Я случайно проезжал мимо и забрал его к себе, чтобы тотчас применить необходимые противоядия. Но рана все еще опасна и требует внимательного ухода. В полусознательном состоянии он несколько раз упоминал имя вашего кузена, и я поэтому решил, что лучше доставить его к вам, чем в больницу. Сам я, к сожалению, на время уезжаю из Туниса, иначе я бы охотно…
– Вы прекрасно сделали, – поспешно сказала Джоконда. – Я распоряжусь, чтобы его отнесли наверх.
Под ее личным наблюдением находившегося и забытьи Джованни отнесли в ее комнату, единственную пригодную для больного в данный момент.
– Я дал знать доктору, – сказал Си-Измаил, когда она вернулась к нему, – он будет здесь через несколько минут. Не тревожьтесь, я дал противоядие. Забытье вызвано лекарством.
Он поклонился и направился к дверям. Джоконда со странным чувством проводила его глазами, потом поднялась наверх к больному.
Некоторое время все в доме были поглощены болезнью Джованни. В первые дни у него бывали приступы сильного бреда, которые сменялись долгими часами полного изнеможения. В разгар болезни Риккардо иногда сменял Джоконду у постели больного.
Наконец рана зажила, и Джованни начал понемногу поправляться. Находясь в блаженном состоянии выздоравливающего, он отгонял от себя мысли о прошлом, как стряхивает с себя просыпающийся мучивший его во сне кошмар. События той ночи казались ему страшным сном, и он сам не мог разобраться, что было в нем правдой и что – обманом чувств. Он не в состоянии был думать о погибшем ребенке – ведь Дужа была, в сущности, ребенком, которого он вырвал из жуткой обстановки и который так скоро погиб от какой-то ужасной, непонятной болезни. Что касается настоящего, – приятным олицетворением его была для Джованни ловкая, с прохладными пальцами девушка, которая подносила ему лекарства, перевязывала шею, меняла цветы на столе у его кровати и ровным голосом говорила с ним о простых и будничных вещах. Охотно любовался он и Аннунциатой, детски миловидной и старательно сдерживавшей свою резвость в комнате больного, охотно беседовал с Риккардо Бастиньяни. Сицио Скарфи, угрюмый и измученный на вид, заходил к нему каждый день, и даже Сальваторе проявлял некоторую заботливость.
Риккардо между тем дважды побывал в таинственной кофейне на Нагорной улице и оба раза безрезультатно. Ответа на свое письмо он от танцовщицы не получил и каждый раз с возрастающим раздражением смотрел на пляску жирных громоздких женщин. Он не нашел никаких следов Мабруки, не получил никакого ответа на расспросы о ней. Также безрезультатной оказалась попытка вручить два письма для нее Али Хабибу, хотя вместе с письмами в руку Али Хабиба всунута была солидная лепта. Возможно, впрочем, что Мабрука не умеет читать, утешал он себя. Он негодовал на то, что она не подавала признаков жизни, хотя знала, где он живет. До сих пор ему, благодаря его молодости и красоте, не приходилось долго добиваться благосклонности женщин. Он не мог уяснить себе цели обмана, жертвой которого он стал, и это обстоятельство сообщало Мабруке, туземной куртизанке, особое очарование. Она превращалась для него в фата-моргану, дразнящую и ускользающую. А дайся она ему в руки – кто знает? – все обаяние, пожалуй, рассеялось бы.
После второго бесплодного визита в кофейню, на следующий день утром его вдруг осенила новая мысль, шум во дворе разбудил его раньше обычного: старая Кончетта через весь двор пронзительно кричала что-то маленькой служанке Мариетте, солнце ослепительно играло на белой стене у него над головой.
Мысль, которая пришла ему в голову, была настолько проста, что он удивился, как не додумался до нее раньше. Случай видеть Мабруку ему впервые доставил Си-Измаил, или Конраден (если он предпочитает именоваться так). У его же дома Риккардо в первый раз заговорил с этой женщиной, только что передавшей какой-то сверток слуге Си-Измаила. Поэтому, осторожно взявшись за дело, он вероятно сумеет получить сведения о ней и ее местопребывании от Си-Измаила. Попробовать во всяком случае не мешает. Он решил обязательно разыскать ее. Задеты были и его тщеславие, и его охотничьи инстинкты.
Вполголоса напевая неаполитанскую песенку, он принял холодную ванну и спустился в patio, чтобы погреться на солнце перед утренним кофе.
– Риккардо! – вдруг окликнула его сзади Аннунциата.
Он подошел к ней.
– Я кормлю моих фламинго, и Ясода ничего не ест. Посмотри, что с ней.
Риккардо прошел в угол, к загородке, в которой помещались фламинго. Одна из птиц стояла в стороне от остальных, стояла на одной ноге, взъерошив бело-розовые перья и спрятав голову под крыло. Вид у нее был больной и растрепанный.
Риккардо осмотрел ее.
– Она больна.
– Ну конечно. Но что мне делать с ней?
