ГЛАВА II
Улица Сосье, старинная Цанкат Туила, дремала, обласканная послеполуденным солнцем. Несколько мулов и ослов, навьюченных бурдюками из овечьих шкур с оливковым маслом или вязанками зелени, все в струпьях и ссадинах и сопровождаемые целыми тучами мух, медленно тащились по ней, многострадальные и терпеливые, терпеливее своих западных сородичей, поскольку на долю их выпадало много больше невзгод. Шелудивые верблюды, такие же хилые и так же облюбованные мухами, задрав головы, неприятно фыркая и поднимая пыль, проходили мимо ларьков мясников, мимо продавцов плодов и овощей и веселых лавчонок с пестрыми ситцами. Нищие в лохмотьях мирно беседовали друг с другом; старик-калека, на самом припеке, непрерывно вопил: «Мескин! Мескин!» и громко читал молитву Аллаху, всеблагому и милосердному. А между ними всеми ловко сновал босоногий продавец кофе, держа в каждой руке по несколько крошечных, с рюмку величиной, чашек с длинными ручками, и угощал правоверных.
Вдруг все звуки покрыл протяжный и резкий, не от мира сего, зов, несшийся откуда-то сверху. Его подхватили и повторили сотни других голосуй. Некоторые из торговцев поднялись и, оправив свои бурнусы, тихо, по двое и по трое, направились и ближайшую мечеть, одну из ста сорока мечетей города Молитвы. Другие взялись за свои четки, нищий продолжал вопить.
Один торговец, из менее набожных, перешел к своему соседу-пирожнику и уселся рядом с ним на циновке.
– Мир тебе!
– Мир тебе!
Пирожник подозвал разносчика кофе.
– Два кофе.
– Наступают жаркие дни, – вздохнул первый торговец-фруктовщик. – Скоро все иностранцы покинут город. Сегодня с поездом не приехало ни одного.
– Останутся те, что копают там, за городом, будь они прокляты!
– Говорят, нашли что-то новое.
– Голую женщину, бесстыдную мраморную штуку.
Фруктовщик слушал почтительно: пирожник был человек ученый и в родстве со святыми людьми.
– По-твоему такие вещи надо бы уничтожать?
– Разве не сказано в Коране, что не должно творить или терпеть кумиров? А эти христиане не только сами поклоняются голому мужчине и Мариам, его матери, и многим другим, но еще чужих богов откапывают.
– А по нашим святым мечетям шатаются сколько им вздумается! Собаки!
– Это ты повторяешь слова Большого Человека?
– Да, он много раз говорил.
– Однако сын твой не мало зарабатывает, показывая этим собакам мечети, – заметил пирожник, в котором внезапно заговорило чувство юмора.
– Так что же? Пускать их бесплатно, что ли? Глупо было бы. А что слышно о Большом Человеке?
– Он молчит. Время все еще не пришло.
– В Марокко уже многое сделано. Я читал сегодня, что там правоверные совсем уничтожили французские отряды.
– Мало ли что пишут газеты!
– А правду ли говорят, будто Большой Человек сейчас здесь, в городе?
– Ты поздно встаешь, Мустафа. Я сам видел утром Двуликого. Проходя мимо, он окликнул меня по имени, подал мне семь фиников и сказал, чтобы я три съел сам, а остальные роздал четырем надежным друзьям – это, мол, принесет мне счастье.
– Как он благосклонен к тебе, – с оттенком зависти проговорил фруктовщик. – И кому же ты роздал финики?
Пирожник замялся, потом ответил смущенно:
– Я отдал все четыре Азизе, танцовщице.
– А-а! Должно быть, ты у нее искал счастья! – лукаво заметил его собеседник. – Да хранит тебя Аллах!
Почти в это же время Сан-Калогеро, Риккардо и обе девушки прогуливались по базарам. В противоположность тунисским, в Керуане базары совсем крытые, так что там прохладнее, темнее, и воздух сильнее насыщен запахом благовоний. В этот день все лавки принарядились в честь праздника Муледа. Стены были задрапированы желтыми, белыми и оранжевыми шелками, затянуты дорогими коврами. Хозяева облечены в богатые, красивых оттенков одежды. Повсюду развешаны цветные фонарики и стеклянные люстры: с наступлением темноты весь город должен был быть иллюминирован.
Здесь было не так богато, как в Тунисе, но девушкам все казалось ново. Сан-Калогеро многие знали, и один из торговцев пригласил их присесть рядом с ним на прекрасный ковер и выпить кофе с душистым печеньем.
Джоконда свободно беседовала по-арабски с их хозяином. Сан-Калогеро прислушивался с интересом, как вдруг почувствовал, что кто-то тронул его за плечо. Позади стоял один из его рабочих-арабов, запыхавшийся, потный.
– Сиди! Иди скорей! – шепнул он Джованни на ухо.
– Что такое? Что случилось?
Араб оглянулся кругом. Во всех лавках-ячейках этого торгового улья сидели их хозяева, то потягивая кофе, то куря, то играя в домино или читая Коран.
Слышался сдержанный гул голосов, нежный аромат носился в воздухе.
