Может быть, я еще что-нибудь мог бы сделать для вас?
Том благодарно посмотрел на него:
– Спасибо. Я думаю, что теперь знаю: к вам можно обращаться за помощью.
Когда он ушел, Уорнер пошел обратно в гостиную и долго стоял, глядя на огоньки, перебегающие по горячим поленьям. Несмотря на весну, вечера были холодные. Наконец он подошел к телефону, позвонил в Бродфилд и попросил дать ему отдельные палаты.
Ему скоро ответили. Приятно взволнованная сестра говорила:
– О да, мистер Бельмонт, конечно, мистер Бельмонт, вы могли бы поговорить с ней… То есть если бы она была здесь, у нас… Но сестре Эсолл стало лучше, и мы ее выписали сегодня днем!
– Выписали? Но где она?
– Она должна была выписаться не раньше чем завтра-послезавтра, но приехали ее друзья из Эмберли и уговорили меня отпустить ее к ним на несколько дней до окончательного выздоровления. И поскольку они приехали, я ее отпустила. Вы ведь знаете, как мы сейчас радуемся каждой освободившейся кровати, мистер Бельмонт!
– Да, конечно. Все в порядке, сестра, спасибо.
Уорнер положил трубку, посмотрел на часы и стал набирать номер ректорского дома в Эмберли. Когда ему ответила Мэри Дорн и рассказала о здоровье Лин, он спросил, сможет ли увидеть Лин, если он сию же минуту отправится к ним.
Мэри слегка ощетинилась, защищая подругу:
– Ну, я прямо не знаю… Видите ли, она еще слаба, да и дорога утомила ее. Так что я уже уложила ее в постель. Если это что-нибудь важное, я могу передать ей.
– Это важное. Но передать ей вы не можете.
– А-а… Ну, может быть, завтра?
– Завтра. Обязательно.
Днем солнце уже сильно припекало. Мэри устроила Лин в просторном плетеном кресле, укутав ее пледом, и так она ждала приезда Уорнера.
Накануне вечером, когда Мэри сказала ей о его телефонном звонке, она удивленно спросила:
– О чем же он хочет говорить со мной?
Когда Мэри предположила, что это может быть что-то связанное с больничной работой, Лин возразила: ведь из-за болезни в ее палате временно распоряжались другие.
– Да, это не о работе, я тоже так думаю, – согласилась Мэри Дорн, унося вниз поднос с ужином Лин. – Потому что, как я заметила, вы все на работе церемонные, к тебе обращаются «сестра Эсолл», а он по телефону сказал «Лин».
Он сказал «Лин»! Да, один раз, при ней, обращаясь к Перри, он назвал се Лин, и тогда она вспомнила, какой лаской это прозвучало для нее. Может быть, говоря с Мэри, для него было естественно называть ее так же, как ее зовет и Мэри. Но почему, думала она, закрывая глаза перед видением счастья и надежды, которое не может сбыться, почему ей так страшна мысль, что он может не приехать?..
Она лежала в затишье сада, наслаждаясь солнечным теплом и то дело чувствуя легкий теплый ветерок, шевеливший ей волосы. Она сама не заметила, как задремала, и пробудилась от мягкого касания к пледу, закрывающему ее.
– О!.. – Разочарование в том, что она все еще одна, сменилось оживлением, когда она увидела, что разбужена новым членом семьи ректора – приблудным рыжим котенком, который, играя, ловил и дергал бахрому пледа. Она наклонилась, дразня его пальцем; он схватил его коготками; палец спрятался, снова показался, его снова поймали. С котенком можно было играть бесконечно. И такою Уорнер увидел Лин – бесконечно милой, поглощенной простой игрой.
Обращаясь к ее склоненной голове, он только и сказал:
– Лин!..
Но в его сердце звучало больше чем ее имя, в нем было обещание вечного вопроса мужчины к женщине…
Лин подняла глаза, встретив его взгляд. Какое-то новое чувство говорило ей, что она еще никогда не слышала свое имя, произносимое с таким выражением. Стараясь выиграть время, она подняла котенка, прижав к щеке короткий мягкий пушок его шейки. Но Уорнер мягко отобрал у нее зверька и посадил его на землю, а потом взял обе ее руки в свои.
