Но я хочу, чтобы на его место положили еще одного моего больного из мужского хирургического. Это мальчик по фамилии Дэлглиш. Ему потребуется специальное наблюдение…
Он продолжал знакомить Лин с ее будущим больным, а затем встал, собираясь уйти. И в этот момент она решила – импульсивно и не вовремя – приступить к трудному разговору о Еве. Она вдруг услышала самое себя, говорящую:
– Мистер Бельмонт, можно мне поговорить с вами по поручению мисс Адлер? – Только бы у него нашлось достаточно способности понимать – сейчас ей это было так нужно ради Евы, а не для самой себя!
– По поручению Евы? – Это удивленное повторение ее слов уже не давало никакой надежды на одобрение. Но Лин очертя голову бросилась в разговор:
– Да… хотя вам может показаться странным, что она обратилась ко мне с такой просьбой – поговорить с вами. С профессиональной точки зрения я, конечно, не имею права вмешиваться…
Уорнер повернулся, чтобы поудобнее опереться о стол, и сложил руки.
– Давайте с самого начала уточним, – сказал он тем тоном терпеливого снисхождения, который казался Лин очень холодным. – Значит, вы говорите, что Ева просила вас передать что-то такое, что она сама не в состоянии лично сказать мне?
– Боюсь, что это выглядело немного по-другому. Просто дело в том, что, когда я увидела ее очень расстроенной и очень близкой к истерии, она уговорила меня попросить вас вот о чем: чтобы вы прямо рассказали ей все об ее болезни. Она уверена, что вы знаете гораздо больше и скрываете от нее факты.
– Я не ее лечащий врач, – коротко сказал Уорнер.
– Конечно, я это понимаю. Но я уверена, что вы для нее именно тот человек, который может внушить ей уверенность, в которой она так нуждается. Она считает, что вы могли бы это сделать, если бы хотели, и она глубоко страдает от того, наверное, что вы, зная ее так хорошо, не доверяете ей и не говорите всю правду.
– А вы, значит, убеждены, что правда всегда абсолютно необходима для хорошего самочувствия больного? – отрывисто сказал Уорнер.
Лин покоробил сарказм его тона, но она открыто взглянула ему в глаза и ответила:
– Конечно, все больные разные. Некоторым совершенно противопоказана правда, некоторые даже не хотят ее слышать. Но ведь есть и такие, мистер Бельмонт, которые черпают мужество из того, что знают худшее, ожидающее их?
– И вы думаете, что Ева одна из них? – И так как Лин колебалась, он безжалостно переспросил: – Вы это думаете?
Она отрицательно покачала головой, сразу почувствовав, что он безошибочно нащупал слабое звено в ее доказательствах. Ева не хотела правды, если эта правда потребует от нее мужества.
Уорнер ровно продолжал:
– Не думаете! Тогда как прикажете рассматривать ваше обращение ко мне с просьбой, в правомерности которой вы сами не убеждены? Боюсь, что я даже не могу понять причину, по которой вы позволили Еве ставить вас в такое сложное положение. Но допустим, что мы соглашаемся в том, что Ева не тот больной, которому можно сказать правду и который найдет в себе мужество примириться с этой правдой – страшной правдой. Так что же тогда вы хотите, чтобы я сделал для нее?
Глаза Лин расширились.
– Вы хотите сказать, что ей придется примириться с худшим?
– Я этого не сказал. И вы не ответили на мой вопрос.
– Но ведь я не могу указывать вам, что вы должны сделать, – возразила Лин.
– Можете, если знаете.
– Ну, я думаю, что больше всего ей необходимо, чтобы ей помогли выработать глубокое внутреннее убеждение в том, что на свете много прекрасного, ради чего стоит жить, даже если она утратит свой голос. Я пыталась говорить ей об этом, но, поскольку это была только я, я знаю, что для нее это были пустые слова…
– Почему же это должно звучать по-другому, если я буду говорить об этом?
Она смотрела на него, мужественно скрывая боль от того, что собиралась сказать. «Потому что вы любите ее. И только вы можете заставить ее поверить в это.
Он подождал еще ее ответа и, увидев, что она молчит, сказал:
– Все это совершенно загадочно для меня. Например, я мог бы совсем по-другому, может быть неправильно, истолковать ваши мотивы. С профессиональной точки зрения вы не имеете абсолютно никакого права обсуждать со мной больного, который не является вашим. И я мог бы также здорово обидеться на вашу попытку диктовать, как мне лично обходиться с Евой, если бы хотел. Вот поэтому я все еще не могу понять, зачем вы так рискуете – ради Евы?
– Я вам сказала. Потому что она была близка к отчаянию – и мне стало так жаль ее, – просто ответила Лин.
Он выпрямился и повернулся к ней, оказавшись рядом, но чуть сзади нее. К ее изумлению, его рука легла на ее плечо, чуть заметно сжав его. Он сказал:
– Наверное, мне нужно предупредить вас, что вы никогда не должны позволять своему чувству жалости лишать вас способности к трезвой оценке.