– Не дать ли ей погулять по двору? Улететь она все равно не может, а отделить ее от других не мешает.
– Ясода всегда недовольна, – рассказывала Аннунциата, выпуская птицу и снова закрывая загородку. – Она постоянно пытается летать и клюет других. Странно! Ведь она выросла у меня.
Больной фламинго меланхолично проковылял в сторону и топорщащимся шариком замер в освещенном солнцем углу.
– Он, может быть, страдает тоской по родине, – сказал Риккардо. – Может быть, влюблен в небо, до которого ему никогда не добраться по твоей вине, может быть, вспоминает слышанные им рассказы о стаях его собратий, которые в холодную пору года летят в Египет, крыло к крылу, одни в необъятном просторе, где только солнце да морс.
– Ты думаешь? – задумчиво спрашивала Аннунциата, направляясь вместе с Риккардо в комнаты. – Я не буду больше подрезывать Ясоде крылья, пусть отрастают, увидим тогда.
– Если ты теперь выпустишь ее на свободу, она, возможно, почувствует себя деклассированной. Ее сородичи будут смотреть на нее, как на чужую, пожалуй, заклюют ее.
– Значит, лучше не выпускать?
– Она уж природой обречена на страдание, – сказал Риккардо, но, заглянув в серьезные глаза Аннунциаты, засмеялся: – Да ведь это только птица, в конце концов!
– Ewero! – улыбнулась Аннунциата. – Это только птица… О Риккардо! Я и забыла, я несла тебе письмо, полученное сегодня утром.
Он взглянул на конверт – тонкий дешевый конверт, – опустил его в карман и справился о здоровье Джованни.
– Он провел ночь спокойно. Лихорадка не возвращалась.
– Я навещу его после кофе, – отозвался Риккардо.
Он горел нетерпением узнать содержание письма, в котором – он в этом не сомневался – заключался долгожданный ответ Мабруки. Адрес был старательно выведен детски-неуверенным почерком. При первой же возможности он вскрыл концерт и прочел.
«Милый друг!
Я люблю вас, но не могу видеть вас.
Мабрука».
Риккардо свернул и спрятал в карман лаконичное послание. Никакая женщина, никакой мужчина не помирится с невозможностью видеть любимое существо. Мабрука, очевидно, занята другими поклонниками. Каприз толкнул ее на ночную авантюру; лишь только каприз был удовлетворен – всякие желание видеть Риккардо исчезло. Он упрекал себя за то, что так много думал о ней, такую волю давал своему воображению. Но, тем не менее, не отказывался от намерения собрать у Си-Измаила сведения о ней.
Джованни, совсем одетый, поглощен был чтением газеты, когда в комнату к нему вошел Риккардо; он засмеялся, услыхав радостно-удивленный возглас молодого Бастиньяни.
– Я бы давно поднялся, если бы не деспотизм Джоконды и доктора. Лихорадка по ночам – просто возврат малярии, которой я страдаю всю жизнь. А мне пора возвращаться к работе. Мне сообщил из Карфагена, что проектируется экспедиция на юг, в Эль-Хатеру, деревню вблизи Керуана, где случайно обнаружены остатки храма или чего-то в этом роде. – На бледном лице загорелись глаза. – Вы и ваши родные были очень добры ко мне, – просто добавил он, – мне никогда не отблагодарить вас за вашу доброту.
– Так вы нас покидаете?
– С разрешения доктора. В Керуане в это время года сухо, а я лучше всего чувствую себя под открытым небом.
– Вам бы жениться на бедуинке и жить в палатке, – смеясь, заметил Риккардо.
– Меня давно прельщает палатка – но отнюдь не женитьба!
– Дорогой! Что за фантазии, друг мой! Захотите жениться в один прекрасный день.
Джованни, улыбаясь, покачал головой.
– Не чувствую потребности в женщине. Я предан душой и телом возлюбленной, которая никогда не изменяет и вечно меняется. Она, как и я, уже пережила свою первую любовь, – это земля наша, хранящая в себе бесценные сокровища.
– В вас говорит пока больной. Пусть кровь быстрее заструится в жилах, и такая возлюбленная покажется вам чересчур холодной, – возразил Риккардо.
Когда Риккардо направлялся в контору, в гостиной его остановила Джоконда.
– Риккардо, – пониженным голосом заговорила она. – Меня беспокоит отец. Он давно, уже выглядит плохо, но в последнее время ему особенно нехорошо. Всякая мелочь раздражает его. Знаешь, когда я ему сказала в тот день, что Си-Измаил привез Джованни, он посмотрел на меня совсем безумными глазами. И вовсе не потому, чтобы ему было неприятно присутствие Джованни, – он все это время очень заботливо относился к нему.
– Я заметил, – отозвался Риккардо, – что у него расстроены нервы.
Ему не хотелось пугать Джоконду.
– Заметил? – торопливо переспросила она. – Нервы, да. Он вздрагивает, прислушивается, не любит оставаться один. Если бы я не была уверена, что ему нечего бояться, я бы сказала… – Она оборвала.
– Я понимаю.