– Лин, моя родная, ты даже не знаешь, сколько храбрости потребовалось мне, чтобы приехать сюда к тебе!
– Храбрости?! Чтобы приехать ко мне?!
– Да. Я полюбил тебя так давно, не осмеливаясь признаться в этом чувстве самому себе, не говоря уже о тебе. И даже когда я не мог больше сомневаться в нем, я не решался прийти к тебе, зная, что ты отвергнешь меня; наверное, ты сейчас так и сделаешь. Но с того самого дня, когда ты чуть не упала в жару и я впервые держал тебя в руках, я понял, что раньше или позже я должен сказать тебе об этом и потом решать, что мне делать, – после того, как я сам услышу из твоих губ окончательный отказ и признание, что ты не любишь меня.
– Вы… вы совсем ничего не поняли во мне… – прошептала Лин.
Он выпустил ее руку и смотрел вдаль над ее головой на распускающуюся зелень деревьев. Мрачный очерк губ не изменился, когда он заговорил:
– Я понимаю, я произвожу на вас такое впечатление, что я никогда не любил. А вы знаете, что я никогда просто не решался признаться в этом? Гордость удерживает мужчину от того, чтобы подойти к женщине, которая любит другого. И для меня не безразличен кодекс чести, потому что мне нравился Дринан, я уважал его и думал, вплоть до вчерашнего дня, что вы его любите…
У нее перехватило дыхание.
– А как же вы узнали, что я не люблю его?
– Он сам мне сказал, что сделал вам предложение и что вы отказали ему. Он сказал, что вы любите кого-то другого.
– Он не сказал вам, кто это человек? – Голос Лин был скорее шепотом.
– Нет. Наверное, он не знал.
– Он знал…
Уорнер посмотрел на нее, и в его глазах медленно появилось понимание.
– Лин, ты хочешь сказать?.. – тоже шепотом сказал он, потом вдруг громко рассмеялся: – Ох! Какой же я дурак… Каким же дураком я был!
Обняв девушку, он притянул ее поближе, но потом опять усадил в кресло и встал перед ней на колени, обняв за плечи.
– Скажи мне теперь ты!.. – попросил он.
Она почти лежала на его груди, желая полностью отдаться этому моменту блаженства, который не мог долго продлиться… Он сказал, что любит ее, теперь он знал, что и она любит его. Но где-то в тени еще была Ева Адлер. И из-за этой тени все казалось ненастоящим, несбыточной мечтой. Пока в его жизни была Ева, самые чудесные из всех долгожданных слов теряли значение.
Он не мог догадываться о ее страхах, потому что голос его звучал так восторженно, как будто она ответила ему. Он говорил:
– Мне кажется, я полюбил тебя вначале за твою цельность, за эту храбрость, с какой ты встретила то несчастье – и справилась с ним. Я принудил тебя к очень тяжелому решению, когда сказал, что ты должна вернуться в Бродфилд. Я думал, что зря советую тебе, сам не надеясь, что у тебя найдется столько силы и характера, чтобы сделать это. И только после этого я начал любить тебя – девушку моего сердца, с волшебством в каждом движении, в каждой улыбке.
Все еще цепляясь за кажущуюся реальность этой сцены, Лин сказала:
– Вы ничего не говорили мне.
– Я объяснил почему: я не осмеливался. Я почти обнял тебя и почти выговорил это в тот вечер, когда мы привезли твою подругу Пэтси Хорган в больницу. Ты так боялась за нее и была такой ранимой в тот вечер! Но потом на сцену выступила зловещая пара – гордость и ревность. Я думал, что ты любишь Дринана, к тому же я совершил глупость, прислушиваясь к тому дистиллированному яду, что источала Нора Фейерс. Она намекнула, что ты быстро сориентировалась и ухватилась за следующего кандидата – Дринана, и сказала, что у тебя репутация пожирательницы сердец. Я ее резко осадил, но, хотя и не поверил, моя ревность разыгрывалась. И после этого, хотя я и не удержался и пригласил тебя слушать вместе рождественские гимны, я намеренно старался ожесточить свое сердце против тебя.