Она ничего не говорила и не двигалась. Как она желала сейчас, чтобы время остановилось, и боялась спугнуть его, шевельнувшись. Когда она все-таки повернула к нему голову, то увидела, что они стоят так близко, что накрахмаленная складка ее вуали даже задела его по губам при этом движении. Ей хотелось, чтобы это мгновение не кончалось, чтобы еще немного продлилось очарование этого момента…
– Я понимаю, что сестра не может позволить себе быть сентиментальной, – спокойно сказала она.
– Я рад. Потому что мне кажется, что вы несете свою храбрость, как знамя, Лин Эсолл. И я не знаю, всегда ли вам в этом сопутствует житейская мудрость!
Она удивленно и непонимающе глядела на него. Он кивнул в сторону стола.
– Вы должны простить меня, – сказал он, – но пока вас здесь не было, я не мог не видеть этого конверта с адресом и даже нескольких строчек вашего письма. Разумеется, я понимаю, что не имею никакого права воспользоваться тем, что я узнал. Но память подсказывает мне, что Гарстон – это тот человек, который нарушил свое обручальное обещание. Вот поэтому я и сомневаюсь в вашей мудрости, узнав о возобновлении отношений с ним, если вы именно это намеревались сделать.
Чтобы выиграть время, Лин взяла свое письмо к Перри, сложила его и положила в конверт. Она не подумала, что это молчаливое действие показалось ему немым упреком за его вмешательство. Она колебалась, зная, что могла бы успокоить весь его страх за нее, дав ему прочитать все свое письмо, в котором она писала о Герде и о том, что с радостью услышала весть о его женитьбе. Но гордость и застенчивость удержали ее; она колебалась слишком долго и сразу поняла это, когда он снова заговорил.
– Вы должны уяснить, – сказал он холодно, – что это не мое дело. Но как все-таки неохотно женщины расстаются со своими эмоциональными переживаниями – даже когда они мертвы!
Ее больно задело презрение, звучавшее в его тоне, и ей захотелось оправдаться. Но он уже повернулся к двери, больше ничего не сказав. Прежде чем выйти, он бросил, не оборачиваясь:
– Коль скоро для вас это так важно, можете передать Еве, что я услышал сегодня от ее врача. Он вполне удовлетворен результатами своих наблюдений, которые он считал совершенно необходимым провести над ней, прежде чем позволить ей надеяться или, наоборот, опасаться. Теперь он вскоре назначит ей операцию, но она не серьезная, и, что касается ее певческого голоса, все будет хорошо.
– О, как я рада! – вырвалось у Лин. – Но только я не могу ей это сказать. Вы сами должны!
Короткая пауза. Потом он спросил:
– Вы сами этого хотите?
Она наклонила голову в знак согласия, хотя он не смотрел на нее.
– Да, пожалуйста, – ответила она.
Казалось, одним этим словом она навсегда отсылала его к Еве. Она почувствовала, что не хочет слушать свой внутренний голос, который издевательски спрашивал у нее: «Но разве у тебя самой была власть удержать его?»
Глава 10
На следующей неделе на больницу обрушилась эпидемия гриппа, принеся с собой огромное количество работы. Лин даже не заметила, что она еще не получила ответа на свое письмо к Перри.
Вначале появилось только несколько заболевших, но затем грипп охватил чуть ли не все палаты. Несмотря на все меры предосторожности, одна сестра за другой сваливались с температурой, и их приходилось укладывать в постель, а их работу делить между оставшимся персоналом.
Эпидемия не щадила ни санитаров, ни поваров, ни врачей. Для того чтобы избежать лишней инфекции, проводились только самые неотложные операции, и, так как болели даже терапевты и штатные хирурги, частенько можно было видеть консультантов, работающих за своих коллег и делающих за них обходы палат.
К счастью, и Лин и Пэтси пока были на своем посту. Каждый вечер они сходились в комнате отдыха, вымотанные, но пока еще в несокрушимом здравии, и рассказывали про всякие случаи, произошедшие за длинный тяжелый день.
– Когда я уйду с этой работы, я, наверное, переквалифицируюсь в хорошего, пусть и незатейливого, повара, – смеялась как-то вечером Лин. – Знаешь, сегодня из кухни прислали обеды больным с просьбой доварить у нас в блоке. Я подумала, что, пожалуй, это мой шанс. Но то ли еще будет!
Пэтси положила ноги на соседний стул.
– Вот именно, это еще ничего!.. Мы уже несколько дней сами готовим для отдельных палат. А сегодня я чуть не на четвереньках скоблила и мыла своими нежными руками всю дезинфекционную. У нас даже уборщицы нет. – Потом она как-то мечтательно сказала: – Знаешь, что странно, Лин? Казалось бы, вокруг все болеют, мучаются, страдают – но мне почему-то так хорошо!..
