– Отсюда он прекрасен, – отозвалась она. – Но стоит войти в него, и делается грустно – настоящее место скорби.
Он взглянул на нее, не понимая. Она указали ему на черную фигуру – проходившую мимо женщину.
– Смотри! У вас мужчины ходят в черном, у нас – женщины! Не все ли равно?
– Не это одно. Сколько нуждающихся! Сколько слепых и больных!
Улыбка скользнула у него по лицу.
– Так было всегда. И какое это имеет значение? Двери рая открыты для всех.
– Но зачем же мириться с нищенством и страданиями, когда этому можно помочь?
Он только добродушно улыбнулся.
Они в несколько минут дошли до мечети Сиди Сагаби, которая, несмотря на свою заурядную внешность, в этом утреннем освещении казалась необычайно прекрасной. Архитектор-араб дал волю своей фантазии на внутренней отделке. У входа в мечеть спутник Джоконды шепнул ей: «Не наступайте на циновки». Сам он снял у дверей башмаки и вошел первый. Она не сразу заметила прославленную резьбу деревянного потолка, византийские капители целого леса колонн и кружевную мелкую отделку стен и купола. Она видела лишь солнечные пятна на циновках да молящихся в белых одеждах, припавших лбами к земле. Шепот их молитв напомнил ей шелест листьев в лесу летней порой.
Она взглянула на своего спутника. Он тоже молился. И она поняла, откуда все это: слепые мальчики, замучившиеся у станка женщины, хилые дети… «Двери рая открыты для всех»…
Молодой кади поднялся и сделал ей знак. Она последовала за ним, легко ступая, стараясь не задеть циновки. В маленькой комнате позади мечети помещалась окруженная решеткой могила друга пророка. Она была богато убрана тканями. А на полу лежал шелковый, старинной керуанской работы ковер, которому цены не было. Кругом курились благовония.
Когда они вышли из мечети, молодой кади взял повод своей лошади из рук человека, державшего ее.
– Я провожу вас до города. Вы не должны выходить одни, мадам. Здесь – я могу говорить свободно, так как вы не француженка, – здесь сей час народ настроен очень враждебно в отношении чужестранцев-христиан.
Не давая ей ответить, он переменил разговор и стал спрашивать, долго ли она останется в Керуане и с кем приехала. Когда они подошли к городским воротам, он снова поклонился, вскочил на лошадь и уехал.
Джоконда проголодалась и быстро шла по улице Сосье. Но ей сразу бросилось в глаза, что в этот короткий промежуток времени облик улицы изменился. Сонная дремота, царившая там час тому назад, сменилась каким-то затаенным возбуждением. В кофейнях не видно было дремавших или игравших в домино арабов; ларьки и лавочки были оставлены на произвол судьбы. Народ собирался кучками, оживленно перешептывавшимися. Умолкли крики водоносов, фруктовщиков. Купля-продажа приостановилась. Джоконда заметила, что ее окидывают злыми взглядами. Наконец к ней подошел французский жандарм, которого сопровождал патруль из зуавов.
– Мне придется проводить вас в отель, мадемуазель.
Она с радостью согласилась.
– В чем дело? Что случилось?
– Произошли беспорядки в Сфаксе. Что именно случилось, пока неизвестно. Телеграфное и железнодорожное сообщение прервано. Мы отрезаны. Быть может, это несерьезно. Но здесь довольно маленького повода…
Риккардо стоял в дверях отеля, сдвинув шляпу на затылок, бледный и усталый, как показалось Джоконде.
– Где Аннунциата? – спросил он.
– Она плохо спала и уснула лишь под утро. Я отнесу ей кофе наверх.
– Я недавно стучался и не получил ответа.
– Спит, значит, крепко.
Она поднялась наверх и осторожно приоткрыла дверь. Но в комнате не было никого.
Удивленная Джоконда спустилась вниз, заглянула в гостиную, в столовую – Аннунциаты не было нигде.
Она поспешила сообщить об этом Риккардо. Тот обратился к швейцару-арабу.
– Да, другая барышня ушла около часу тому назад, пошла, видимо, в арабский город.
– Одна?
– Да, месье.
– Как же вы не остановили ее? Не сказали, что сегодня неспокойно?
– Не мое дело учить иностранцев, что им делать, – был дерзкий ответ.
Риккардо подумал немного, потом обернулся к Джоконде.
– Пойду разыщу ее. Не пугайся, дорогая. Она не могла уйти далеко. Пей спокойно кофе и отдыхай после своей прогулки.
Джоконда кивнула головой в знак согласия. Она вполне владела собой, но на душе у нее было тяжело и тревожно…
День был душный, к полудню небо затянулось тучами. Джоконда изнемогала от жары и вынужденного бездействия. Риккардо не возвращался, из чего следовало, что он не нашел Аннунциаты. Беспокойство ее росло с каждым часом. В половине первого она спустилась в столовую. Подавая ей завтрак, старший кельнер сообщил ей новости:
– Дела не так плохи, как говорят, мадемуазель: в Сфаксе произошел какой-то бунт на почве религиозного фанатизма. Была перестрелка. Из Туниса выслали подкрепление для гарнизона Сфакса и здешнего. Повреждения телеграфа исправляются, но сообщение восстановится не так скоро.