Он замолчал, ожидая ее ответа, но она молчала. Он повернул ее лицом к себе, заглянув ей в глаза:
– Лин, ты мне ничего не отвечаешь! Может быть, я сделал какую-нибудь ужасную ошибку, скажи! – умоляюще произнес он.
– Дело не в том, что я не люблю вас. Люблю, всем сердцем! Но как я могла дать вам знать, когда всегда была… Ева? Когда все еще есть Ева!
Он не сводил с нее глаз, как бы не веря ее словам:
– Ева?! Что она мне!.. Ох, Лин, родная моя, что с нами сделала наша гордость!.. Если бы ты только намекнула, дала понять, что тебя тревожат мои отношения с Евой, я бы сразу все тебе сказал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Ответа не было. Уорнер вел машину по узким улочкам, лавируя среди густеющих толп народа. Он остановился у «Кларендона», сказав:
– Вот ваша гостиница.
– Огромное спасибо. – Перри вышел. – Не зайдете ли ко мне что-нибудь выпить?
– Нет, спасибо. Я еду прямо домой, и меня могут еще вызвать на операцию. – Уорнер помолчал и потом добавил: – Удовлетворю ваше любопытство: фамилия его действительно Дринан.
Перри захлопнул дверцу и выпрямился.
– Что же, счастливый конец… – начал он. Но говорить было некому. Уорнер воспользовался случаем, отъехав задним ходом от обочины, и был уже далеко.
У своего дома он с удивлением увидел Тома Дринана, звонящего ему в квартиру.
– Вы ко мне?
– Да, сэр. Хотел попросить вашего совета.
– Совета? Тогда лучше вам войти.
Тому было тяжко искать помощи у человека, безнадежно любимого Лин… Но по здравом размышлении он решил, что Уорнер тут не виноват, а в том, что касалось его профессиональной репутации, для Тома не было большего авторитета. Он начал:
– Я знаю, что вы были так любезны, что дали ценные советы многим нашим врачам относительно будущей работы. Я хотел спросить, что вы думаете о работе медика в Африке?
– О работе для вас, вы хотите сказать? Тут многое зависит от того, куда вы собираетесь ехать. У вас уже есть что-нибудь на примете?
– Есть. – Том достал из кармана бумаги. – Вот здесь все документы для оформления на место представителя ВОЗ. Это в Адани, в Нигерии.
Уорнер взял бумаги.
– Далековато от Бродфилда, – заметил он.
– Я как раз и хочу этого, – открыто сказал Том. На мгновение их глаза встретились.
– Что ж, – Уорнер просматривал бумаги, – насколько я могу судить, у вас есть все требуемые качества, и, говоря в общем, я бы на вашем месте воспользовался этой возможностью и согласился, если возьмут. И еще опять-таки говорю вообще: если вы там проработаете хотя бы несколько лет, то почувствуете, как там нужна ваша работа, и вы получите опыт, который потом можно будет использовать, скажем, для специализации по тропическим болезням, если это будет вам интересно. Мой совет вам, Дринан: если можете, поезжайте. – Уорнер замолчал, закуривая сигарету. – Правда, прежде чем принять окончательное решение, вы должны подумать и о более конкретных вещах, например – о личных вопросах. Вам нужно четко представить себе, каково будет вам уехать из Англии – это во-первых; оставить здесь друзей и близких – это во-вторых.
– Собственно, по личным причинам я и стал думать об отъезде, – тихо сказал Том. – Я думаю, что взвесил все аспекты этого.
– Ага, так? Но ведь возникает еще и вопрос личного одиночества, когда вы там обоснуетесь. – Уорнер опять взял документы. – Тут написано, что предпочтение отдается неженатым мужчинам. Но я думал, что у вас есть какие-то планы в этом отношении? – Он не смотрел на Тома, задавая свой вопрос.
– Таких планов у меня нет, сэр, – ответил Том.
– Нет? Значит, вы не думали о женитьбе, прежде чем решиться на отъезд?
