– Я так рада, что тебе нравится, – говорила Джоконда. – Видишь ли, все мы давно присмотрелись, но я держусь того мнения, что наша часть города удивительно красива…
Строгое и задумчивое выражение в данную минуту исчезло с ее лица, и щеки горели от удовольствия.
ГЛАВА V
– Письмо тебе, Риккардо, – крикнула Аннунциата, подойдя к двери комнаты кузена и просовывая под дверь конверт.
Он соскочил с кровати и поднял письмо. Письмо было городское. Он прочел:
«Милый синьор Бастиньяни! Надеюсь, что вы не откажетесь отобедать у меня сегодня и возобновить таким образом знакомство, завязанное нами на «Авроре» на прошлой неделе. Обедать будем запросто, часов около семи, так что вы могли бы придти прямо из конторы вашего дяди.
Шарль Конраден».
– Это тот человек, за которого ты принял Си-Измаила? – спросила Джоконда, когда он за завтраком показал ей письмо.
– Вы говорите о Си-Измаиле? – выглянул из-за своей газеты ее отец.
– Риккардо познакомился на «Авроре» с мужчиной, очень похожим на него.
Сицио проворчал что-то и снова углубился в газету.
Улица Каира была тихая улица, примыкающая к авеню Моряков. На ней лежала печать благоденствия; первые этажи некоторых домов занимали конторы юристов и пароходные; остальные дома представляли собой комфортабельные особняки из солидного белого камня. № 3-й ничем не отличался от соседей: те же зеленые жалюзи, безукоризненно белые стены и высокий электрический фонарь у самых дверей. Он имел вид самодовольный, как все здесь, в этом французском квартале, как бы говорившее: «Смотрите, как мы управляем на Востоке! Как выполняем свою миссию – насаждать в Африке прогресс!»
Риккардо провели наверх, где навстречу ему вышел сам хозяин, с протянутой рукой и улыбкой на устах. Риккардо сразу окончательно уверился в том, что он не ошибся, что Си-Измаил и Конраден – одно и то же лицо. Но он решил притвориться непонимающим.
Они прошли в комнату, очень скромно обставленную. Письменный стол, с разложенными на нем бумагами и документами, большой книжный шкаф и на стенах арабские музыкальные инструменты и оружие. Трудно было судить по этому о вкусах человека, который жил здесь и работал.
Картин было мало, все больше акварельные этюды, единственные цветные пятна в комнате.
Увидав, что гость его рассматривает их, Конраден пояснил, что они принадлежат кисти славного Баре, у которого он приобрел их за бесценок, еще в те времена, когда художник был никому неизвестен и вел жалкую борьбу за существование в Париже. С тех пор он прославился на всю Европу, – прославился только благодаря тому, что знаменитой французской актрисе понравилась афиша, которую он нарисовал для нее.
Риккардо слушал. Хотя в искусстве он понимал мало, но Конраден рассказывал так, что невольно заинтересовывал. Глядя на него, сицилиец думал о том, что человек этот, какой бы он ни был национальности и несмотря на пожилой возраст, должен быть опасен для женщин. В нем была какая-то сила, которая неудержимо влекла к нему.
– Понравился вам Тунис? – спросил он Риккардо, когда убрали суп.
– Я еще не разобрался; тут так много разных Тунисов – французский и наш итальянский, еврейский и арабский, и ни один не похож на другой.
– А… а… Ваш дядя, кажется, живет в арабском квартале? Это странно, потому что сицилийцы склонны держаться все вместе.
– Дядя почти не поддерживает отношений со здешними сицилийцами. Да и тишина квартала Медина ему по душе.
Конраден налил себе стакан минеральной воды и наполнил стакан своего гостя шампанским.
– Тишина – великое дело… когда нервы не в порядке.
– А тихо там удивительно – совсем мертвый квартал по сравнению с шумными городами Сицилии, где ночи напролет звучит мандолина, раздаются пенье и смех.
Конраден улыбнулся.
– Вы говорите, что есть несколько Тунисов, – начал он, немного погодя. – Это не так: Тунис один – Тунис ислама. Многообразие, о котором вы говорите, – явление временное, продукт переходного периода.
– Однако прогресс неизбежно должен был коснуться этой страны, – возразил Риккардо. – Вопрос заключался лишь в том, кто сделает первый шаг.
– Прогресс? – улыбнулся Конраден. – Разные могут быть точки зрения. Люди Запада изобретают электрические трамваи, усовершенствованные системы канализации, вводят городские советы. Они изучают законы природы, усердно и тщательно, как изучают муравьи клочок земли, на котором живут, – у них нет ни воображения, ни преклонения перед природой. А результат? Чего достигают они? «Теперь можно гораздо быстрее перебрасываться с места на место и выполнять в один день то, на что раньше требовались дни», – говорят на Западе. А люди Востока возражают: «Не все ли равно – сегодня или завтра? Количество работы увеличивается вдвое, если ее можно делать вдвое быстрее!» Канализация… конечно, здесь бывают эпидемии, которые уносят менее стойких, но зато здесь не знают, что такое неврастения, ипохондрия, вырождение – детища современной жизни.