После завтрака ее вызвала к себе взволнованная мадам Перье и сообщила, что послала на помощь Риккардо самого надежного своего драгомана. Добрая женщина всплакнула, что не могло способствовать улучшению настроения Джоконды.
В три часа к ней постучался Риккардо. Она по лицу его угадала, что он не с добрыми вестями.
– Ее видели утром с каким-то арабом. Полиция решила, что он драгоман. Теперь полиция разыскивает ее. Объявлено, что сообщивший, где она находится, получит вознаграждение.
– Но у них мало надежды? – спросила она, угадав то, что он не договаривал.
Он кивнул головой и опустился на стул.
– Нам связывает руки это восстание в Сфаксе. Здесь пока спокойно, но взрыв может произойти в любой момент. – Он закрыл лицо руками.
Она положила руку ему на плечо.
– Не будем падать духом, Риккардо. Она, может быть, в безопасности.
– Каким же я был дураком, – простонал он.
– Дураком? Почему? – переспросила она.
Он спохватился.
– Я жалею, что мы приехали в это проклятое место.
Она промолчала.
– Где Джованни? – спросила она немного погодя.
– Не знаю. Он сопровождал меня вначале. Потом пошел к какому-то арабу, который, по его мнению, может помочь нам. Не печалься, Джоконда. Полагают, что крутые меры, принятые в Сфаксе, положат конец тому, что поднимается здесь. Во всяком случае, тебе надо вернуться в Тунис, как только пойдут поезда. Кстати, едет мадам Перье.
– Как? Чтобы я уехала, не разыскав Аннунциаты? – Она покачала головой.
Риккардо сидел подавленный.
Теперь, когда Аннунциаты не было подле него, когда в душу закрадывалась жуткая мысль – не потерял ли он ее навсегда, – он понял, что любит ее, желает ее.
ГЛАВА V
В комнате верхнего этажа Си-Измаил бен-Алуи ходил взад и вперед, диктуя письма писцу, сидевшему на корточках в углу; на полу возле писца стояла медная чернильница; его камышовое перо быстро бегало по бумаге. Было около полудня, и в открытую дверь видна была верхняя колоннада, обожженные солнцем крыши, голуби на них и клочок пышущего зноем неба. Солнечный луч отбрасывал на пол комнаты светлую полосу. Негромко жужжали мухи.
– Прочти, что написал, – сказал Си-Измаил своему секретарю.
«Магомету Саад-бею.
Во имя Аллаха, всеблагого и милосердного, приветствую тебя. Мы послали тюк шелка, который ты получишь еще до этого письма, в надежде, что таким способом заставим молодого купца образумиться. Здесь, благодарение Аллаху, все тихо и спокойно. Неприятная сфаксовская история не повлияла на рынок. Мы настаиваем на сохранении спокойствия. Это неожиданное восстание может оказаться гибельным для торговли шелком, ибо было бы катастрофично ускорять события в том деле, о котором ты писал мне…»
Писец остановился, выжидая.
Си-Измаил нагнулся и взял у него из рук бумагу и перо.
– Я подпишусь и надпишу адрес. Ступай, Рашид, сын мой, разыщи кади Измаила и скажи, что мне надо поговорить с ним.
Рашид поднялся.
– И не затыкай уши, когда будешь проходить по улицам.
– Уши мои всегда открыты.
Рашид вышел, Си-Измаил быстро дописал несколько строк, потом вложил письмо в конверт и запечатал кольцом-печатью.
Он взялся уже за перо, чтобы надписать конверт, когда на террасе, на которую выходила комната, послышались шаги и звон серебряных запястий. У входа остановилась женщина, закутанная покрывалом. Он не поднял глаз, пока не кончил писать, и, только отложив письмо на низенький столик, где уже лежало с полдюжины других, сказал коротко:
– Это ты, Мабрука? Войди.
– Мир тебе!
– Мир!
Она вошла молча, медленно, оставив у входа свои красные туфельки на высоких каблуках.
Он вопросительно посмотрел на нее.
– Садись, садись! Что нового?
– Немного. Это дурачье целые дни болтает и болтает в кофейнях, но никто не собирается действовать. Имам мечети Верблюда роптал против тебя, он хотел бы поднять народ до новолуния, так как написано, что это время благоприятно для начинаний.
– Язык без костей не зажигает. Откуда у тебя эти сведения?
– От Азизы, танцовщицы. А она узнала от его брата Али.
– Хорошо, пусть узнает побольше подробностей. А торговец зерном?
– У него все в порядке, и двоюродному брату своему он верит, как самому себе.
– Больше ничего нового?
– Ничего.
– Девушку отвезли вчера к Саад-бею. Я пишу ему об этом. Если не удастся Мотлогу, придется тебе взяться за это дело. Нет другого безопасного способа.
– Я готова начать, когда велишь.
– Ты скоро опять будешь нужна мне в Тунисе. Как только уляжется эта шумиха. Глупцы! – Он гневно вскинул руки. – Срывать еще недозревший плод!