– Нет.
Наступило молчание. Потом Уорнер осторожно произнес:
– Пожалуйста, извините меня, но разве такое длительное отсутствие – предполагается ведь пять лет?.. – не будет ли это непомерным требованием к девушке, которая будет ждать вас?
– Конечно было бы, – Том наклонился вперед, гася сигарету в пепельнице, – если бы у меня была такая. Но у меня ее нет. – Он поднял глаза, и снова они встретились с глазами Уорнера, на этот раз сказав все, что не было произнесено.
Уорнер сказал:
– Понимаю. Наверное, я сделал поспешный вывод.
– Пожалуй. – Том поднялся из кресла. – Я вам сказал, что хочу уехать из Англии по личным причинам. Теперь вы знаете, в чем они заключаются.
– Вы не должны посвящать меня в подробности, – поспешно напомнил ему Уорнер.
– А неужели вы думаете, что я собирался? – Том резко повернулся к нему, испытывая внезапную душевную боль. – Неужели вы думаете, что любой человек – если он, конечно, не стонет от жалости к себе – станет признаться кому-либо, что его девушка полюбила другого? Думаете, это легко выговорить? Вряд ли мне захотелось бы поплакаться в жилетку – и особенно вам!
Уорнер нахмурился, потом подошел к младшему коллеге и положил ему руку на плечо. Он думал, что Том стряхнет его руку, но тот только пожал плечами. И грубовато сказал:
– Непростительно с моей стороны…
– Нет, все понятно. Послушайте, Дринан, я на несколько лет старше вас, и я не женат. Разве вам не приходит в голову, что я могу по собственному опыту понять, что испытываете вы?
– Вам тоже отказывали?
– Я любил, меня не любили в ответ. Незаживающие раны болят.
Том начал:
– Как-то я никогда не думал, что вы…
Но Уорнер, не слушая его, продолжал говорить, как бы думая вслух:
– Конечно, с клинической точки зрения раны мало-помалу заживают.
– То же самое можно сказать и по-другому – время все излечит, – угнетенно сказал Том. – Нет, наверное, мне нужно еще много времени, прежде чем я смогу поверить в это. Я никогда не забуду Лин… – Он тут же виновато замолчал, но один взгляд на застывшее лицо Уорнера сказал ему, что они оба уже давно знают, что говорят именно о ней.
Уорнер сказал:
– Я действительно сделал слишком поспешный вывод. Я думал, что вы и она обручились. Но если это не так и вам тяжело, я считаю, что вы поступаете мудро; уезжайте за границу. И поверьте, Дринан, некоторые раны заживают, не оставив рубцов.
Том с трудом саркастически улыбнулся:
– Постараюсь надеяться на это. Пока же благодарю вас, сэр, за все!
– Ну, надеюсь, что помог – и чуть больше, чем просто профессиональным советом. – Уорнер пошел к дверям с Томом, но, взявшись за ручку двери, сказал: – Вы сказали одну вещь, которая меня поставила в тупик. Вы сказали, что никогда бы не обратились со своим личным горем ко мне – и подчеркнули, что именно ко мне. Почему же?
– Я сказал лишнее. Буду благодарен вам, если вы скорее забудете об этом.
– Ну хорошо. Может быть, я еще что-нибудь мог бы сделать для вас?
Том благодарно посмотрел на него:
– Спасибо. Я думаю, что теперь знаю: к вам можно обращаться за помощью.
Когда он ушел, Уорнер пошел обратно в гостиную и долго стоял, глядя на огоньки, перебегающие по горячим поленьям. Несмотря на весну, вечера были холодные. Наконец он подошел к телефону, позвонил в Бродфилд и попросил дать ему отдельные палаты.
Ему скоро ответили. Приятно взволнованная сестра говорила:
– О да, мистер Бельмонт, конечно, мистер Бельмонт, вы могли бы поговорить с ней… То есть если бы она была здесь, у нас… Но сестре Эсолл стало лучше, и мы ее выписали сегодня днем!
– Выписали? Но где она?