– Не могу говорить здесь. Пойдем, сиди, нужно!
Джованни окинул его подозрительным взглядом.
– Чего ради я побегу, неизвестно почему?
Араб нагнулся к самому его уху и что-то прошептал. Джованни не изменился в лице, но поднялся.
– Мне очень жаль, – сказал он, обращаясь к девушкам, – но нам с Риккардо придется проводить вас в отель…
Хотя он говорил спокойно, но девушки тотчас догадались, что не все благополучно, и простились со своим хозяином.
– Неприятное известие? – дорогой спросила Джоконда Сан-Калогеро.
– Пустое: недоразумение между одним из моих рабочих и властями. Мы живо уладим это. А вечером успеем посмотреть иллюминацию.
Шедшая позади Риккардо Аннунциата сказала с оттенком иронии:
– Мне, конечно, не соблаговолят сказать, в чем дело?
– Я и сам понятия не имею, – холодно, несколько обиженно ответил Риккардо.
– Риккардо, – вдруг неожиданно мягко заговорила девушка, – отчего бы нам не быть друзьями, по крайней мере? Я знаю, что часто бываю невозможна, но я это не нарочно… Помиримся?
Риккардо невольно улыбнулся:
– Это, во всяком случае, приятнее состояния вооруженного перемирия, в котором мы пребывали до сих пор.
– Значит, мир?
– Да, мир.
Он взял протянутую ему руку и задержал в своей.
– В сущности, все это было нелепо, раз нам все равно придется пожениться, – сказала она.
Он с неожиданной для самого себя страстностью пожал ей руку. Она подняла на него глаза и улыбнулась.
Проводив девушек до отеля, Джованни повернул в сторону вокзала.
– Что случилось?
– Джузеппе прислал за мной этого араба, там что-то неладно.
Они молча шагали, араб следовал за ними. Не доходя до вокзала, услышали шумный говор. У решетки вокзала стоял допотопный экипаж, запряженный серым арабским конем. А по ту сторону решетки оживленно жестикулировали и спорили десять-двенадцать человек, среди которых были и европейцы и арабы.
– Это экипаж кади, – с ударением сказал посланный Джузеппе.
– Погодите, Джованни! – остановил Риккардо друга. – Давайте выработаем раньше план действий.
– Проще всего известить полицию.
– Ничуть не бывало, – горячо возразил Риккардо, – вы и не подозреваете, что тут замешано. Если вам дорого счастье Аннунциаты и Джоконды, не вызывайте полицию.
– А что если вагоны будут осмотрены по дороге в Тунис? Каково будет мое положение? Что-то надо сделать.
– Пока надо сказать, что в этих ящиках – снаряжение для вашего лагеря, присланное вам из Туниса в виду того, что в округе неспокойно.
– Заявить притязания на снаряжение? Но в четырех вагонах не меньше восьмидесяти ружей. К чему такое количество? Как я объясню?
– До ружей дело не дойдет. Начальник станции не знает ведь, что платформы с двойным дном Мы можем вернуться ночью и забрать ружья. А теперь идем.
Когда они подходили, от группы отделились и направились к ним взволнованный начальник станции и еще более взволнованный таможенный офицер.
– Месье Сан-Калогеро! Выясните недоразумение! Господин кади утверждает, что эти ящики присланы ему, и в доказательство предъявляет письмо Си-Измаила. А ваш человек заявляет, будто они представляют собственность лагеря в Эль-Хатере и без вашего разрешения никому выданы быть не могут.
Кади, необычайно тучный человек в монументальном тюрбане, подхватил сказанное начальником станции, рассыпался в уверениях, и все присутствующие заговорили разом, каждый во весь голос.
Как только ему удалось вставить слово, Джованни сказал:
– Мне очень жаль вступать в конфликт с господином кади, но я тоже рассчитывал получить из Туниса кое-что с этими же вагонами, и, судя по внешнему виду ящиков, не сомневаюсь в том, что они присланы мне.
– У мсье нет письма в подтверждение его слов, – заявил кади, с торжествующим видом помахивая своим документом.
– Письмо, конечно, есть, но вряд ли стоит посылать за ним в Эль-Хатеру. Нельзя ли проще разрешить спор? Быть может, господин кади согласится сказать, что должно быть в его ящиках?
– Одежда и книги, – сказал тот, моргая черными, как бусинки, глазами. – Си-Измаил посылает их для бедных учеников «зауйи» при одной из мечетей.
Джованни улыбнулся.
– Чего же проще? А в моих ящиках должно быть снаряжение для нашего лагеря в Эль-Хатере. В Тунисе ходят слухи, что здесь неспокойно, и мне присылают средства защиты. Спорить незачем: достаточно вскрыть ящики, чтобы выяснилось, кому они принадлежат.
– Я протестую, – вскричал кади, весь побагровев, – это оскорбительно и для Си-Измаила, и для меня.
– Но почему же, – пытался его успокоить начальник станции. – Предложение вполне разумное.
Препирательства продолжались некоторое время, но, в конце концов, таможенный офицер, хотя и очень неохотно, стал вскрывать первый ящик.