– Однако политически, – возразил Риккардо, – на Востоке веками царил деспотизм.
Конраден рассмеялся.
– А что вы скажете о Японии?
– Япония пробуждается.
– Ближний Восток пробуждается тоже. Взгляните на Турцию, на Персию, вспомните молодой Египет. Но важно, чтобы импульс исходил изнутри, не извне. Ни один народ не может сохранить свою жизнеспособность, раз он подчинен другому народу.
Риккардо слушал.
– А восточная женщина! – воскликнул он вдруг. – Вот область, где деспотизм царит вовсю.
Лицо хозяина омрачилось на мгновение, затем он снова заговорил мягким тоном:
– Что ж, женщины здесь счастливы по-своему. Все женщины – и западные, и восточные – живут главным образом сердцем. Если женщине суждено быть борцом – образование необходимо. В противном случае оно развращает. Мы многое ставим выше интеллектуального развития. Спросите любого мальчика-араба – презирает ли он свою мать…
Он говорил, заметно волнуясь, и от внимания Риккардо не ускользнуло, что он стал употреблять местоимение «мы», говоря от имени людей Востока. Но фанатический огонь угас в нем так же быстро, как вспыхнул. Си-Измаил снова превратился в прежнего Конрадена.
– А ваши родные? – переменил он вдруг разговор. – Здоровы? – Он долил стакан юноши.
– Да, благодарю вас.
– Вы довольны своей работой?
– Не совсем освоился еще.
– Я слыхал, что дело вашего дяди разрастается. По-видимому, процветает.
Конраден задумался.
– У него трое детей, говорите вы?
– Да, две дочери и сын.
– Да, сын… К нему, вероятно, перейдет заведывание делом?
Риккардо допил свое шампанское.
– Не знаю. – Он все еще был настороже. – Странно, что дяде понадобилась помощь племянника, простите нескромное замечание.
Риккардо промолчал.
– Во всяком случае, искренне желаю вам успеха: дочери синьора Скарфи, говорят, хороши собой.
– Да, – подтвердил Риккардо, не скрывая своего энтузиазма.
– Синьора, ваша тетя, была очень красива. Я, помню, видывал ее в мое первое пребывание в Тунисе. Мадам Тресали, та, что продала Тунис французам, еще слыла красавицей тогда, и соперничать с ней могла лишь ваша тетка, совсем еще юная. Вы похожи на нее.
– Мне часто повторяла это мать.
– Быть может, позже вас свяжут с семьей дяди более тесные узы.
– Не слышно, чтобы проектировался такой союз, – с откровенностью сицилийца ответил Риккардо. – Да я и не собираюсь жениться. Я еще молод.
– Да, вы молоды.
– Кстати, – вспомнил Риккардо, – я ходил смотреть танцовщицу, о которой вы мне говорили.
– И что же?
– Откровенно говоря, воспоминания у меня остались самые смутные. Я накурился… гашишу, должно быть, а так как я не привык курить, то действие получилось неожиданное. Кузен, с помощью одного араба, доставил меня домой. – Он весело рассмеялся. – А все-таки я нашел, что Мабрука изумительна.
– Откуда вы узнали ее имя?
– Не помню. Кажется, его выкрикивала публика. Мне все представлялось как в тумане.
– Мабрука – имя довольно распространенное. Оно значит «счастливая». Мабрука пользуется громкой известностью среди арабов, но иностранцам редко удается видеть ее.
– Почему она не открывает лица? – быстро спросил Риккардо.
– Нарочитый прием, должно быть, для возбуждения любопытства. – Он слегка прищурил голубые глаза. – Вы не говорили с ней?
– Нет, кузен говорил.
– Он поклонник туземных танцев?
– Напротив, не любит их, – улыбнулся Риккардо. – Он пошел лишь для того, чтобы проводить меня.
– Вы должны как-нибудь познакомить меня с ним. И с кузинами вашими я рад был бы познакомиться. Я столько раз беседовал с их матерью.
– Я рад буду при случае познакомить вас. Я уже рассказывал о вас. Я даже принял за вас вчера одно лицо и указал на него кузине Джоконде, но она объяснила мне, что это Си-Измаил бен-Алуи. Он удивительно похож на вас.
– Да, меня часто принимают за Си-Измаила, даже арабы, – не смущаясь, отвечал Конраден, – бывают такие сходства. Мне рассказывал как-то некий видный итальянский политический деятель, что у него был двойник, скромный человек, которого не раз в разгар популярности моего приятеля провожала восторженная толпа. Сходство оказалось для бедняги роковым: его закололи в Марселе, говорят, закололи по ошибке, так как мой приятель навлек на себя гнев мафии.
– Опять мафия! – воскликнул Риккардо.