– Она должна была выписаться не раньше чем завтра-послезавтра, но приехали ее друзья из Эмберли и уговорили меня отпустить ее к ним на несколько дней до окончательного выздоровления. И поскольку они приехали, я ее отпустила. Вы ведь знаете, как мы сейчас радуемся каждой освободившейся кровати, мистер Бельмонт!
– Да, конечно. Все в порядке, сестра, спасибо.
Уорнер положил трубку, посмотрел на часы и стал набирать номер ректорского дома в Эмберли. Когда ему ответила Мэри Дорн и рассказала о здоровье Лин, он спросил, сможет ли увидеть Лин, если он сию же минуту отправится к ним.
Мэри слегка ощетинилась, защищая подругу:
– Ну, я прямо не знаю… Видите ли, она еще слаба, да и дорога утомила ее. Так что я уже уложила ее в постель. Если это что-нибудь важное, я могу передать ей.
– Это важное. Но передать ей вы не можете.
– А-а… Ну, может быть, завтра?
– Завтра. Обязательно.
Днем солнце уже сильно припекало. Мэри устроила Лин в просторном плетеном кресле, укутав ее пледом, и так она ждала приезда Уорнера.
Накануне вечером, когда Мэри сказала ей о его телефонном звонке, она удивленно спросила:
– О чем же он хочет говорить со мной?
Когда Мэри предположила, что это может быть что-то связанное с больничной работой, Лин возразила: ведь из-за болезни в ее палате временно распоряжались другие.
– Да, это не о работе, я тоже так думаю, – согласилась Мэри Дорн, унося вниз поднос с ужином Лин. – Потому что, как я заметила, вы все на работе церемонные, к тебе обращаются «сестра Эсолл», а он по телефону сказал «Лин».
Он сказал «Лин»! Да, один раз, при ней, обращаясь к Перри, он назвал се Лин, и тогда она вспомнила, какой лаской это прозвучало для нее. Может быть, говоря с Мэри, для него было естественно называть ее так же, как ее зовет и Мэри. Но почему, думала она, закрывая глаза перед видением счастья и надежды, которое не может сбыться, почему ей так страшна мысль, что он может не приехать?..
Она лежала в затишье сада, наслаждаясь солнечным теплом и то дело чувствуя легкий теплый ветерок, шевеливший ей волосы. Она сама не заметила, как задремала, и пробудилась от мягкого касания к пледу, закрывающему ее.
– О!.. – Разочарование в том, что она все еще одна, сменилось оживлением, когда она увидела, что разбужена новым членом семьи ректора – приблудным рыжим котенком, который, играя, ловил и дергал бахрому пледа. Она наклонилась, дразня его пальцем; он схватил его коготками; палец спрятался, снова показался, его снова поймали. С котенком можно было играть бесконечно. И такою Уорнер увидел Лин – бесконечно милой, поглощенной простой игрой.
Обращаясь к ее склоненной голове, он только и сказал:
– Лин!..
Но в его сердце звучало больше чем ее имя, в нем было обещание вечного вопроса мужчины к женщине…
Лин подняла глаза, встретив его взгляд. Какое-то новое чувство говорило ей, что она еще никогда не слышала свое имя, произносимое с таким выражением. Стараясь выиграть время, она подняла котенка, прижав к щеке короткий мягкий пушок его шейки. Но Уорнер мягко отобрал у нее зверька и посадил его на землю, а потом взял обе ее руки в свои.
– Лин, моя родная, ты даже не знаешь, сколько храбрости потребовалось мне, чтобы приехать сюда к тебе!
– Храбрости?! Чтобы приехать ко мне?!
– Да. Я полюбил тебя так давно, не осмеливаясь признаться в этом чувстве самому себе, не говоря уже о тебе. И даже когда я не мог больше сомневаться в нем, я не решался прийти к тебе, зная, что ты отвергнешь меня; наверное, ты сейчас так и сделаешь. Но с того самого дня, когда ты чуть не упала в жару и я впервые держал тебя в руках, я понял, что раньше или позже я должен сказать тебе об этом и потом решать, что мне делать, – после того, как я сам услышу из твоих губ окончательный отказ и признание, что ты не любишь меня.