Начальник станции, с видом арбитра, смотрел ему через плечо.
– А-а! Книги! – воскликнул он вдруг.
Сенсация! Приунывший было кади приободрился! Джованни смутился.
Но Риккардо, опустившись на колени возле ящика, просунул в него руку и вытащил книгу Коран в пергаментной обложке. Засунул руку ещё раз.
– Это не книги, – крикнул он, вытаскивая картонную коробку.
Начальник станции осторожно раскрыл ее затем нагнулся над ящиком. Минута напряженного молчания.
– Мсье Сан-Калогеро, – сказал начальник станции, выпрямляясь, – вы правы.
– Бесполезно вскрывать другие ящики, – мрачно заявил таможенный офицер. – Я удовлетворен.
– Все удовлетворены, я полагаю, – улыбнулся Джованни. – Я уверен, господин кади, что ящики с книгами и одеждой для ваших бедных студентов прибудут в свое время.
Потерпевший поражение кади, весь бледный от гнева, уселся в свой экипаж. Толпа разошлась.
Риккардо и Джованни поблагодарили начальника станции, гордого сознанием, что он сыграл в этом деле роль Соломона, сдали на его ответственность ящики и, в сопровождении Джузеппе, вышли со станции. Солнце садилось, и рельсы горели, как расплавленные. На белых домах играли красные отблески.
Пока они шли к отелю, небо темнело, краски наката угасали. На юге мрак наступает сразу после захода солнца. Джованни и Джузеппе простились с Риккардо. В гостиной Риккардо застал одну Аннунциату, – Джоконда переодевалась у себя наверху. В комнате, с пестрой деревянной обшивкой, было почти совсем темно. Риккардо привлек Аннунциату к себе и поцеловал ее.
– Ты серьезно хочешь, чтобы мы были друзьями? – спросил он.
Она не отвечала, но и не вырывалась, даже как будто доверчиво прижималась к нему. Он был удивлен. Неужто это та самая девочка, которая с таким негодованием отнеслась недавно к его поцелую? Он целовал и целовал ее, недоумевая, чем объясняется ее покорность. Но вдруг она вырвалась с негромким восклицанием:
– Не надо, Риккардо! Я не могу… – Глаза ее были полны слез.
– Что такое? Что с тобой? – спросил он и, обняв ее, подвел к окну и усадил в кресло.
Потом повернул выключатель.
– Скажи, – уже другим тоном заговорила Аннунциата, – уладилось ли дело? Что это было?
Риккардо улыбнулся.
– Столкновение Джузеппе с таможенными. Пустяки.
– А я испугалась. У меня было такое чувство, будто что-то угрожает нам.
– Надеюсь, оно рассеялось? – шутливо спросил Риккардо.
– Нет… не скажу.
Он рассмеялся и обнял ее за плечи, успокаивая как в тот день, когда умер ее фламинго.
Спустилась ночь. Оставивши на дороге автомобиль под охраной Джузеппе, Риккардо и Джованни в сопровождении одного мальтийца прокрались на вокзал. Но когда, оторвавши одну-другую планку в первой платформе, они хотели вытащить содержимое тайника, – оказалось, что там пусто. Даже циновки были убраны. То же самое повторилось и на остальных платформах. Риккардо внимательно осмотрел вагоны и открыл, что у всех второе дно бесшумно выдвигалось наподобие ящика. Те, кому предназначались ружья, уже успели побывать здесь!
ГЛАВА III
Риккардо чувствовал, что ему не до сна и, глубоко задумавшись, продолжал сидеть в гостиной после того, как его кузины ушли к себе. Потом, надевши шляпу, вышел на свежий воздух.
Он направился к ярко освещенному городу, прошел массивными воротами, которые туземцы называли Баб Джеллэдин, и свернул в крытый рынок, где оказался чуть ли не единственным, если не считать нескольких французских солдат, европейцем. Все лавки так и сияли огнями, напоминая подземный дворец из «Тысячи и одной ночи», а между ними сновала густая толпа – всё тюрбаны и ярко-красные фески.
Из одного угла неслась дробь барабанов и пронзительное пение; протолкавшись вперед, Риккардо увидал несколько десятков юношей, расположившихся кружком на ковре; в центре круга в старинной медной светильне курилось какое-то благовоние. Каждый юноша держал в руках деревянную раму, обтянутую овечьей шкурой, и через равномерные промежутки все они вскидывали свои рамы вверх и разом ударяли в эти своеобразные барабаны, производя неописуемый шум. Затем, опустив свои инструменты, пальцами, перебирали по ним в такт напеву, который напомнил Риккардо слышанное им в Палермо пение псалмов. Зрелище было любопытное, но Риккардо вскоре заметил, что окружающие начинают мрачно коситься на него, и, отойдя, смешался с толпой. Все, кроме одного юноши, в это время умолкли, а солист, раскачиваясь взад и вперед, высоким альтом выводил рулады.
Риккардо хотелось узнать, что все это означает, но араб, к которому он обратился с вопросом, не удостоил его ответом, только окинул высокомерным взглядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26