– Как это вы, сицилиец, да еще родом из Джирдженти, – и не член мафии!
Шампанское оказало свое действие на Риккардо. У себя на родине он не решился бы обсуждать этот вопрос с человеком, которому не доверял бы безусловно. Но здесь, в Тунисе, в беседе не то с арабом, смахивающим на француза, не то с французом, смахивающим на араба, он не считал нужным ставить препоны своему красноречию. Как многие из сицилийцев молодого поколения, он стоял за уничтожение мафии. Но, против ожидания, хозяин его стал на защиту этой организации и обнаружил удивительное знакомство с предметом. Он доказывал, что такие тайные общества – логическое следствие плохого управления в прошлом и в настоящем, что это здоровое явление в больном государственном организме.
В самый разгар спора Риккардо вдруг спохватился, что уже поздно. Он простился с хозяином.
ГЛАВА VI
Дверь захлопнулась за ним.
Он постоял немного, глядя на опустевшую улицу. В этот поздний час те из праздношатающихся, которые не сидели в кафе или в казино, прогуливались по авеню или направлялись к темному кварталу, населенному женщинами разных национальностей, но одной профессии.
Риккардо глубоко вдохнул свежий воздух. Шампанское огнем зажгло ему кровь, а беседа вызвала усиленную работу мозга. С дерзкой самонадеянностью юности, он чувствовал, что все пути ему открыты, что нет и не может быть для него ничего недосягаемого.
Стук экипажа, поднимавшегося вверх по улице, нарушил тишину. Когда экипаж подъехал ближе, Риккардо заметил, что кучер – туземец. Экипаж остановился; кучер в тюрбане, в широчайших белых шароварах и туфлях на босу ногу спустился с козел и распахнул дверцы кареты. Риккардо показался забавным контраст между этой библейской фигурой и современным экипажем.
Из кареты вышла женщина, закутанная в длинный белый хаик, со спущенной на лицо черной шелковой вышитой шалью. При каждом ее движении слышен был звон серебряных запястьев у нее на ногах, тех обручей, от которых городские женщины начинают мало-помалу отвыкать.
Риккардо отступил в тень.
В походке женщины не было и следа той робости и неуверенности, какими отличается походка арабских женщин, насколько он мог судить по встреченным на базаре фигурам под покрывалом. Эта шла, легко раскачивая бедра, все движения ее были свободны.
Очевидно, карета остановилась, не доезжая до места назначения, потому что женщина внимательно оглядывала все двери. Наконец, она постучала у дверей дома № 3. При свете электрического фонаря Риккардо видел, как отворил дверь знакомый слуга. Раздался голос женщины, низкое контральто с совсем детскими интонациями. Говорила она по-арабски. Слуга отвечал торопливо. Она задала несколько вопросов, затем протянула небольшой пакет. Слуга взял пакет, пробормотал что-то и запер дверь. Женщина направилась к каретке, которая остановилась в нескольких шагах.
«Вот оно, приключение!» – подумал Риккардо и выступил из тени.
– Не могу ли я помочь вам, мадам?
Она вздрогнула и посмотрела на него через вуаль. В первую минуту Риккардо подумал, что она сейчас вскрикнет или позовет кучера. Но она молчала. Он чувствовал, что она рассматривает его из-за своей вуали. Он готов был поклясться, что она молода и гибка; рука, которой она оперлась на руку кучера, выходя из каретки, была рукой молодой женщины, хотя пальцы и были окрашены охрой до второго сустава.
– Вам, очевидно, неизвестно, месье, что французская администрация карает тех, кто затрагивает на улице тунисских дам?
Наконец-то она заговорила, заговорила по-французски, слегка картавя, с каким-то своеобразно-мягким акцентом.
– Мадам, я чужестранец. Прошу прощения. И повиновался невольному импульсу, мне показалось, что вы в затруднении, – объяснил он.
– Боюсь, что из здешних женщин немногие оценили бы вашу заботливость, мсье.
Она отвернулась и направилась к поджидавшей ее карете. Он с сожалением провожал ее глазами.
Она подошла к экипажу; араб-кучер распахнул дверцы и, когда она села, взлез на козлы. Карета начала спускаться вниз по улице. Но, проехав немного, остановилась. Кучер слез с козел и стал взбираться обратно вверх по улице. Поравнявшись с юношей, он обратился к нему по-арабски. Риккардо пожал плечами. Тогда кучер схватил его за руку, и Риккардо понял, что его приглашают подойти к карете. Не родился еще тот сицилиец, что стал бы, из осторожности или других соображений, колебаться, раз дело шло об авантюре, в которой была замешана женщина. Риккардо подошел к карете.
– Войдите, месье!
Дверца захлопнулась за ним. Экипаж затрясся по мостовой, путь отступления даже и при желании был отрезан.
Занавески в окнах были спущены, и в полумраке экипажа Риккардо видел против себя неподвижную белую фигуру, откинувшуюся в угол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26