– Вы… вы совсем ничего не поняли во мне… – прошептала Лин.
Он выпустил ее руку и смотрел вдаль над ее головой на распускающуюся зелень деревьев. Мрачный очерк губ не изменился, когда он заговорил:
– Я понимаю, я произвожу на вас такое впечатление, что я никогда не любил. А вы знаете, что я никогда просто не решался признаться в этом? Гордость удерживает мужчину от того, чтобы подойти к женщине, которая любит другого. И для меня не безразличен кодекс чести, потому что мне нравился Дринан, я уважал его и думал, вплоть до вчерашнего дня, что вы его любите…
У нее перехватило дыхание.
– А как же вы узнали, что я не люблю его?
– Он сам мне сказал, что сделал вам предложение и что вы отказали ему. Он сказал, что вы любите кого-то другого.
– Он не сказал вам, кто это человек? – Голос Лин был скорее шепотом.
– Нет. Наверное, он не знал.
– Он знал…
Уорнер посмотрел на нее, и в его глазах медленно появилось понимание.
– Лин, ты хочешь сказать?.. – тоже шепотом сказал он, потом вдруг громко рассмеялся: – Ох! Какой же я дурак… Каким же дураком я был!
Обняв девушку, он притянул ее поближе, но потом опять усадил в кресло и встал перед ней на колени, обняв за плечи.
– Скажи мне теперь ты!.. – попросил он.
Она почти лежала на его груди, желая полностью отдаться этому моменту блаженства, который не мог долго продлиться… Он сказал, что любит ее, теперь он знал, что и она любит его. Но где-то в тени еще была Ева Адлер. И из-за этой тени все казалось ненастоящим, несбыточной мечтой. Пока в его жизни была Ева, самые чудесные из всех долгожданных слов теряли значение.
Он не мог догадываться о ее страхах, потому что голос его звучал так восторженно, как будто она ответила ему. Он говорил:
– Мне кажется, я полюбил тебя вначале за твою цельность, за эту храбрость, с какой ты встретила то несчастье – и справилась с ним. Я принудил тебя к очень тяжелому решению, когда сказал, что ты должна вернуться в Бродфилд. Я думал, что зря советую тебе, сам не надеясь, что у тебя найдется столько силы и характера, чтобы сделать это. И только после этого я начал любить тебя – девушку моего сердца, с волшебством в каждом движении, в каждой улыбке.
Все еще цепляясь за кажущуюся реальность этой сцены, Лин сказала:
– Вы ничего не говорили мне.
– Я объяснил почему: я не осмеливался. Я почти обнял тебя и почти выговорил это в тот вечер, когда мы привезли твою подругу Пэтси Хорган в больницу. Ты так боялась за нее и была такой ранимой в тот вечер! Но потом на сцену выступила зловещая пара – гордость и ревность. Я думал, что ты любишь Дринана, к тому же я совершил глупость, прислушиваясь к тому дистиллированному яду, что источала Нора Фейерс. Она намекнула, что ты быстро сориентировалась и ухватилась за следующего кандидата – Дринана, и сказала, что у тебя репутация пожирательницы сердец. Я ее резко осадил, но, хотя и не поверил, моя ревность разыгрывалась. И после этого, хотя я и не удержался и пригласил тебя слушать вместе рождественские гимны, я намеренно старался ожесточить свое сердце против тебя.
Он замолчал, ожидая ее ответа, но она молчала. Он повернул ее лицом к себе, заглянув ей в глаза:
– Лин, ты мне ничего не отвечаешь! Может быть, я сделал какую-нибудь ужасную ошибку, скажи! – умоляюще произнес он.
– Дело не в том, что я не люблю вас. Люблю, всем сердцем! Но как я могла дать вам знать, когда всегда была… Ева? Когда все еще есть Ева!
Он не сводил с нее глаз, как бы не веря ее словам:
– Ева?! Что она мне!.. Ох, Лин, родная моя, что с нами сделала наша гордость!.. Если бы ты только намекнула, дала понять, что тебя тревожат мои отношения с Евой, я бы сразу все тебе сказал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24