– Я ни звука никому об этом не говорила. Но… если что-нибудь пугает его… ты мог бы, пожалуй, разузнать, расспросить. Знаешь, Риккардо, я уверена, что у него были особые причины, побудившие его вызвать тебя сюда. У него есть что-то на душе, чем он ни с кем не хочет делиться. Сальваторе ненадежен, и… ты, верно, считаешь, что глупо с моей стороны так волноваться? Но мне невыносимо видеть его совсем непохожим на себя. – Голос изменил ей.
– А о причине ты не догадываешься?
– Не имею понятия, – отвечала она. – Дела, по его словам, идут как нельзя лучше.
Риккардо поцеловал ей руку.
– Я сделаю все, что будет в моих силах, – пообещал он. – Возможно, что ему просто нужен отдых. Не надо расстраиваться, измышляя всякие причины его подавленного состояния.
Однако расставшись с Джокондой, Риккардо задумался: почему Сицио Скарфи так взволновался, узнав, что Си-Измаил был у него в доме? Си-Измаил! Всюду и всегда Си-Измаил! Так или иначе, он наталкивается на этого человека на каждом шагу!
Вечером, когда все, включая и больного, собрались к обеду – Аннунциаты в столовой не оказалось. Никто не знал, где она. Тщетно искали и звали ее, как вдруг Риккардо вспомнил о больном фламинго – она, наверное, ухаживает за ним. Он спустился в запущенное patio и в самом деле увидел ее. Она склонилась над птицей.
– Пойдем, Аннунциата, обед подан.
Она не отвечала. Он подошел ближе.
– Как наш пациент?
Она подняла залитое слезами лицо.
– О Риккардо! Он умер.
Риккардо обнял ее за плечи, утешая.
– Не огорчайся, я куплю тебе другого.
– Он был такой несчастный, а я не обращала внимания, – с рыданием в голосе проговорила она. Теперь мне жаль, что я его не отпустила. – Она залилась слезами.
– У меня идея! – воскликнул Риккардо. – Завтра мы переведем остальных в другое место, где бы им видно было небо. На крышу, например.
– Там нет бассейна.
Все же эта мысль, видимо, подбодрила ее.
– Может быть, папа позволит устроить там бассейн, – добавила она.
Они прикрыли птицу циновками, и Риккардо увел Аннунциату наверх.
У него было тяжело на душе. Неизвестно почему тяжело. Ведь погибла всего лишь пленная птица, и Аннунциата уже снова смеялась…
ГЛАВА XIII
Риккардо написал дипломатическую записку Конрадену. Он решил не терять его из виду, в случае надобности – следить за ним.
Побуждало его к этому, с одной стороны, то, что, один Си-Измаил мог открыть ему местопребывание Мабруки; а Риккардо уже надоело всматриваться во все закутанные покрывалом фигуры, какие попадались ему навстречу на улице: глаза их ничего ему не говорили. С другой стороны, он хотел выяснить, что заставляло Си-Измаила скрывать свое настоящее имя от него, рядового иностранца.
В записке он приглашал Конрадена пообедать с ним в отеле «Палас», самом дорогом из тунисских отелей.
Ответ Конрадена гласил:
«Сожалею, но из дому сейчас не выхожу – открылась старая рана. Буду очень обязан, если вы пожалеете меня, одинокого, и согласитесь снова отобедать у меня».
Риккардо принял предложение и в условленный час направился в улицу, где впервые увидал карету с пунцовыми занавесями и услыхал звон браслетов Мабруки.
Конраден вышел навстречу молодому человеку.
– У вас вид усталый, – заметил он, здороваясь с ним. – Уж не влияет ли плохо на ваше здоровье наш климат? Даже южане с трудом мирятся с Тунисом в периоды, когда дует сирокко. Не забывайте принимать по утрам хинин.
Риккардо улыбнулся. Теперь, после его ночного приключения в Карфагене, в нем сильнее прежнего говорило странное чувство к этому человеку: какое-то непроизвольное влечение, близкое в то же время к ненависти.
Конраден как будто угадал его невысказанную мысль: совсем особенное выражение появилось в его холодных голубых глазах, когда он встретился взглядом с Риккардо. Казалось, что он читает в душе юноши.
Они сидели в той же роскошно отделанной комнате, со стенами, выложенными прохладным узорчатым кафелем, и с толстыми коврами на полу. В комнате носился запах благовонных курений, и Риккардо заметил в одном из углов зеленую глиняную жаровню, в которой еще тлели угли.
За столом прислуживал английской выправки слуга. Конраден заводил речь о всевозможных новостях дня, начиная с прихода в Тунис французского флота и кончая беспорядками в Марокко. Риккардо казалось, что он старается выведать его мнения.
Затем Конраден осведомился о здоровье Сицио Скарфи: кто-то говорил ему, пояснил он, будто здоровье синьора Скарфи оставляет желать лучшего.
– Он не совсем хорошо себя чувствует, – отвечал Риккардо, – ничего серьезного, нервы расходились… – И добавил лукаво:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26