Она наклонила голову и повернула к дверям.
– Погоди. Еще кое-что. Этот сицилиец… почему он не бывает у тебя?
– Ты не говорил, что можно…
– Верно. Да и ты была здесь. Знает он, где ты?
Она подумала.
– Я дала ему возможность разыскать меня.
– В Тунисе?
– Нет, здесь.
– Тем лучше. Если он придет, пусти в ход все средства. Поняла? Он упрям.
– Я поняла.
– Каков он, по-твоему?
Она рассмеялась низким грудным смехом.
– Эй, он в моем вкусе!
– Тем приятнее твоя задача, душа моя.
Она вдруг рванулась к нему.
– Ты не погубишь его, Измаил? – нежно сказала она. – Он слишком хорош, он не должен умереть.
– Мы будем нажимать на него до последней возможности, но губить его незачем, пока он не опасен нам. Может пригодиться еще. – Он с любопытством взглянул на нее. – Ты никогда ни за кого так не просила. Могу ли я доверять тебе в этом деле?
– Что для меня сотни любовников по сравнению с тобой! – отвечала она. – А этот мальчик даже не любовник.
– Зачем ты лжешь мне? Это бесполезно.
– Разве я когда-нибудь лгала тебе? Неужто эти семь лет рабской покорности не обелили меня? – горячо воскликнула она. – Разве я не искупила стократ свою измену?
Он чуть заметно пожал плечами, но окинул ее мягким, немного усталым взглядом.
– Разве было время, когда бы я не любил тебя? – с какой-то жестокостью, вполголоса продолжала она. – Проклинала ли я тебя, Измаил, даже тогда, когда раскаленное железо касалось моих щек? Разве я не вернулась сама, добровольно? Не молила тебя о милости?
– Довольно, довольно! Ступай, дитя.
Она схватила подол его платья и, приподняв свое покрывало, осыпала его поцелуями. Потом опустила и выпрямилась.
– Сиди, – страстно сказала она, – веришь ли ты мне снова?
– Я сказал уже. Возьми, спрячь письмо. Я дам тебе знать, надо ли его отправить и каким способом.
Она молча взяла письмо, вздохнула и исчезла так же неожиданно, как появилась. А Си-Измаил, с полузадумчивой-полуироничной улыбкой, снова принялся писать.
Сообщения о событиях в Сфаксе заняли в парижских газетах три четверти столбца, в иностранных им было посвящено по небольшой заметке. Прошло два дня, и читатель не вспоминал уже о них. Меры были приняты решительные. В тунисской гавани стояли канонерки, – подкрепление подоспело быстро, и несколько зачинщиков были незамедлительно перевешаны. Главный же виновник – дервиш – исчез. Спокойствие мало-помалу восстановилось, и жизнь – внешне, по крайней мере, – вошла в нормальную колею.
Керуан тоже снова принял обычный свой вид. Небольшая французская колония устыдилась того, что так скоро поддалась панике, и вышучивала опасность.
Как только сношения с внешним миром были восстановлены, пришло известие, что «Кальтанизетти, о бегстве которого сообщалось несколько недель тому назад, задержан в Калабрии и сознался в том, что убил Сицио Скарфи, объясняя свой поступок сведением старых личных счетов». Риккардо порадовался за Джоконду, что имя ее матери не было упомянуто, осторожно сообщил ей новость и просил ее вернуться вместе с ним в Тунис, куда его призывали неотложные дела.
– Я не уеду без Аннунциаты, – возразила она.
– Что ты можешь сделать? Поиски идут день и ночь. Я даже не заночую в Тунисе, а вернусь немедленно.
– Я не уеду из Керуана без нее. Да и за тобой нужно присмотреть, Риккардо. Ты слишком переутомляешься, всю прошлую ночь не ложился. Не отдыхал уже много дней.
– Я не устал, – запротестовал он, хотя темные круги под глазами противоречили его словам. – Это ты извелась, – продолжал он, беря ее за руку. – Поедем со мной, Джоконда. Здесь женщина помочь не может, а я буду гораздо спокойнее, зная, что ты в Тунисе.
– Я не могу! Я не могу! – воскликнула она.
Она настояла на своем и на другой день проводила его на вокзал.
Известие о признании Кальтанизетти сильно расстроило ее. Ища успокоения, она бродила по французскому кварталу и, наконец, зашла в бедную часовню, где села на скамейку и в первый раз за это время залилась слезами. Там ее и нашел приехавший из Эль-Хатеры Сан-Калогеро.
В тихую часовню врывалось снаружи минорное пение какого-то араба за своей работой и шелест листьев финиковых пальм, росших у входа. С этими звуками, казалось, проникал сюда дух Африки, загадочной и огромной. Горячий ветер подхватывал песок и бросал его о каменные стены. Сан-Калогеро вспомнил тоненькую смуглую арабскую девочку, которая в такой же точно день прижималась к нему, шепча на чуждом ему языке слова любви, которым научилась, идя тернистым путем познания.
Джованни нашел, что Джоконда выглядит спокойней, чем несколько дней тому назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26