– Мне тоже, – сказала Лин. – По-моему, дело в том, что это ощущение, что мы нужны другим, как-то подхлестывает. Когда знаешь, что, несмотря на усталость, ты, оказывается, можешь сделать и эту работу, и еще одну, а потом еще и еще, и чувствуешь при этом, что ты не сдалась!
– Странно, то же самое нынче говорил и Том, – заметила Пэтси. – Он мне сказал, что в последние дни он получил такой ценный опыт, работая со всеми больными, не только своими, какого у него не могло быть и за целый год нормальной работы. Лин… – Пэтси замолчала, внимательно глядя на подругу. – А ты знаешь, что Том собирается ехать работать за границу?
– Нет, – удивленно сказала Лин.
– Разве он не говорил тебе?
– Нет. Но ведь в последнее время мы редко виделись. – Лин знала, что ее слова звучат уклончиво.
– Да, он так и сказал, – сухо ответила Пэтси. – Вы что, поссорились, Лин, а?
– Нет, мы все еще друзья, я надеюсь, хотя теперь нам очень трудно встречаться. Видишь ли, он мне сделал предложение, но я отказала.
Пэтси медленно сказала:
– Что ж, не буду притворяться, что я этого не знала. Но лучше бы ты согласилась, Лин. Он такой чудный человек и только о тебе и думает.
– Я знаю, что он замечательный; но если он женится, он заслуживает того, чтобы его так же крепко любили в ответ, – серьезно сказала Лин. – А я не люблю его так… ну, как ты любишь своего Майкла, Пэтси.
– Но теперь, когда ты больше не думаешь о Перри, разве не может развиться любовь к Тому? – спросила Пэтси без особой уверенности.
Лин покачала головой. В этот момент с опозданием прозвучал гонг, зовущий к ужину, и разговор прекратился сам. Она чувствовала облегчение оттого, что Том был верен своему обещанию и не выдал Пэтси секрета ее любви к Уорнеру. Она была бесконечно благодарна ему за его твердость.
Проходили дни, и даже в этих чрезвычайных условиях начал складываться собственный режим; избыточные обязанности стали быстро восприниматься как обычные, и все с удивлением вспоминали о тех временах, когда они, как казалось, наслаждались неторопливостью, избытком свободного времени и при этом еще ворчали, что слишком загружены. Никто – может быть, за исключением начальницы сестринского корпуса и ее старших коллег – не задавался тревожным вопросом, что будет, если к теперешнему положению добавится еще какая-нибудь непредвиденность. Никто и не верил, что может случиться такое несчастье, которое потребует от всех нечеловеческих усилий (и они их приложат), какое поджидало их в это темное ветреное утро.
Ночью Лин долго лежала без сна, слушая, как стучит в окно дождь и свищет ветер, а когда она, наконец, уснула и услышала стук, от которого проснулась только наполовину, ей показалось, что это просто резкий порыв ветра. Но она села в постели, удивленная появлением на пороге одной из ночных дежурных.
– Извините, но вас вызывают на дежурство, и как можно скорее, сестра. Начальница приказала поднять всех дневных сестер, – сказала девушка. – Через полчаса в столовой всем подадут завтрак.
– Но ведь сейчас… – Лин потянулась к своим часикам, – ведь еще даже не рассвело!
– Я знаю. Но велели поднять всех. Мне еще нужно многих разбудить. – И девушка убежала.
В столовой оживленно обсуждали причину раннего подъема, поедая поджаренный хлеб и кофе, что и составляло весь завтрак. Все спешили скорее поесть и тут же убегали по своим местам, так что особых обсуждений, кроме нескольких отрывочных вопросов и сумбурных догадок, в столовой и не было.
– Серьезная авария поезда на линии как раз около станции Бродфилд…
– Вчерашний и ночной дожди размыли часть полотна…
– Паровоз и по крайней мере семь вагонов…
– Они везут раненых в отделение несчастных случаев. Уже привезли нескольких…
И где-то близко от себя Лин услышала, как кто-то говорит:
– Значит, если отделение несчастных случаев будет переполнено, то будут класть и в Принстон. Это ведь резервная палата для несчастных случаев.
Вот именно… Лин вспомнила, что говорила ей сестра Оллмен о том, что отгороженная половина ее палаты предназначена как раз для таких случаев, как этот. Она залпом допила кофе, думая, неужели придется использовать и ее палату. И если так, как же им справляться, многие из ее штата все еще болеют.
Она получила ответ на свой первый вопрос, как только вошла в палату Принстон и увидела своих собственных больных чуть ли не в состоянии радостного возбуждения от того, что происходило за перегородкой. Тут же она получила распоряжение выполнять обязанности сестры и этой палаты, кроме своей собственной.
– Вы будете принимать и готовить больных для лечения, если это необходимо, в соответствии с указаниями хирурга, который будет в вашей палате, – четко говорила ей начальница по телефону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24